Неточные совпадения
Слушая эти голоса, Левин насупившись сидел на кресле в спальне
жены и упорно молчал на ее
вопросы о том, что с ним; но когда наконец она сама, робко улыбаясь, спросила: «Уж не что ли нибудь не понравилось тебе с Весловским?» его прорвало, и он высказал всё; то, что он высказывал, оскорбляло его и потому еще больше его раздражало.
Но, пробыв два месяца один в деревне, он убедился, что это не было одно из тех влюблений, которые он испытывал в первой молодости; что чувство это не давало ему минуты покоя; что он не мог жить, не решив
вопроса: будет или не будет она его
женой; и что его отчаяние происходило только от его воображения, что он не имеет никаких доказательств в том, что ему будет отказано.
Первое время женитьба, новые радости и обязанности, узнанные им, совершенно заглушили эти мысли; но в последнее время, после родов
жены, когда он жил в Москве без дела, Левину всё чаще и чаще, настоятельнее и настоятельнее стал представляться требовавший разрешения
вопрос.
— Разве я не вижу, как ты себя поставил с
женою? Я слышал, как у вас
вопрос первой важности — поедешь ли ты или нет на два дня на охоту. Всё это хорошо как идиллия, но на целую жизнь этого не хватит. Мужчина должен быть независим, у него есть свои мужские интересы. Мужчина должен быть мужествен, — сказал Облонский, отворяя ворота.
Ясно он никогда не обдумывал этого
вопроса, но смутно ему представлялось, что
жена давно догадывается, что он не верен ей, и смотрит на это сквозь пальцы.
— Благодарю вас, княгиня, за ваше участие и советы. Но
вопрос о том, может ли или не может
жена принять кого-нибудь, она решит сама.
Ему в первый раз пришли
вопросы о возможности для его
жены полюбить кого-нибудь, и он ужаснулся пред этим.
К этому удовольствию примешивалось еще и то, что ему пришла мысль, что, когда это дело сделается, он
жене и близким знакомым будет задавать
вопрос: «какая разница между мною и Государем?
— Хорошо тебе так говорить; это всё равно, как этот Диккенсовский господин который перебрасывает левою рукой через правое плечо все затруднительные
вопросы. Но отрицание факта — не ответ. Что ж делать, ты мне скажи, что делать?
Жена стареется, а ты полн жизни. Ты не успеешь оглянуться, как ты уже чувствуешь, что ты не можешь любить любовью
жену, как бы ты ни уважал ее. А тут вдруг подвернется любовь, и ты пропал, пропал! — с унылым отчаянием проговорил Степан Аркадьич.
Алексей Александрович погладил рукой по волосам сына, ответил на
вопрос гувернантки о здоровье
жены и спросил о том, что сказал доктор о baby [ребенке.].
В женском
вопросе он был на стороне крайних сторонников полной свободы женщин и в особенности их права на труд, но жил с
женою так, что все любовались их дружною бездетною семейною жизнью, и устроил жизнь своей
жены так, что она ничего не делала и не могла делать, кроме общей с мужем заботы, как получше и повеселее провести время.
Целый день этот Левин, разговаривая с приказчиком и мужиками и дома разговаривая с
женою, с Долли, с детьми ее, с тестем, думал об одном и одном, что занимало его в это время помимо хозяйственных забот, и во всем искал отношения к своему
вопросу: «что же я такое? и где я? и зачем я здесь?»
— Я спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился у
жены развода, у него — роман с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это —
вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством. Остались две дочери, эдакие, знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «девушки для радостей», — поют, играют, ну и все прочее.
— Налить вам? — спросила Варвара, и по ласковому тону
вопроса Клим понял, что она спрашивает Кумова. Ему захотелось чаю, он вышел в столовую, Кумов привстал навстречу ему,
жена удивленно спросила...
Она мешала Самгину обдумывать будущее, видеть себя в нем значительным человеком, который живет устойчиво, пользуется известностью, уважением; обладает хорошо вышколенной
женою, умелой хозяйкой и скромной женщиной, которая однако способна говорить обо всем более или менее грамотно. Она обязана неплохо играть роль хозяйки маленького салона, где собирался бы кружок людей, серьезно занятых
вопросами культуры, и где Клим Самгин дирижирует настроением, создает каноны, законодательствует.
Он не навязывал ей ученой техники, чтоб потом, с глупейшею из хвастливостей, гордиться «ученой
женой». Если б у ней вырвалось в речи одно слово, даже намек на эту претензию, он покраснел бы пуще, чем когда бы она ответила тупым взглядом неведения на обыкновенный, в области знания, но еще недоступный для женского современного воспитания
вопрос. Ему только хотелось, а ей вдвое, чтоб не было ничего недоступного — не ведению, а ее пониманию.
Глядел он на браки, на мужей, и в их отношениях к
женам всегда видел сфинкса с его загадкой, все будто что-то непонятное, недосказанное; а между тем эти мужья не задумываются над мудреными
вопросами, идут по брачной дороге таким ровным, сознательным шагом, как будто нечего им решать и искать.
«Good bye!» — прощались мы печально на крыльце с старухой Вельч, с Каролиной. Ричард, Алиса, корявый слуга и малаец-повар — все вышли проводить и взять обычную дань с путешественников — по нескольку шиллингов. Дорогой встретили доктора, верхом, с
женой, и на
вопрос его, совсем ли мы уезжаем: «Нет», — обманул я его, чтоб не выговаривать еще раз «good bye», которое звучит не веселей нашего «прощай».
— Вот какие
вопросы вы задаете! Ну-с, это, батюшка, философия. Что ж, можно и об этом потолковать. Вот приезжайте в субботу. Встретите у меня ученых, литераторов, художников. Тогда и поговорим об общих
вопросах, — сказал адвокат, с ироническим пафосом произнося слова: «общие
вопросы». — С
женой знакомы. Приезжайте.
То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на
вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю
жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел
вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
То, что «миленький» все-таки едет, это, конечно, не возбуждает
вопроса: ведь он повсюду провожает
жену с той поры, как она раз его попросила: «отдавай мне больше времени», с той поры никогда не забыл этого, стало быть, ничего, что он едет, это значит все только одно и то же, что он добрый и что его надобно любить, все так, но ведь Кирсанов не знает этой причины, почему ж он не поддержал мнения Веры Павловны?
В сени (где некогда поцеловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба и на
вопросы мои отвечала, что старый смотритель с год как помер, что в доме его поселился пивовар, а что она
жена пивоварова.
Он до того разлюбезничался, что рассказал мне все свои семейные дела, даже семилетнюю болезнь
жены. После завтрака он с гордым удовольствием взял с вазы, стоявшей на столе, письмо и дал мне прочесть «стихотворение» его сына, удостоенное публичного чтения на экзамене в кадетском корпусе. Одолжив меня такими знаками несомненного доверия, он ловко перешел к
вопросу, косвенно поставленному, о моем деле. На этот раз я долею удовлетворил городничего.
Прошло еще несколько дней. Свозил Бурмакин
жену еще раз в театр, но на
вопрос, понравился ли ей Щепкин в «Скупом», встретил прежний ответ…
На мой
вопрос, женат ли он, молодой человек отвечает, что за ним на Сахалин прибыла добровольно его
жена с дочерью, но что вот уже два месяца, как она уехала с ребенком в Николаевск и не возвращается, хотя он послал ей уже несколько телеграмм.
Один поселенец на
вопрос, женат ли он, ответил мне со скукой: «Был женат и убил
жену».
Наконец, сегодня, то есть 21 августа, явился Пальм и завтра утром увозит Дурова, который непременно сам заедет к вам.
Вопрос в том, застанет ли он вас дома. Во всяком случае, у вас на столе будет и рукопись и это письмо… [Дальше — просьба достать для петрашевца С. Ф. Дурова сочинения Фурье. Дуров уехал в Москву 22 августа (неизданное письмо Пущина к
жене от 24 августа).]
…Сегодня известие: А. И. Давыдова получила разрешение ехать на родину. Летом со всей семьей будет в доме Бронникова. Таким образом, в Сибири из приехавших
жен остается одна Александра Васильевна. Ей тоже был
вопрос вместе с нами. Я не знаю даже, куда она денется, если вздумают отпустить. Отвечала, что никого родных не имеет, хотя я знаю, что у нее есть сестра и замужняя дочь.
Да, не в духе был старик. Не было б у него своей раны на сердце, не заговорил бы он со мной о голодной музе. Я всматривался в его лицо: оно пожелтело, в глазах его выражалось какое-то недоумение, какая-то мысль в форме
вопроса, которого он не в силах был разрешить. Был он как-то порывист и непривычно желчен.
Жена взглядывала на него с беспокойством и покачивала головою. Когда он раз отвернулся, она кивнула мне на него украдкой.
— Так как же быть? — начал хозяин. — В моей первой любви тоже не много занимательного: я ни в кого не влюблялся до знакомства с Анной Ивановной, моей теперешней
женой, — и все у нас шло как по маслу: отцы нас сосватали, мы очень скоро полюбились друг другу и вступили в брак не мешкая. Моя сказка двумя словами сказывается. Я, господа, признаюсь, поднимая
вопрос о первой любви, — надеялся на вас, не скажу старых, но и не молодых холостяков. Разве вы нас чем-нибудь потешите, Владимир Петрович?
— Я прежде всего должен поставить
вопрос: относитесь ли вы с должным уважением к моей
жене… к Александре Петровне?
Вот и теперь, по поводу заказанного
женою платья, он вспомнил об этом процессе и решился завтра же ехать к вору и окончательно выяснить
вопрос, поручает ли он ему свое дело или не поручает. Ежели поручает, то не угодно ли пожаловать к нотариусу для заключения условия; если не поручает, то…
— Госпожа эта, — возразил князь с усмешкою, — пустилась теперь во все тяжкие. Он, может быть, у ней в пятом или четвертом нумере, а такими привязанностями не очень дорожат. Наконец, я поставил ему это первым условием, и, значит, все это вздор!.. Главное, чтоб он вам нравился, потому что вы все-таки будете его
жена, а он ваш муж —
вопрос теперь в том.
— Вы смотрите на это глазами вашего услужливого воображения, а я сужу об этом на основании моей пятидесятилетней опытности. Положим, что вы женитесь на той девице, о которой мы сейчас говорили. Она прекраснейшая девушка, и из нее, вероятно, выйдет превосходная
жена, которая вас будет любить, сочувствовать всем вашим интересам; но вы не забывайте, что должны заниматься литературой, и тут сейчас же возникнет
вопрос: где вы будете жить; здесь ли, оставаясь смотрителем училища, или переедете в столицу?
Лизавета Александровна вынесла только то грустное заключение, что не она и не любовь к ней были единственною целью его рвения и усилий. Он трудился и до женитьбы, еще не зная своей
жены. О любви он ей никогда не говорил и у ней не спрашивал; на ее
вопросы об этом отделывался шуткой, остротой или дремотой. Вскоре после знакомства с ней он заговорил о свадьбе, как будто давая знать, что любовь тут сама собою разумеется и что о ней толковать много нечего…
Санин понял настроение своего приятеля и потому не стал обременять его
вопросами; ограничился лишь самым необходимым; узнал, что он два года состоял на службе (в уланах! то-то, чай, хорош был в коротком-то мундирчике!), три года тому назад женился — и вот уже второй год находится за границей с
женой, «которая теперь от чего-то лечится в Висбадене», — а там отправляется в Париж.
Виргинский в продолжение дня употребил часа два, чтоб обежать всех нашихи возвестить им, что Шатов наверно не донесет, потому что к нему воротилась
жена и родился ребенок, и, «зная сердце человеческое», предположить нельзя, что он может быть в эту минуту опасен. Но, к смущению своему, почти никого не застал дома, кроме Эркеля и Лямшина. Эркель выслушал это молча и ясно смотря ему в глаза; на прямой же
вопрос: «Пойдет ли он в шесть часов или нет?» — отвечал с самою ясною улыбкой, что, «разумеется, пойдет».
Догадавшись, что сглупил свыше меры, — рассвирепел до ярости и закричал, что «не позволит отвергать бога»; что он разгонит ее «беспардонный салон без веры»; что градоначальник даже обязан верить в бога, «а стало быть, и
жена его»; что молодых людей он не потерпит; что «вам, вам, сударыня, следовало бы из собственного достоинства позаботиться о муже и стоять за его ум, даже если б он был и с плохими способностями (а я вовсе не с плохими способностями!), а между тем вы-то и есть причина, что все меня здесь презирают, вы-то их всех и настроили!..» Он кричал, что женский
вопрос уничтожит, что душок этот выкурит, что нелепый праздник по подписке для гувернанток (черт их дери!) он завтра же запретит и разгонит; что первую встретившуюся гувернантку он завтра же утром выгонит из губернии «с казаком-с!».
— C'est etonnant! Qu'en pensez vous? [ — Это удивительно! Что вы об этом думаете? (франц.).] — отнесся камер-юнкер к гегелианцу и, видя, что тот не совсем уразумел его
вопрос, присовокупил: — Поэтому господин Тулузов за двадцать душ простил своей
жене все?..
— Итак, господа, — сказал он, — все
вопросы, подлежавшие нашему обсуждению, благополучно решены. Вот занятия, которые предстоят нам в ближайшем будущем. Во-первых, мы обязываемся женить Балалайкина, при живой
жене, на"штучке"купца Парамонова (одобрение на всех скамьях). Во-вторых, мы имеем окрестить жида; в-третьих, как это ни прискорбно, но без подлога нам обойтись нельзя…
И он понимал, что это оттого, что в нем родилось что-то новое, а старое умерло или еще умирает. И ему до боли жаль было многого в этом умирающем старом; и невольно вспоминался разговор с Ниловым и его
вопросы. Матвей сознавал, что вот у него есть клок земли, есть дом, и телки, и коровы… Скоро будет
жена… Но он забыл еще что-то, и теперь это что-то плачет и тоскует в его душе…
Генерал во все это не вмешивался; но зато при людях он смеялся над
женою бессовестно, задавал, например, себе такие
вопросы: зачем он женился на «такой просвирне»? — и никто не смел ему противоречить.
Вошел Мерцалов. Он был в летнем пальто, летней войлочной шляпе и без калош. Его руки взбухли и посинели от мороза, глаза провалились, щеки облипли вокруг десен, точно у мертвеца. Он не сказал
жене ни одного слова, она ему не задала ни одного
вопроса. Они поняли друг друга по тому отчаянию, которое прочли друг у друга в глазах.
— Да некогда, милый друг, у нас нынче своею службой почти никто не занимается; мы все нынче завалены сторонними занятиями; каждый сидит в двадцати комитетах по разным
вопросам, а тут благотворительствовать… Мы ведь нынче все благотворим… да: благотворим и сами, и
жены наши все этим заняты, и ни нам некогда служить, ни
женам нашим некогда хозяйничать… Просто беда от благотворения! А кто в военных чинах, так еще стараются быть на разводах, на парадах, на церемониях… вечный кипяток.
«Другажды, — читаю, пишут отец Маркел, — проходя с дьяконом случайно вечернею порою мимо дома того же священника отца Иоанна, опять видели, как он со всем своим семейством, с
женою, племянником и с купно приехавшею к нему на каникулярное время из женской гимназии племянницею, азартно играл в карты, яростно ударяя по столу то кралею, то хлапом, и при сем непозволительно восклицал: „никто больше меня, никто!“» Прочитав сие, взглянул я на преосвященного владыку и, не дожидаясь его
вопроса, говорю...
Он рассказывал
жене о происшествиях в городе, о протоколах, составленных им, о том, что сказал ему полицеймейстер или другой начальник… Говорили о возможности повышения по службе, обсуждали
вопрос, понадобится ли вместе с повышением переменить квартиру.
— Нет, что ж, Анна Михайловна, я, ведь, вовсе не вижу нужды секретничать.
Вопрос Дарьи Михайловны меня нимало не смущает: я, действительно, не в ладах с моей
женой.
Опасность эта была тем вероятнее, что дяде невозможно было скрывать капризов своей
жены: все замечали, что Александра Ярославовна частенько по целым дням не говорила с мужем ни одного слова и даже не отвечала на его
вопросы, которые он ей предлагал, чтобы скрыть существующие неудовольствия.
— Почему безрассудно?.. Странный
вопрос! — отвечала г-жа Петицкая грустно-насмешливым голосом. — Словом, — присовокупила она решительным тоном, — любовницей я ничьей больше быть не желаю, но
женой вашей с величайшим восторгом буду!
«Пойти к ней?» задал я себе
вопрос. И тотчас же ответил, что надо пойти к ней, что, вероятно, всегда так делается, что когда муж, как я, убил
жену, то непременно надо итти к ней. «Если так делается, то надо итти, — сказал я себе. — Да если нужно будет, всегда успею», подумал я о своем намерении застрелиться и пошел зa нею. «Теперь будут фразы, гримасы, но я не поддамся им», сказал я себе.