Неточные совпадения
Где его голубые глаза, милая и робкая улыбка?» была первая мысль ее, когда она увидала свою пухлую, румяную
девочку с черными вьющимися
волосами, вместо Сережи, которого она, при запутанности своих мыслей, ожидала видеть в детской.
«
Девочка — и та изуродована и кривляется», подумала Анна. Чтобы не видать никого, она быстро встала и села к противоположному окну в пустом вагоне. Испачканный уродливый мужик в фуражке, из-под которой торчали спутанные
волосы, прошел мимо этого окна, нагибаясь к колесам вагона. «Что-то знакомое в этом безобразном мужике», подумала Анна. И вспомнив свой сон, она, дрожа от страха, отошла к противоположной двери. Кондуктор отворял дверь, впуская мужа с женой.
Ассоль смутилась; ее напряжение при этих словах Эгля переступило границу испуга. Пустынный морской берег, тишина, томительное приключение с яхтой, непонятная речь старика с сверкающими глазами, величественность его бороды и
волос стали казаться
девочке смешением сверхъестественного с действительностью. Сострой теперь Эгль гримасу или закричи что-нибудь —
девочка помчалась бы прочь, заплакав и изнемогая от страха. Но Эгль, заметив, как широко раскрылись ее глаза, сделал крутой вольт.
— И это мне в наслаждение! И это мне не в боль, а в наслаж-дение, ми-ло-сти-вый го-су-дарь, — выкрикивал он, потрясаемый за
волосы и даже раз стукнувшись лбом об пол. Спавший на полу ребенок проснулся и заплакал. Мальчик в углу не выдержал, задрожал, закричал и бросился к сестре в страшном испуге, почти в припадке. Старшая
девочка дрожала со сна, как лист.
Ему очень нравилась Лида Варавка, тоненькая
девочка, смуглая, большеглазая, в растрепанной шапке черных, курчавых
волос.
Мать нагнулась в первую кроватку, в которой, раскрыв ротик, тихо спала двухлетняя
девочка с длинными вьющимися, растрепавшимися по подушке
волосами.
Так закончил свое чтение длинного обвинительного акта секретарь и, сложив листы, сел на свое место, оправляя обеими руками длинные
волосы. Все вздохнули облегченно с приятным сознанием того, что теперь началось исследование, и сейчас всё выяснится, и справедливость будет удовлетворена. Один Нехлюдов не испытывал этого чувства: он весь был поглощен ужасом перед тем, что могла сделать та Маслова, которую он знал невинной и прелестной
девочкой 10 лет тому назад.
Рядом с женщиной сидела, далеко не доставая ногами до пола, семилетняя
девочка в новом сарафанчике с косичкой почти белых
волос и не переставая щелкала семечки.
Спереди против них сидели их дети: разубранная и свеженькая, как цветочек,
девочка с распущенными белокурыми
волосами, тоже с ярким зонтиком, и восьмилетний мальчик с длинной, худой шеей и торчащими ключицами, в матросской шляпе, украшенной длинными лентами.
Дочка же ее, семилетняя
девочка с распущенными белыми
волосами, стоя в одной рубашонке рядом с рыжей и ухватившись худенькой маленькой ручонкой за ее юбку, с остановившимися глазами внимательно вслушивалась в те ругательные слова, которыми перекидывались женщины с арестантами, и шопотом, как бы заучивая, повторяла их.
Я обернулся и увидел
девочку лет шестнадцати, бледную, худую, в лохмотьях и с распущенными
волосами, она просила милостыню.
Дверь в кабинет отворена… не более, чем на ширину
волоса, но все же отворена… а всегда он запирался. Дочь с замирающим сердцем подходит к щели. В глубине мерцает лампа, бросающая тусклый свет на окружающие предметы.
Девочка стоит у двери. Войти или не войти? Она тихонько отходит. Но луч света, падающий тонкой нитью на мраморный пол, светил для нее лучом небесной надежды. Она вернулась, почти не зная, что делает, ухватилась руками за половинки приотворенной двери и… вошла.
Старик должен был сам подойти к
девочке и вывел ее за руку. Устюше было всего восемь лет. Это была прехорошенькая
девочка с русыми
волосами, голубыми глазками и пухлым розовым ротиком. Простое ситцевое розовое платьице делало ее такою милою куколкой. У Тараса Семеныча сразу изменился весь вид, когда он заговорил с дочерью, — и лицо сделалось такое доброе, и голос ласковый.
В передней, помогая раздеваться свахе, доктор обнял ее и поцеловал в затылок, где золотистыми завитками отделялись короткие прядки
волос. Прасковья Ивановна кокетливо ударила его по руке и убежала в свою комнату с легкостью и грацией расшалившейся
девочки.
Слово участия и ласковый тон вызвали в мальчике еще большую нервную вспышку плача. Тогда
девочка присела около него на корточки; просидев так с полминуты, она тихо тронула его
волосы, погладила его голову и затем, с мягкою настойчивостью матери, которая успокаивает наказанного ребенка, приподняла его голову и стала вытирать платком заплаканные глаза.
Потом он захотел тем же способом ознакомиться и со своею собеседницею: взяв левою рукой
девочку за плечо, он правой стал ощупывать ее
волосы, потом веки и быстро пробежал пальцами по лицу, кое-где останавливаясь и внимательно изучая незнакомые черты.
Слушателями были: мальчик лет пятнадцати, с довольно веселым и неглупым лицом и с книгой в руках, молодая девушка лет двадцати, вся в трауре и с грудным ребенком на руках, тринадцатилетняя
девочка, тоже в трауре, очень смеявшаяся и ужасно разевавшая при этом рот, и, наконец, один чрезвычайно странный слушатель, лежавший на диване малый лет двадцати, довольно красивый, черноватый, с длинными, густыми
волосами, с черными большими глазами, с маленькими поползновениями на бакенбарды и бородку.
В Егоре
девочка узнала кержака: и по покрою кафтана, и по
волосам, гладко подстриженным до бровей, от одного уха до другого, и по особому складу всего лица, — такое сердитое и скуластое лицо, с узкими темными глазками и окладистою бородой, скатавшиеся пряди которой были запрятаны под ворот рубахи из домашней пестрядины. Наверное, этот кержак ждет, когда проснется папа, а папа только напьется чаю и сейчас пойдет в завод.
Дворовые мальчики и
девочки, несколько принаряженные, иные хоть тем, что были в белых рубашках, почище умыты и с приглаженными
волосами, — все весело бегали и начали уже катать яйца, как вдруг общее внимание привлечено было двумя какими-то пешеходами, которые, сойдя с Кудринской горы, шли вброд по воде, прямо через затопленную урему.
Один раз, когда мы весело разговаривали с бабушкой, рыжая крестьянская девчонка подала ей свой клочок пуха, уже раз возвращенный назад; бабушка посмотрела на свет и, увидя, что есть волосья, схватила одной рукою
девочку за
волосы, а другою вытащила из-под подушек ременную плетку и начала хлестать бедную
девочку…
И старик в изумлении посмотрел на нее еще раз. Елена, чувствуя, что про нее говорят, сидела молча, потупив голову и щипала пальчиками покромку дивана. Она уже успела надеть на себя новое платьице, которое вышло ей совершенно впору.
Волосы ее были приглажены тщательнее обыкновенного, может быть, по поводу нового платья. Вообще если б не странная дикость ее взгляда, то она была бы премиловидная
девочка.
Но все это я помню как сквозь сон, как в тумане, и милый образ бедной
девочки мелькал передо мной среди забытья, как виденье, как картинка; она подносила мне пить, оправляла меня на постели или сидела передо мной, грустная, испуганная, и приглаживала своими пальчиками мои
волосы.
И в исступлении она бросилась на обезумевшую от страха
девочку, вцепилась ей в
волосы и грянула ее оземь. Чашка с огурцами полетела в сторону и разбилась; это еще более усилило бешенство пьяной мегеры. Она била свою жертву по лицу, по голове; но Елена упорно молчала, и ни одного звука, ни одного крика, ни одной жалобы не проронила она, даже и под побоями. Я бросился на двор, почти не помня себя от негодования, прямо к пьяной бабе.
Девочка доверчиво прижалась к ногам этого урода, а он ласково гладил жилистой рукой ее белокурые
волосы.
У Сони была большая кукла, с ярко раскрашенным лицом и роскошными льняными
волосами, подарок покойной матери. На эту куклу я возлагал большие надежды и потому, отозвав сестру в боковую аллейку сада, попросил дать мне ее на время. Я так убедительно просил ее об этом, так живо описал ей бедную больную
девочку, у которой никогда не было своих игрушек, что Соня, которая сначала только прижимала куклу к себе, отдала мне ее и обещала в течение двух-трех дней играть другими игрушками, ничего не упоминая о кукле.
Видит он еще двух великих княжен. Одна постарше, другая почти
девочка. Обе в чем-то светлом. У обеих из-под шляпок падают до бровей обрезанные прямой челочкой
волосы. Младшая смеется, блестит глазами и зажимает уши: оглушительно кричат юнкера славного Александровского училища.
Александров оживляется. Отличная, проказливая мысль приходит ему в голову. Он подходит к первой от входа
девочке, у которой
волосы, туго перетянутые снизу ленточкой, торчат вверх, точно хохол у какой-то редкостной птицы, делает ей глубочайший церемонный поклон и просит витиевато...
Служанке, которая подала ему стакан воды, он положил на поднос двугривенный, и когда сия взять эти деньги сомневалась, он сам сконфузился и заговорил: „Нет, матушка, не обидьте, это у меня такая привычка“; а когда попадья моя вышла ко мне, чтобы
волосы мне напомадить, он взял на руки случившуюся здесь за матерью замарашку-девочку кухаркину и говорит: „Слушай, как вон уточки на бережку разговаривают.
Грушина схватила
девочку за
волосы, выбросила из дому на двор и заперла дверь.
То была хорошенькая
девочка лет восьми, с голубыми, как васильки, глазами, румяными щечками и красными смеющимися губками; длинные пряди белокурых шелковистых
волос сбегали золотистыми изгибами по обеим сторонам ее загорелого, но чистенького, как словно обточенного личика.
Идет женщина в бледно-голубом платье, на ее черных
волосах золотистый кружевной шарф, четко стучат высокие каблуки коричневых ботинок. Она ведет за руку маленькую кудрявую
девочку; размахивая правой рукой с двумя цветками алой гвоздики в ней,
девочка качается на ходу, распевая...
Войдя наверх, Илья остановился у двери большой комнаты, среди неё, под тяжёлой лампой, опускавшейся с потолка, стоял круглый стол с огромным самоваром на нём. Вокруг стола сидел хозяин с женой и дочерями, — все три
девочки были на голову ниже одна другой,
волосы у всех рыжие, и белая кожа на их длинных лицах была густо усеяна веснушками. Когда Илья вошёл, они плотно придвинулись одна к другой и со страхом уставились на него тремя парами голубых глаз.
Мы с
девочкой Кларой двое оставались сторонними зрителями этой сцены, и на нас никто не обращал ровно никакого внимания. Маню обнимали, целовали, ощупывали ее платьице,
волосы, трогали ее за ручки, за шейку, ласково трепали по щечкам и вообще как бы старались удостовериться, не сон ли все это? не привидение ли? действительно ли это она, живая Маня, с своей маленькой и слабою плотью?
Женщина озабоченно и молча раскладывала карты. Лицо у нее остроносое, птичье, его освещают большие, неподвижные глаза. Вот она руками девочки-подростка взбила седые свои
волосы, пышные, точно парик, и спросила тихо, но звучно...
Эта Верочка была во всех отношениях прелестная
девочка; тоненькая, нежная и вместе с тем свежая, как только что снесенное яичко, с голубыми жилками на висках и шее, с легким румянцем на щеках и большими серо-голубыми глазами, смотревшими из-под длинных ресниц как-то всегда прямо, не по летам внимательно; но лучшим украшением Верочки были ее
волосы пепельного цвета, мягкие, как тончайший шелк, и такие густые, что мисс Бликс долго билась по утрам, прежде чем могла привести их в должный порядок.
Марья Павловна держала в руке большой раскрытый нож; ее густые русые
волосы слегка растрепались, небольшой зеленый листок запутался в них, коса выбилась из-под гребня, смуглое лицо зарумянилось, и красные губы раскрылись: платье казалось измятым. Она дышала быстро; глаза ее блестели; видно было, что она работала в саду. Она тотчас же вышла из комнаты,
девочки побежали за ней.
И этот худенький смуглый мальчик со щетинистыми
волосами и веснушками казался
девочкам необыкновенным, замечательным. Это был герой, решительный, неустрашимый человек, и рычал он так, что, стоя за дверями, в самом деле можно было подумать, что это тигр или лев.
И все ласкали Сашу. Ей уже минуло десять лет, но она была мала ростом, очень худа, и на вид ей можно было дать лет семь, не больше. Среди других
девочек, загоревших, дурно остриженных, одетых в длинные полинялые рубахи, она, беленькая, с большими, темными глазами, с красною ленточкой в
волосах, казалась забавною, точно это был зверек, которого поймали в поле и принесли в избу.
В дверях показалась хозяйка — важная высокая дама с светлым ореолом седых, высоко зачесанных
волос. Дети окружили ее с выражением своего восторга, а маленькая
девочка, та, что прыгала, утомленно повисла у нее на руке и тяжело моргала сонными глазками. Подошел и Сашка. Горло его перехватывало.
Проснувшись среди ночи, я увидел его в той же позе. Слабый огонек освещал угрюмое лицо, длинные, опущенные книзу усы и лихорадочный взгляд впалых глаз под нависшими бровями.
Девочка спала, положив голову ему на колени. Отблеск огня пробегал по временам по ее светлым, как лен,
волосам, выбившимся из-под красного платочка. Кроме Островского, в юрте, по-видимому, все спали; из темных углов доносилось разнотонное храпение…
— Помнишь ты, — продолжал Островский, — как я в первый раз приходил к тебе с женой, как я кланялся твоим седым
волосам, просил у тебя совета?.. А-а! ты это позабыл, а о боге напоминаешь… Собака ты лукавая, все вы собаки! — крикнул он почти в исступлении, отмахнувшись от
девочки, которая, не понимая, что тут происходит, потянулась к отцу. — Вы — дерево лесное!.. И сторона ваша проклятая, и земля, и небо, и звезды, и…
Я с ужасом взглянул на него, стараясь разглядеть в суровом лице хоть что-нибудь, что выдало бы неискренность его слов. Но его лицо было просто пасмурно, слова звучали резко, как холодные льдины во время ледохода… А
девочка ласково прижималась к нему, и грубая рука, может быть, механически гладила ее
волосы…
— Мне у вас здесь очень нравится, — сказала она и улыбнулась, и по этой слабой, несмелой улыбке можно было судить, как она в самом деле нездорова, как еще молода и как хороша собой; у нее было бледное, худощавое лицо с темными бровями и белокурые
волосы. И
девочка была такая же, как мать, худощавая, белокурая и тонкая. Пахло от них духами.
По ней шла
девочка лет семи, чисто одетая, с красным и вспухшим от слёз лицом, которое она то и дело вытирала подолом белой юбки. Шла она медленно, шаркая босыми ногами по дороге, вздымая густую пыль, и, очевидно, не знала, куда и зачем идёт. У неё были большие чёрные глаза, теперь — обиженные, грустные и влажные, маленькие, тонкие, розовые ушки шаловливо выглядывали из прядей каштановых
волос, растрёпанных и падавших ей на лоб, щёки и плечи.
«Бабушка посмотрела на свет и, увидя, что есть волосья, схватила одной рукою
девочку за
волосы, а другою вытащила из-под подушек ременную плетку и начала хлестать бедную
девочку» (стр.
Слон опять вытягивает хобот и дует в самое лицо
девочки теплым сильным дыханием, отчего легкие
волосы на голове
девочки разлетаются во все стороны.
Этим же кошкодралам бабы и девки тогда продавали «свою девичью красу», то есть свои
волосы, и весьма часто свою женскую честь, цена на которую, за обилием предложения, пала до того, что женщины и
девочки, иногда самые молоденькие, предлагали себя сами, без особой приплаты, «в придачу к кошке».
Мадемуазель Арно в новом синем платье, с тщательно подвитыми кудельками, недаром пропустила мимо себя весь класс — двух-трех завитых
девочек и одну напудренную она вывела «из строя», приказав размочить
волосы и умыть лицо.
Девочки до красноты терли мочалками шеи, в кровь царапали зубными щетками десны, немилосердно палили
волосы, сооружая какие-то замысловатые прически.
В самом деле, ребенок поплатился только смятым платьем да растрепанными
волосами, но с испугу дрожал, бился и трепетал всем тельцем, ровно голубок, попавший в силки.
Девочка не могла идти, а мать не в силах была поднять ее.