Неточные совпадения
Не только рассудок, но и
разум не мог бы открыть
возможность познания истины, это делает исключительно дух.
Конечно, и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не было им
возможности научиться уму —
разуму, а доставьте им эту
возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
Разум, мысль на конце — это заключение; все начинается тупостью новорожденного;
возможность и стремление лежат в нем, но, прежде чем он дойдет до развития и сознания, он подвергается ряду внешних и внутренних влияний, отклонений, остановок.
Особенно благодаря тому, что Русская Церковь отстаивала ранний католицизм в борьбе с его врагами — папизмом и протестантизмом, а также благодаря тому, что она не отрицала
разум, как это делала Римская Церковь, и не допускала при этом
возможности появления заблуждений, которые могут отсюда возникать, как это происходит в протестантизме — она единственная способна стать посредником, что, впрочем, должно быть сделано единственной основой науки в России — и самими русскими».
Шеллинг и Вл. Соловьев больше признавали
разум, чем Спенсер и Милль, чем Коген и Авенариус, и они же больше признавали
возможность чудесного.
Неумирающая в нас связь с большим
разумом открывает нам
возможность мыслить такое бытие, в котором третье не исключается, в котором все может быть и А и не А, и белым и черным, равно как может быть вневременным и внепространственным.
Лишь рационалистическое рассечение целостного человеческого существа может привести к утверждению самодовлеющей теоретической ценности знания, но для познающего, как для существа живого и целостного, не рационализированного, ясно, что познание имеет прежде всего практическую (не в утилитарном, конечно, смысле слова) ценность, что познание есть функция жизни, что
возможность брачного познания основана на тождестве субъекта и объекта, на раскрытии того же
разума и той же бесконечной жизни в бытии, что и в познающем.
Обо всем этом я упоминаю потому, что такого рода крутые распорядки коснулись одного из выведенных мною лиц, а именно гегелианца Терхова, которому предстояла
возможность получить кафедру философии; но ему ее не дали по той причине, что он был последователем Гегеля — философа, казалось бы, вовсе не разрушавшего, а, напротив, стремившегося все существующее оправдать
разумом.
Безмерное наше умствование, порабощающее
разум. Ученость, отвергающая
возможность постижения доселе постижимого.
В это время я еще не умел забывать то, что не нужно мне. Да, я видел, что в каждом из этих людей, взятом отдельно, не много злобы, а часто и совсем нет ее. Это, в сущности, добрые звери, — любого из них нетрудно заставить улыбнуться детской улыбкой, любой будет слушать с доверием ребенка рассказы о поисках
разума и счастья, о подвигах великодушия. Странной душе этих людей дорого все, что возбуждает мечту о
возможности легкой жизни по законам личной воли.
В деянии
разум и сердце поглотились одействотворением, исполнили в мире событий находившееся в
возможности.
Деяние отвлеченного
разума — мышление, уничтожающее личность; человек бесконечен в нем, но теряет себя; он вечен в мысли, но он — не он; деяние отвлеченного сердца — частный поступок, не имеющий
возможности раскрыться во всеобщее; в сердце человек у себя — но преходящ.
Спенсер, как мы видели, даже доволен тем, что этот
разум становится полуслепым, полуглухим и лишается
возможности развлекаться «беспокойными восприятиями».
И
возможность этого дана всему живущему, дана и мне через данный мне
разум».
Признаются за такие, которым действительно присущи объекты, так как практический
разум неизбежно нуждается в существовании этих объектов для
возможности своего, и притом практически безусловно необходимого, объекта высшего блага и через это дает теоретическому
разуму право предполагать их.
Здесь они становятся имманентными и конститутивными, так как это основы
возможности того, чтобы сделать действительным необходимый объект чистого практического
разума (высшее благо).
Следовательно, это не есть расширение познания о данных сверхчувственных предметах, но расширение теоретическою
разума и его познания по отношению к сверхчувственному вообще, поскольку это побуждает нас допустить, что есть такие предметы, хотя мы и не имеем
возможности определить их точнее, значит расширить наше познание об объектах.
Т. 5. С. 296).], и в то же время оно притязает на объективность и общезначимость своих оценок, что и приводит Канта к постановке вопроса: «как возможны синтетические суждения a priori в области эстетики?» Художественный вкус поэтому становится у Канта «Vermögen» [Способность,
возможность, сила (нем.).] и рассматривается как аналогичная
разуму способность a priori оценивать сообщаемость (Muttheilbarkeit) чувств, которые связаны с данным представлением (без посредства понятия) (160) [«Вкус можно было бы даже определить как способность суждения о том, чему наше чувство придает всеобщую сообщаемостъ без посредства понятия» (Кант И. Соч...
Для Евномия, как мы уже знаем, не представлялось сомнения в
возможности адекватного, исчерпывающего познания божественной сущности помощью понятий («имен»), и главным таким понятием являлась «нерожденность» [«Подобно малолетним и по-детски, попусту занимаясь невозможным, как бы в какой-нибудь детской ладони, заключают непостижимое естество Божие в немногих слогах слова: нерожденность, защищают эту глупость и думают, что Божество толико и таково, что может быть объято человеческим
разумом одно наименование» (Творения иже во святых отца нашего св. Григория Нисского, т. VI. М., 1864, стр.299.
Разум пытается овладеть собой, сознать свои
возможности и границы.
В те времена, когда не проснулось еще разумное сознание и боль служит только ограждением личности, она не мучительна; в те же времена, когда в человеке есть
возможность разумного сознания, она есть средство подчинения животной личности
разуму и по мере пробуждения этого сознания становится всё менее и менее мучительной.
Людям мирского учения, направившим свой
разум на устройство известных условий существования, кажется, что увеличение блага жизни происходит от лучшего внешнего устройства своего существования. Лучшее же внешнее устройство их существования зависит от большего насилия над людьми, прямо противоположного любви. Так что, чем лучше их устройство, тем меньше у них остается
возможности любви,
возможности жизни.
Любовь по учению Христа есть сама жизнь; но не жизнь неразумная, страдальческая и гибнущая, но жизнь блаженная и бесконечная. И мы все знаем это. Любовь не есть вывод
разума, не есть последствие известной деятельности; а это есть сама радостная деятельность жизни, которая со всех сторон окружает нас, и которую мы все знаем в себе с самых первых воспоминаний детства до тех пор, пока ложные учения мира не засорили ее в нашей душе и не лишили нас
возможности испытывать ее.
Жизнь понимается не так, как она сознается разумным сознанием — как невидимое, но несомненное подчинение в каждое мгновение настоящего своего животного — закону
разума, освобождающее свойственное человеку благоволение ко всем людям и вытекающую из него деятельность любви, а только как плотское существование в продолжении известного промежутка времени, в определенных и устраиваемых нами, исключающих
возможность благоволения ко всем людям, условиях.
И это продолжается до тех пор, пока он не признает наконец, что для того, чтобы спастись от ужаса перед увлекающим его движением погибельной жизни, ему надо понять, что его движение в плоскости — его пространственное и временное существование — не есть его жизнь, а что жизнь его только в движении в высоту, что только в подчинении его личности закону
разума и заключается
возможность блага и жизни.
И вот, как ключ, сделанный только к этому замку, человек в душе своей находит чувство, которое дает ему то самое благо, на которое, как на единственно возможное, указывает ему
разум. И чувство это не только разрешает прежнее противоречие жизни, но как бы в этом противоречии и находит
возможность своего проявления.
Как бы ни были сильны и быстры движения человека в бреду, в сумасшествии или в агонии, в пьянстве, в порыве страсти даже, мы не признаем человека живым, не относимся к нему, как к живому человеку, и признаем в нем только
возможность жизни. Но как бы слаб и неподвижен ни был человек, — если мы видим, что животная личность его подчинена
разуму, то мы признаем его живым, и так и относимся к нему.
— Ну да, Яков, чего ты так диву далась? Он парень у меня такой, что
разуму ему не занимать стать у кого-нибудь, а уж что посоветует — как отрубит: со всех сторон, как ни думаешь, лучше не выдумать! — заметил князь, не поняв, да и не имев
возможности понять восклицание дочери, снова уже сидевшей с опущенной головой.
Если понятие о свободе для
разума представляется бессмысленным противоречием, как
возможность совершить два paзные поступка в одних и тех же условиях, или как действие без причины, то это доказывает только то, что сознание не подлежит
разуму.
Всякое осмысливание личной жизни, если она не основывается на отречении от себя для служения людям, человечеству — сыну человеческому, есть призрак, разлетающийся при первом прикосновении
разума. В том, что моя личная жизнь погибает, а жизнь всего мира по воле отца не погибает и что одно только слияние с ней дает мне
возможность спасения, в этом я уж не могу усомнится. Но это так мало в сравнении с теми возвышенными религиозными верованиями в будущую жизнь! Хоть мало, но верно.
Страшусь сказать, что совокупным бездействием своим и невниманием мы постепеннейше постепенно приблизились к
возможности потерять некогда столь просто врученное нам единым
разумом Семена Деева.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться
разумом, — то уничтожится
возможность жизни.