Неточные совпадения
Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам и начали швырять в
волны. Жалобный
крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались на воздухе. Бедный оратор, накликавший сам на свою шею беду, выскочил из кафтана, за который было его ухватили, в одном пегом и узком камзоле, схватил за ноги Бульбу и жалким голосом молил...
Пред нею длинный и сырой
Подземный коридор,
У каждой двери часовой,
Все двери на запор.
Прибою
волн подобный плеск
Снаружи слышен ей;
Внутри — бряцанье, ружей блеск
При свете фонарей;
Да отдаленный шум шагов
И долгий гул от них,
Да перекрестный бой часов,
Да
крики часовых…
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая холодная вода била пенившеюся
волной в песчаный берег с жалобным стоном, дул сильный ветер; низкие серые облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых гор. По берегу ходили белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они поднимались с жалобным
криком и уносились кверху. Вдали от берега сторожились утки целыми стаями. В осенний перелет озеро Черчеж было любимым становищем для уток и гусей, — они здесь отдыхали, кормились и летели дальше.
Действительно, под окнами господского дома время от времени точно закипала
волна буруна, и в воздухе дыбом поднимался тысячеголосый
крик.
У ней еще стоят в ушах
крики тысячной толпы,
волны музыки, и она все еще видит этот разноцветный дождь, который рассыпался над ней во время фейерверка.
Волна оглушительных
криков, когда поезд с барином двинулся от церкви, захлестнула и во второй этаж господского дома, где все встрепенулось, точно по Студеной улице ползло тысячеголовое чудовище.
Но здесь, как соскочившая на полном ходу гайка, от наших рядов оторвалась тонкая, упруго-гибкая женская фигура и с
криком: «Довольно! Не сметь!» — бросилась прямо туда, в четырехугольник. Это было — как метеор — 119 лет назад: вся прогулка застыла, и наши ряды — серые гребни скованных внезапным морозом
волн.
Красота момента опьяняет его. На секунду ему кажется, что это музыка обдает его
волнами такого жгучего, ослепительного света и что медные, ликующие
крики падают сверху, с неба, из солнца. Как и давеча, при встрече, — сладкий, дрожащий холод бежит по его телу и делает кожу жесткой и приподымает и шевелит волосы на голове.
Эти звуки перекрестной
волной несутся со всех сторон, образуя, вместе с дразнящими
криками «гаврошей», [Gavroches — существа, которые в недавние годы были известны под именем gamins de Paris.
— Да, — сказал Гез, — были ухлопаны деньги. Как вы, конечно, заметили, «Бегущая по
волнам» — бригантина, но на особый лад. Она выстроена согласно личному вкусу одного… он потом разорился. Итак, — Гез повертел королеву, — с женщинами входят шум, трепет,
крики; конечно — беспокойство. Что вы скажете о путешествии с женщинами?
Город, похожий на старую гравюру, щедро облит жарким солнцем и весь поет, как орган; синие
волны залива бьют в камень набережной, вторя ропоту и
крикам гулкими ударами, — точно бубен гудит.
Толпы ребятишек в синих, красных и белых рубашках, стоя на берегу, провожают громкими
криками пароход, разбудивший тишину на реке, из-под колес его к ногам детей бегут веселые
волны.
Звон якорных цепей, грохот сцеплений вагонов, подвозящих груз, металлический вопль железных листов, откуда-то падающих на камень мостовой, глухой стук дерева, дребезжание извозчичьих телег, свистки пароходов, то пронзительно резкие, то глухо ревущие,
крики грузовиков, матросов и таможенных солдат — все эти звуки сливаются в оглушительную музыку трудового дня и, мятежно колыхаясь, стоят низко в небе над гаванью, — к ним вздымаются с земли всё новые и новые
волны звуков — то глухие, рокочущие, они сурово сотрясают всё кругом, то резкие, гремящие, — рвут пыльный знойный воздух.
Песчаный и пустынный берег дрогнул от его
крика, и намытые
волнами моря желтые
волны песку точно всколыхнулись. Дрогнул и Челкаш. Вдруг Гаврила сорвался с своего места, бросился к ногам Челкаша, обнял их своими руками и дернул к себе. Челкаш пошатнулся, грузно сел на песок и, скрипнув зубами, резко взмахнул в воздухе своей длинной рукой, сжатой в кулак. Но он не успел ударить, остановленный стыдливым и просительным шепотом Гаврилы...
Вдруг, посреди завывания ветра и шума метелицы, ему послышались
крики; он оглянулся: в мутных
волнах между сугробами бежала сломя голову Дунька.
Наконец всем уже невтерпеж стало, и стали ребята говорить: ночью как-никак едем! Днем невозможно, потому что кордонные могут увидеть, ну а ночью-то от людей безопасно, а бог авось помилует, не потопит. А ветер-то все гуляет по проливу,
волна так и ходит; белые зайцы по гребню играют, старички (птица такая вроде чайки) над морем летают,
криком кричат, ровно черти. Каменный берег весь стоном стонет, море на берег лезет.
Я посмотрел в том же направлении. По широкой водной поверхности расходилась темными полосами частая зыбь.
Волны были темны и мутны, и над ними носились, описывая беспокойные круги, большие белые птицы вроде чаек, то и дело падавшие на реку и подымавшиеся вновь с жалобно-хищным
криком.
И казалось, что в толпе прибавилось басов и женских высоких голосов, и взлетали, как брызги при столкновении
волн, отдельные громкие, часто исступленные
крики: заливистый смех, похожий на истерику, обрывок песни, слепое ругательство.
В дали морской вспыхнул розовый веер лучей восхода. Сквозь шум
волн с моря из баркаса долетел слабый
крик...
В этот день даже чайки истомлены зноем. Они сидят рядами на песке, раскрыв клювы и опустив крылья, или же лениво качаются на
волнах без
криков, без обычного хищного оживления.
Ожесточенные
крики рвут веселую песню
волн, такую постоянную, так гармонично слитую с торжественной тишиной сияющего неба, что она кажется звуком радостной игры солнечных лучей на равнине моря.
Нестройный говор грубых голосов
Между судов перебегал порою;
Смех, песни, брань, протяжный
крик пловцов —
Всё в гул один сливалось над водою.
И Марья Николавна, хоть суров
Казался ветр, и день был на закате,
Накинув шаль или капот на вате,
С французской книжкой, часто, сев к окну,
Следила взором сизую
волну,
Прибрежных струй приливы и отливы,
Их мерный бег, их золотые гривы.
Ласковую музыку
волн перебивали хищные
крики чаек. Зной становился менее жгучим, уже иногда в шалаш залетала прохладная струя воздуха, пропитанного запахом моря.
А сквозь шум
волн до них долетали не то вздохи, не то тихие, ласково зовущие
крики.
Солнце, смеясь, смотрело на них, и стекла в окнах промысловых построек тоже смеялись, отражая солнце. Шумела вода, разбиваемая их сильными руками, чайки, встревоженные этой возней людей, с пронзительными
криками носились над их головами, исчезавшими под набегом
волн из дали моря…
Стекло морей разбито ветром!
В твоей душе расплеснулось море!
Слышишь
крик зловещих птиц?
Слышишь плеск свинцовых
волн?
То крылом
волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат радость в смелом
крике птицы.
Буревестник с
криком реет, черной молнии подобный, как стрела пронзает тучи, пену
волн крылом срывает.
Напрасно кто-нибудь, более их искусный и неустрашимый, переплывший на противный берег, кричит им оттуда, указывая путь спасения: плохие пловцы боятся броситься в
волны и ограничиваются тем, что проклинают свое малодушие, свое положение, и иногда, заглядевшись на бегущую мимо струю или ободренные
криком, вылетевшим из капитанского рупора, вдруг воображают, что корабль их бежит, и восторженно восклицают: «Пошел, пошел, двинулся!» Но скоро они сами убеждаются в оптическом обмане и опять начинают проклинать или погружаются в апатичное бездействие, забывая простую истину, что им придется умереть на мели, если они сами не позаботятся снять с нее корабль и прежде всего хоть помочь капитану и его матросам выбросить балласт, мешающий кораблю подняться.
Фортка закрывалась, звонкий воробьиный
крик умирал так же внезапно, как и родился, но больные точно еще надеялись найти спрятанные отголоски его, торопливо входили в палату, беспокойно оглядывали ее и жадно дышали расплывающимися
волнами свежего воздуха.
Я же громко изъявляю сожаление, что на озере нет таких высоких
волн, как Каменная Могила, и пугаю своим
криком мартынов, мелькающих белыми пятнами на синей поверхности озера.
«Голубые ласковые
волны, острова и скалы, цветущее прибрежье, волшебная панорама вдали, — словами не передашь… О, тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные, луга и рощи наполнялись их песнями и веселыми
криками. Солнце обливало их теплом и светом, радуясь на своих прекрасных детей».
Ордынцев молча греб. Вера Дмитриевна думала и не могла разобраться в той вражде и любви, которые владели ею. И было у нее в душе так же раздраженно смутно, как кругом.
Волны широко поднимались и опускались, молочно-белые полосы перебивались темно-серебряными, в глазах рябило. Кружили чайки, и их резкие
крики звучали, как будто несмазанное колесо быстро вертелось на деревянной оси.
Не гукнет нигде звук человеческого голоса, не дает около него отзыва жизнь хотя дикого зверя; только стая лебедей, спеша застать солнце на
волнах Чудского озера, может быть родного, прошумела крыльями своими над его головою и гордым, дружным
криком свободы напомнила ему тяжелое одиночество и неволю его.