Неточные совпадения
— Я? я недавно, я вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения поняв ее
вопрос. — Я хотел к вам
ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— Разве я не вижу, как ты себя поставил с женою? Я слышал, как у вас
вопрос первой важности —
поедешь ли ты или нет на два дня на охоту. Всё это хорошо как идиллия, но на целую жизнь этого не хватит. Мужчина должен быть независим, у него есть свои мужские интересы. Мужчина должен быть мужествен, — сказал Облонский, отворяя ворота.
Он думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел
ехать туда и обдумывал
вопрос, как это сделать.
Она совсем забыла, куда и зачем она
ехала, и только с большим усилием могла понять
вопрос.
В сентябре Левин переехал в Москву для родов Кити. Он уже жил без дела целый месяц в Москве, когда Сергей Иванович, имевший именье в Кашинской губернии и принимавший большое участие в
вопросе предстоящих выборов, собрался
ехать на выборы. Он звал с собою и брата, у которого был шар по Селезневскому уезду. Кроме этого, у Левина было в Кашине крайне нужное для сестры его, жившей за границей, дело по опеке и по получению денег выкупа.
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью
ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело на месте, с тем чтобы с ним уже не случалось более по этому
вопросу того, что так часто случалось с ним по различным
вопросам. Только начнет он, бывало, понимать мысль собеседника и излагать свою, как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот
вопрос».
Простившись с дамами и обещав пробыть завтра еще целый день, с тем чтобы вместе
ехать верхом осматривать интересный провал в казенном лесу, Левин перед сном зашел в кабинет хозяина, чтобы взять книги о рабочем
вопросе, которые Свияжский предложил ему.
― Да, нынче заседание в Обществе Любителей в память пятидесятилетнего юбилея Свинтича, ― сказал Катавасов на
вопрос Левина. ― Мы собирались с Петром Иванычем. Я обещал прочесть об его трудах по зоологии.
Поедем с нами, очень интересно.
И доктор пред княгиней, как пред исключительно умною женщиной, научно определил положение княжны и заключил наставлением о том, как пить те воды, которые были не нужны. На
вопрос,
ехать ли за границу, доктор углубился в размышления, как бы разрешая трудный
вопрос. Решение наконец было изложено:
ехать и не верить шарлатанам, а во всем обращаться к нему.
«Который раз мне делают нынче этот
вопрос!» сказал он себе и покраснел, что с ним редко бывало. Англичанин внимательно посмотрел на него. И, как будто он знал, куда
едет Вронский, прибавил...
Когда все собрались в гостиной около круглого стола, чтобы в последний раз провести несколько минут вместе, мне и в голову не приходило, какая грустная минута предстоит нам. Самые пустые мысли бродили в моей голове. Я задавал себе
вопросы: какой ямщик
поедет в бричке и какой в коляске? кто
поедет с папа, кто с Карлом Иванычем? и для чего непременно хотят меня укутать в шарф и ваточную чуйку?
После небольшого совещания между большими
вопрос этот решен был в нашу пользу, и — что было еще приятнее — maman сказала, что она сама
поедет с нами.
Обласкав бедную сироту, государыня ее отпустила. Марья Ивановна уехала в той же придворной карете. Анна Власьевна, нетерпеливо ожидавшая ее возвращения, осыпала ее
вопросами, на которые Марья Ивановна отвечала кое-как. Анна Власьевна хотя и была недовольна ее беспамятством, но приписала оное провинциальной застенчивости и извинила великодушно. В тот же день Марья Ивановна, не полюбопытствовав взглянуть на Петербург, обратно
поехала в деревню…
Я прервал его речь
вопросом: сколько у меня всего-на-все денег? «Будет с тебя, — отвечал он с довольным видом. — Мошенники как там ни шарили, а я все-таки успел утаить». И с этим словом он вынул из кармана длинный вязаный кошелек, полный серебра. «Ну, Савельич, — сказал я ему, — отдай же мне теперь половину; а остальное возьми себе. Я
еду в Белогорскую крепость».
Мы отправились далее. Стало смеркаться. Мы приближились к городку, где, по словам бородатого коменданта, находился сильный отряд, идущий на соединение к самозванцу. Мы были остановлены караульными. На
вопрос: кто
едет? — ямщик отвечал громогласно: «Государев кум со своею хозяюшкою». Вдруг толпа гусаров окружила нас с ужасною бранью. «Выходи, бесов кум! — сказал мне усастый вахмистр. [Вахмистр — унтер-офицер в кавалерии.] — Вот ужо тебе будет баня, и с твоею хозяюшкою!»
Этим
вопросом он хотел только напомнить о своем серьезном отношении к школе, но мать и Варавка почему-то поспешили согласиться, что
ехать ему нельзя. Варавка даже, взяв его за подбородок, хвалебно сказал...
— Не торопитесь, — прибавил он, — скажите, чего я стою, когда кончится ваш сердечный траур, траур приличия. Мне кое-что сказал и этот год. А теперь решите только
вопрос:
ехать мне или… оставаться?
Ужас! Она не додумалась до конца, а торопливо оделась, наняла извозчика и
поехала к мужниной родне, не в Пасху и Рождество, на семейный обед, а утром рано, с заботой, с необычайной речью и
вопросом, что делать, и взять у них денег.
«Где она теперь, что делает одна? Отчего она не
поехала с бабушкой и отчего бабушка даже не позвала ее?» — задавал он себе
вопросы.
Этот
вопрос об
еде я обдумывал долго и обстоятельно; я положил, например, иногда по два дня сряду есть один хлеб с солью, но с тем чтобы на третий день истратить сбережения, сделанные в два дня; мне казалось, что это будет выгоднее для здоровья, чем вечный ровный пост на минимуме в пятнадцать копеек.
Тоска сжимает сердце, когда проезжаешь эти немые пустыни. Спросил бы стоящие по сторонам горы, когда они и все окружающее их увидело свет; спросил бы что-нибудь, кого-нибудь, поговорил хоть бы с нашим проводником, якутом; сделаешь заученный по-якутски
вопрос: «Кась бироста ям?» («Сколько верст до станции?»). Он и скажет, да не поймешь, или «гра-гра» ответит («далеко»), или «чугес» («скоро, тотчас»), и опять
едешь целые часы молча.
Со вздохом перешли они потом к другим
вопросам, например к тому, в чьих шлюпках мы
поедем, и опять начали усердно предлагать свои, говоря, что они этим хотят выразить нам уважение.
Он прежде всего предложил мне сигару гаванской свертки, потом на мой
вопрос отвечал, что сигары не готовы: «Дня через четыре приготовим». — «Я через день
еду», — заметил я. Он пожал плечами. «Возьмите в магазине, какие найдете, — прибавил он, — или обратитесь к инспектору».
После восьми или десяти совещаний полномочные объявили, что им пора
ехать в Едо. По некоторым
вопросам они просили отсрочки, опираясь на то, что у них скончался государь, что новый сиогун очень молод и потому ему предстоит сначала показать в глазах народа уважение к старым законам, а не сразу нарушать их и уже впоследствии как будто уступить необходимости. Далее нужно ему, говорили они, собрать на совет всех своих удельных князей, а их шестьдесят человек.
Вспоминая о Масловой, о решении Сената и о том, что он всё-таки решил
ехать за нею, о своем отказе от права на землю, ему вдруг, как ответ на эти
вопросы, представилось лицо Mariette, ее вздох и взгляд, когда она сказала: «когда я вас увижу опять?», и ее улыбка, — с такого ясностью, что он как будто видел ее, и сам улыбнулся.
— С той разницей, что вы и Костя совершенно иначе высказались по поводу приисков: вы не хотите быть золотопромышленником потому, что считаете такую деятельность совершенно непроизводительной; Костя, наоборот, считает золотопромышленность вполне производительным трудом и разошелся с отцом только по
вопросу о приисковых рабочих… Он рассказывает ужасные вещи про положение этих рабочих на золотых промыслах и прямо сравнил их с каторгой, когда отец настаивал, чтобы он
ехал с ним на прииски.
На
вопрос мой, откуда взял столько денег, он с точностью ответил, что взял их сейчас пред тем от вас и что вы ссудили его суммою в три тысячи, чтоб
ехать будто бы на золотые прииски…
— Довольно, Дмитрий Федорович, довольно! — настойчиво прервала госпожа Хохлакова. —
Вопрос:
едете вы на прииски или нет, решились ли вы вполне, отвечайте математически.
От села Осиновки Захаров
поехал на почтовых лошадях, заглядывая в каждую фанзу и расспрашивая встречных, не видел ли кто-нибудь старика гольда из рода Узала. Немного не доезжая урочища Анучино, в фанзочке на краю дороги он застал какого-то гольда-охотника, который увязывал котомку и разговаривал сам с собою. На
вопрос, не знает ли он гольда Дерсу Узала, охотник отвечал...
То, что «миленький» все-таки
едет, это, конечно, не возбуждает
вопроса: ведь он повсюду провожает жену с той поры, как она раз его попросила: «отдавай мне больше времени», с той поры никогда не забыл этого, стало быть, ничего, что он
едет, это значит все только одно и то же, что он добрый и что его надобно любить, все так, но ведь Кирсанов не знает этой причины, почему ж он не поддержал мнения Веры Павловны?
«
Едем мы нынешний год в Васильевское или нет?»
Вопрос этот сильно занимал меня с весны.
Десять раз выбегал я в сени из спальни, чтоб прислушаться, не
едет ли издали экипаж: все было тихо, едва-едва утренний ветер шелестил в саду, в теплом июньском воздухе; птицы начинали петь, алая заря слегка подкрашивала лист, и я снова торопился в спальню, теребил добрую Прасковью Андреевну глупыми
вопросами, судорожно жал руки Наташе, не знал, что делать, дрожал и был в жару… но вот дрожки простучали по мосту через Лыбедь, — слава богу, вовремя!
— Сказывай, сударка, как это вы надумали к нам
ехать? — предлагает
вопрос матушка.
Его слова прерваны были
вопросом черта: «Прямо ли
ехать к царице?» «Нет, страшно, — подумал кузнец.
В Дубках один крестьянин-картежник на
вопрос,
поедет ли он на материк, ответил мне, глядя надменно в потолок: «Постараюсь уехать».
Я не беру на себя решение этого
вопроса, но скажу, что всегда принадлежал ко второму разряду охотников, которых нет и быть не может между постоянными жителями столиц, ибо для отыскания многих пород дичи надобно
ехать слишком далеко, надо подвергать себя многим лишениям и многим тяжелым трудам.
Когда собрались мы к обеду,
Отец мимоходом мне бросил
вопрос:
«На что ты решилась?» — «Я
еду!»
Отец промолчал… промолчала семья…
— Я очень рад, если он останется, конечно, ему трудно
ехать, — объявлял князь на раздражительные
вопросы Лизаветы Прокофьевны.
Вот все, что я дознал в Петербурге.
Еду потом в Царское Село к Энгельгардту, обращаюсь к нему с тем же тревожным
вопросом.
…Сегодня известие: А. И. Давыдова получила разрешение
ехать на родину. Летом со всей семьей будет в доме Бронникова. Таким образом, в Сибири из приехавших жен остается одна Александра Васильевна. Ей тоже был
вопрос вместе с нами. Я не знаю даже, куда она денется, если вздумают отпустить. Отвечала, что никого родных не имеет, хотя я знаю, что у нее есть сестра и замужняя дочь.
Он был снаряжен и отправлен в Петербург с целию специально служить камергерше и открыть себе при ее посредстве служебную дорогу, но он всем рассказывал и даже сам был глубоко убежден, что
едет в Петербург для того, чтобы представиться министру и получить от него инструкцию по некоторым весьма затруднительным
вопросам, возникающим из современных дворянских дел.
На другой день, в понедельник, к десяти часам утра, почти все жильцы дома бывшего мадам Шайбес, а теперь Эммы Эдуардовны Тицнер,
поехали на извозчиках в центр города, к анатомическому театру, — все, кроме дальновидной, многоопытной Генриетты, трусливой и бесчувственной Нинки и слабоумной Пашки, которая вот уже два дня как ни вставала с постели, молчала и на обращенные к ней
вопросы отвечала блаженной, идиотской улыбкой и каким-то невнятным животным мычанием.
На все мои
вопросы отцу и Евсеичу: «Когда же мы
поедем в Сергеевку?» — обыкновенно отвечали: «А вот как река пройдет».
Вихров несказанно обрадовался этому
вопросу. Он очень подробным образом стал ей рассказывать свое путешествие, как он
ехал с священником, как тот наблюдал за ним, как они, подобно низамским убийцам [Низамские убийцы. — Низамы — название турецких солдат регулярной армии.], ползли по земле, — и все это он так живописно описал, что Юлия заслушалась его; у нее глаза даже разгорелись и лицо запылало: она всегда очень любила слушать, когда Вихров начинал говорить — и особенно когда он доходил до увлечения.
— Мне не от чего лечиться, — отвечала Юлия Ардальоновна, поняв, по-видимому, соль его
вопроса, — я
еду так, надоело уж все смотреть на русскую гадость и мерзость.
Поедешь в гости, а там вдруг
вопрос:"Слышали, что такой-то налог провалился?", или:"Слышали, какую штуку немцы с Шнебеллэ удрали?.. умора!"
Вот и теперь, по поводу заказанного женою платья, он вспомнил об этом процессе и решился завтра же
ехать к вору и окончательно выяснить
вопрос, поручает ли он ему свое дело или не поручает. Ежели поручает, то не угодно ли пожаловать к нотариусу для заключения условия; если не поручает, то…
— Теперича они
едут в Петербург, а может, и совсем оттуда не приедут? — начал капитан больше
вопросом.
— Почти так; это лучше сказано: тут есть правда; только все еще нехорошо. Неужели ты, как сбирался сюда, не задал себе этого
вопроса: зачем я
еду? Это было бы не лишнее.
«Что, ежели я не
поеду сегодня к Юлии?» — задал себе
вопрос Александр, проснувшись на другой день поутру.