Неточные совпадения
И точно, дорога опасная: направо
висели над нашими
головами груды снега, готовые, кажется, при первом порыве ветра оборваться в ущелье; узкая дорога частию была покрыта снегом, который в иных местах проваливался под ногами, в других превращался в лед от действия солнечных лучей и ночных морозов, так что с трудом мы сами пробирались; лошади падали; налево зияла глубокая расселина, где катился поток, то скрываясь под ледяной корою, то с пеною прыгая по черным камням.
Над широким, но невысоким шкафом
висела олеография — портрет царя Александра Третьего в шапке полицейского на
голове, отлично приспособленной к ношению густой, тяжелой бороды.
Полдень знойный; на небе ни облачка. Солнце стоит неподвижно
над головой и жжет траву. Воздух перестал струиться и
висит без движения. Ни дерево, ни вода не шелохнутся;
над деревней и полем лежит невозмутимая тишина — все как будто вымерло. Звонко и далеко раздается человеческий голос в пустоте. В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук, да в густой траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и спит сладким сном.
Между тем я не заметил, что мы уж давно поднимались, что стало холоднее и что нам осталось только подняться на самую «выпуклость», которая
висела над нашими
головами. Я все еще не верил в возможность въехать и войти, а между тем наш караван уже тронулся при криках якутов. Камни заговорили под ногами. Вереницей, зигзагами, потянулся караван по тропинке. Две вьючные лошади перевернулись через
голову, одна с моими чемоданами. Ее бросили на горе и пошли дальше.
Итак, я лежал под кустиком в стороне и поглядывал на мальчиков. Небольшой котельчик
висел над одним из огней; в нем варились «картошки». Павлуша наблюдал за ним и, стоя на коленях, тыкал щепкой в закипавшую воду. Федя лежал, опершись на локоть и раскинув полы своего армяка. Ильюша сидел рядом с Костей и все так же напряженно щурился. Костя понурил немного
голову и глядел куда-то вдаль. Ваня не шевелился под своей рогожей. Я притворился спящим. Понемногу мальчики опять разговорились.
Горами поднимаются заморские фрукты; как груда ядер, высится пирамида кокосовых орехов, с
голову ребенка каждый; необъятными, пудовыми кистями
висят тропические бананы; перламутром отливают разноцветные обитатели морского царства — жители неведомых океанских глубин, а
над всем этим блещут электрические звезды на батареях винных бутылок, сверкают и переливаются в глубоких зеркалах, вершины которых теряются в туманной высоте.
— А что, Лукьян Тимофеевич, вы свой шкапчик, который у вас
над кроватью в
головах висел, перевезли сюда?
Она остановилась, наконец, посреди комнаты, медленно оглянулась и, подойдя к столу,
над которым
висело распятие, опустилась на колени, положила
голову на стиснутые руки и осталась неподвижной.
— А так как в осажденном городе Севастополе людей много, следовательно и тщеславия много, то есть и аристократы, несмотря на то, что ежеминутно
висит смерть
над головой каждого аристократа и не-аристократа.
Действительно,
над ее
головой висела опасность, которая вскоре и разразилась.
Лицо у него было отекшее, точно у младенца, страдающего водянкой в
голове; глаза мутные, слезящиеся; на бороде, в виде запятых, торчали четыре белые волоска, по два с каждой стороны;
над верхнею губой
висел рыжеватый пух.
Казалось, что оно
висит непосредственно
над его
головой и грозит утопить его в разверзнувшихся хлябях земли.
Старуха слезала с печи осторожно, точно с берега реки в воду, и, шлепая босыми ногами, шла в угол, где
над лоханью для помоев
висел ушастый рукомойник, напоминая отрубленную
голову; там же стояла кадка с водой.
Над столом
висит лампа, за углом печи — другая. Они дают мало света, в углах мастерской сошлись густые тени, откуда смотрят недописанные, обезглавленные фигуры. В плоских серых пятнах, на месте рук и
голов, чудится жуткое, — больше, чем всегда, кажется, что тела святых таинственно исчезли из раскрашенных одежд, из этого подвала. Стеклянные шары подняты к самому потолку,
висят там на крючках, в облачке дыма, и синевато поблескивают.
Я стал усердно искать книг, находил их и почти каждый вечер читал. Это были хорошие вечера; в мастерской тихо, как ночью,
над столами
висят стеклянные шары — белые, холодные звезды, их лучи освещают лохматые и лысые
головы, приникшие к столам; я вижу спокойные, задумчивые лица, иногда раздается возглас похвалы автору книги или герою. Люди внимательны и кротки не похоже на себя; я очень люблю их в эти часы, и они тоже относятся ко мне хорошо; я чувствовал себя на месте.
Сквозник-Дмухановский пришел ко мне извне и
висит над моей
головой яко меч дамоклов; об Дракине же предполагается, что я сам себе его вынянчил.
Еще в самом начале, около Большого аула, где мы ночевали, были еще кое-какие признаки дороги, а потом уж мы четверо, один за другим, лепимся, через камни и трещины, по естественным карнизам, половиной тела
вися над бездной, то балансируем на
голых стремнинах, то продираемся среди цветущих рододендронов и всяких кустарников, а
над нами
висят и грабы, и дубы, и сосны, и под нами ревет и грохочет Черек, все ниже и ниже углубляясь, по мере того как мы поднимаемся.
— Посмотри-ка! — сказал купец, — как он стоит там: один-одинехонек… в дыму… словно коршун выглядывает из-за тучи и
висит над нашими
головами. Да не сносить же и тебе своей башки, атаман разбойничий!
Большая костлявая
голова с глубокими впадинами
над глазами и отвисшей, разорванной когда-то черной губой тяжело и низко
висела на выгнутой от худобы, как будто деревянной, шее.
— Ты видишь это облако, которое как медвежья косматая шуба
висит над месяцем?.. — отвечал Вадим, приподняв
голову с презрительной усмешкой.
Пели зяблики, зорянки, щебетали чижи, тихо, шёлково шуршали листья деревьев, далеко на краю города играл пастух, с берега Ватаракши, где росла фабрика, доносились человечьи голоса, медленно плывя в светлой тишине. Что-то щёлкнуло; вздрогнув, Наталья подняла
голову, —
над нею, на сучке яблони
висела западня для птиц, чиж бился среди тонких прутьев.
Позади — скучное лето с крикливыми, заносчивыми, требовательными дачниками, впереди — суровая зима, свирепые норд-осты, ловля белуги за тридцать — сорок верст от берега, то среди непроглядного тумана, то в бурю, когда смерть
висит каждую минуту
над головой и никто в баркасе не знает, куда их несут зыбь, течение и ветер!
Иван Матвеич сидел обыкновенно в просторных вольтеровских креслах; на стене,
над его
головой,
висела картина, изображавшая молодую женщину с ясным и смелым выражением лица, одетую в богатый еврейский костюм и всю покрытую драгоценными камнями, жемчугом…
Челкаш крякнул, схватился руками за
голову, качнулся вперед, повернулся к Гавриле и упал лицом в песок. Гаврила замер, глядя на него. Вот он шевельнул ногой, попробовал поднять
голову и вытянулся, вздрогнув, как струна. Тогда Гаврила бросился бежать вдаль, где
над туманной степью
висела мохнатая черная туча и было темно. Волны шуршали, взбегая на песок, сливаясь с него и снова взбегая. Пена шипела, и брызги воды летали по воздуху.
На полу под ним разостлан был широкий ковер, разрисованный пестрыми арабесками; — другой персидский ковер
висел на стене, находящейся против окон, и на нем развешаны были пистолеты, два турецкие ружья, черкесские шашки и кинжалы, подарки сослуживцев, погулявших когда-то за Балканом… на мраморном камине стояли три алебастровые карикатурки Паганини, Иванова и Россини… остальные стены были
голые, кругом и вдоль по ним стояли широкие диваны, обитые шерстяным штофом пунцового цвета; — одна единственная картина привлекала взоры, она
висела над дверьми, ведущими в спальню; она изображала неизвестное мужское лицо, писанное неизвестным русским художником, человеком, не знавшим своего гения и которому никто об нем не позаботился намекнуть.
Чорт глубоко вздохнул. Может, и ему стало-таки скучно около пустой мельницы
над омутом, только он пустился в разговор с жидом. Приподняв с
головы ермолку, из-под которой
висели длинные пейсы, — он заскреб когтями в
голове так сильно, как самый злющий кот скребет по доске, когда от него уйдет мышь, — и потом сказал...
Туман стоял неподвижно, выжатый из воздуха сорокаградусным морозом, и все тяжелее налегал на примолкшую землю; всюду взгляд упирался в бесформенную, безжизненную серую массу, и только вверху, прямо
над головой, где-то далеко-далеко
висела одинокая звезда, пронизывавшая холодную пелену острым лучом.
А он подозвал полового, заказал ему всё, что было нужно, и перешёл в соседнюю комнату. В ней было три окна, все на улицу; в одном простенке
висела картинка, изображавшая охоту на медведя, в другом —
голую женщину. Тихон Павлович посмотрел на них и сел за круглый столик, стоявший перед широким кожаным диваном,
над которым опять-таки
висела картина, изображавшая не то луга, не то море в тихую погоду. В соседней комнате гудела публика, всё прибывавшая, звенели стаканы, хлопали пробки.
На запятнанной стене
висела одна и та же картина, изображавшая двух
голых женщин на берегу моря, и только их розовые тела становились все пестрее от мушиных следов да увеличивалась черная копоть
над тем местом, где зимою чуть ли не весь день горела керосиновая лампа — «молния».
Поговорили и ушли. Вдруг слышит — зашуршало что-то наверху. Видит: Дина присела на корточки, коленки выше
головы торчат, свесилась, монисты
висят, болтаются
над ямой. Глазенки так и блестят, как звездочки; вынула из рукава две сырные лепешки, бросила ему. Жилин взял и говорит...
Прямо
над головою висело далеко-далеко ушедшее вглубь густо-синее небо, по которому кое-где неслись еще разорванные клочья белых, полупрозрачных облаков.
У каждого
над головою висит альтернатива: либо герой, либо подлец, — середины между этим для нас нет.
И мысль о чухонцах и греках производила во всем его теле что-то вроде тошноты. Для сравнения хотел он думать о французах и итальянцах, но воспоминание об этих народах вызывало в нем представление почему-то только о шарманщиках,
голых женщинах и заграничных олеографиях, которые
висят дома у тетки
над комодом.
По словам одного из его киевских современников, впоследствии профессора Казанского университета, А. О. Яновича, он всегда напоминал «переодевшегося архиерея». В сияющий день открытия моста Аскоченский ходил в панталонах рококо и в светлой шляпе на своей крутой
голове, а на каждой из его двух рук
висело по одной подольской барышне. Он вел девиц и метал встречным знакомым свои тупые семинарские остроты. В этот же день он, останавливаясь
над кручею, декламировал...
Ляоян, собственно говоря, не особенно значительный китайский город, получивший европейскую известность со времён «китайских событий» ввиду проявленного его китайскими властями особого зверства
над русскими. Тут был замучен инженер Верховский,
голова которого долгое время
висела в железной клетке у западных ворот города.
Может быть, слова любви не смели они произнести, потому что
над головами их
висел дамоклов меч, который в один миг мог рассечь их тайные надежды. Этим мечом было слово отца, хотя сказанное в простом разговоре, но твердо намеченное, что он никогда не даст своего благословения союзу дочери с польским уроженцем.
Над головою великого князя
висела, искусно утвержденная к потолку, богатая, украшенная драгоценными каменьями корона, из-под которой спускался балдахин из голубой парчи с серебряными звездами, поддерживаемый двумя поставленными крест-накрест копьями, увитыми цветными гирляндами.
Погода между тем все более и более портилась. По небу медленно тянулись свинцовые тучи, беспрерывно шел ледяной дождь, мелкий, пронизывающий до костей, лес почернел и стал заволакиваться туманом. Казалось,
над рекой
висели только
голые скалы, в которых она билась, рвалась на свободу, но они не пускали ее и заставляли со стоном нести воды в своем сравнительно узком русле.
Над головою великого князя
висела, искусно утвержденная к потолку, богатая, украшенная драгоценными каменьями корона, из-под которой спускался балдахин из голубой парчи с серебрянными крест-накрест копьями, увитыми цветными гирляндами.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин
висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой-то солдатик сидел теперь
голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
На этой ветке
висит человек… внизу под ним пропасть,
над его
головою другая — беспредельное небо…