Неточные совпадения
Левин смотрел
перед собой и
видел стадо, потом увидал свою тележку, запряженную Вороным, и кучера, который, подъехав к стаду, поговорил что-то с пастухом; потом он уже вблизи от
себя услыхал звук колес и фырканье сытой лошади; но он так был поглощен своими мыслями, что он и не подумал о том, зачем едет к нему кучер.
— Да так. Я дал
себе заклятье. Когда я был еще подпоручиком, раз, знаете, мы подгуляли между
собой, а ночью сделалась тревога; вот мы и вышли
перед фрунт навеселе, да уж и досталось нам, как Алексей Петрович узнал: не дай господи, как он рассердился! чуть-чуть не отдал под суд. Оно и точно: другой раз целый год живешь, никого не
видишь, да как тут еще водка — пропадший человек!
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий. В поле чистом,
Луны при свете серебристом
В свои мечты погружена,
Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг
перед собоюС холма господский
видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою.
Она глядит — и сердце в ней
Забилось чаще и сильней.
Все мечты мои, во сне и наяву, были о нем: ложась спать, я желал, чтобы он мне приснился; закрывая глаза, я
видел его
перед собою и лелеял этот призрак, как лучшее наслаждение.
Как теперь
вижу я
перед собой длинную фигуру в ваточном халате и в красной шапочке, из-под которой виднеются редкие седые волосы.
Прекрасная полячка так испугалась,
увидевши вдруг
перед собою незнакомого человека, что не могла произнесть ни одного слова; но когда приметила, что бурсак стоял, потупив глаза и не смея от робости пошевелить рукою, когда узнала в нем того же самого, который хлопнулся
перед ее глазами на улице, смех вновь овладел ею.
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И
видел он
перед собою одного только страшного отца.
Она вскормила их собственною грудью, она возрастила, взлелеяла их — и только на один миг
видит их
перед собою.
Вид этого человека с первого взгляда был очень странный. Он глядел прямо
перед собою, но как бы никого не
видя. В глазах его сверкала решимость, но в то же время смертная бледность покрывала лицо его, точно его привели на казнь. Совсем побелевшие губы его слегка вздрагивали.
Ваше превосходительство! — вдруг завопила она раздирающим воплем и залившись слезами, — защитите сирот! Зная хлеб-соль покойного Семена Захарыча!.. Можно даже сказать аристократического!.. Г’а! — вздрогнула она, вдруг опамятовавшись и с каким-то ужасом всех осматривая, но тотчас узнала Соню. — Соня, Соня! — проговорила она кротко и ласково, как бы удивившись, что
видит ее
перед собой, — Соня, милая, и ты здесь?
Я надеялся объехать слободу благополучно, как вдруг
увидел в сумраке прямо
перед собой человек пять мужиков, вооруженных дубинами: это был передовой караул пугачевского пристанища.
Я, тот самый я, которого вы изволите
видеть теперь
перед собою, я у князя Витгенштейна [Витгенштейн Петр Христианович (1768–1842) — русский генерал, известный участник Отечественной войны 1812 года на петербургском направлении.
— Я уже не говорю о
себе; но это будет в высшей степени невежливо
перед Анной Сергеевной, которая непременно пожелает тебя
видеть.
— Молчун схватил. Павла, — помнишь? — горничная, которая обокрала нас и бесследно исчезла? Она рассказывала мне, что есть такое существо — Молчун. Я понимаю — я почти
вижу его — облаком, туманом. Он обнимет, проникнет в человека и опустошит его. Это — холодок такой. В нем исчезает все, все мысли, слова, память, разум — все! Остается в человеке только одно — страх
перед собою. Ты понимаешь?
Но, уступая «дурочке», он шел, отыскивал разных людей,
передавал им какие-то пакеты, а когда пытался дать
себе отчет, зачем он делает все это, — ему казалось, что, исполняя именно Любашины поручения, он особенно убеждается в несерьезности всего, что делают ее товарищи. Часто
видел Алексея Гогина. Утратив щеголеватую внешность, похудевший, Гогин все-таки оставался похожим на чиновника из банка и все так же балагурил.
Заметив, что Дронов называет голодного червя — чевряком, чреваком, чревоедом, Клим не поверил ему. Но, слушая таинственный шепот, он с удивлением
видел пред
собою другого мальчика, плоское лицо нянькина внука становилось красивее, глаза его не бегали, в зрачках разгорался голубоватый огонек радости, непонятной Климу. За ужином Клим
передал рассказ Дронова отцу, — отец тоже непонятно обрадовался.
— Нет, — сказал Клим и, сняв очки, протирая стекла, наклонил голову. Он знал, что лицо у него злое, и ему не хотелось, чтоб мать
видела это. Он чувствовал
себя обманутым, обокраденным. Обманывали его все: наемная Маргарита, чахоточная Нехаева, обманывает и Лидия, представляясь не той, какова она на самом деле, наконец обманула и Спивак, он уже не может думать о ней так хорошо, как думал за час
перед этим.
Он
видел, что с той поры, как появились прямолинейные юноши, подобные Властову, Усову, яснее обнаружили
себя и люди, для которых революционность «большевиков» была органически враждебна.
Себя Самгин не считал таким же, как эти люди, но все-таки смутно подозревал нечто общее между ними и
собою. И, размышляя
перед Никоновой, как
перед зеркалом или над чистым листом бумаги, он говорил...
А она, по самолюбивой застенчивости, долго не давала угадывать
себя, и только после мучительной борьбы за границей он с изумлением
увидел, в какой образ простоты, силы и естественности выросло это многообещавшее и забытое им дитя. Там мало-помалу открывалась
перед ним глубокая бездна ее души, которую приходилось ему наполнять и никогда не наполнить.
— Еще бы вы не верили!
Перед вами сумасшедший, зараженный страстью! В глазах моих вы
видите, я думаю,
себя, как в зеркале. Притом вам двадцать лет: посмотрите на
себя: может ли мужчина, встретя вас, не заплатить вам дань удивления… хотя взглядом? А знать вас, слушать, глядеть на вас подолгу, любить — о, да тут с ума сойдешь! А вы так ровны, покойны; и если пройдут сутки, двое и я не услышу от вас «люблю…», здесь начинается тревога…
Теперь Штольц изменился в лице и ворочал изумленными, почти бессмысленными глазами вокруг
себя.
Перед ним вдруг «отверзлась бездна», воздвиглась «каменная стена», и Обломова как будто не стало, как будто он пропал из глаз его, провалился, и он только почувствовал ту жгучую тоску, которую испытывает человек, когда спешит с волнением после разлуки
увидеть друга и узнает, что его давно уже нет, что он умер.
Ах,
вижу я: кому судьбою
Волненья жизни суждены,
Тот стой один
перед грозою,
Не призывай к
себе жены.
Он
видел только ее римский чистый профиль, когда она стояла или сидела
перед ним, чувствовал веющий от нее на него жар и запах каких-то цветов да часто потрогивал
себя за пришитую ею пуговицу.
Глаза его ничего не видали
перед собой, а смотрели куда-то в другое место, далеко, и там он будто
видел что-то особенное, таинственное. Глаза его становились дики, суровы, а иногда точно плакали.
Он это
видел, гордился своим успехом в ее любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более — свои глаза, свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля — поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную жизнь и правду в такие здоровые цвета,
перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна — та правда и жизнь, какую он добывал
себе из новых, казалось бы — свежих источников.
Он как будто смотрел на все это со стороны и наслаждался,
видя и
себя, и другого, и всю картину
перед собой.
— Она положительно отказывается от этого — и я могу дать вам слово, что она не может поступить иначе… Она больна — и ее здоровье требует покоя, а покой явится, когда вы не будете напоминать о
себе. Я
передаю, что мне сказано, и говорю то, что
видел сам…
Борис уже не смотрел
перед собой, а чутко замечал, как картина эта повторяется у него в голове; как там расположились горы, попала ли туда вон избушка, из которой валил дым; поверял и
видел, что и мели там, и паруса белеют.
Оно было невелико, но написано до того прямо и искренно, что я, читая, как будто
видел ее самое
перед собою и слышал ее слова.
— Пустяки это все, — отвечает ему, — и одно малодушие. Через то самое малодушие я всех моих птенцов истеряла. Я и видеть-то вас
перед собой не могу, а не то чтобы такую вековеченскую муку принять.
— Нет,
видите, Долгорукий, я
перед всеми дерзок и начну теперь кутить. Мне скоро сошьют шубу еще лучше, и я буду на рысаках ездить. Но я буду знать про
себя, что я все-таки у вас не сел, потому что сам
себя так осудил, потому что
перед вами низок. Это все-таки мне будет приятно припомнить, когда я буду бесчестно кутить. Прощайте, ну, прощайте. И руки вам не даю; ведь Альфонсинка же не берет моей руки. И, пожалуйста, не догоняйте меня, да и ко мне не ходите; у нас контракт.
Вот вы
видите, как теперь жарко; представьте, что в Индии такая зима; про лето нечего и говорить; а наши, в этот жар, с раннего утра отправятся на охоту: чем, вы думаете, они подкрепят
себя перед отъездом?
— Отвратительна животность зверя в человеке, — думал он, — но когда она в чистом виде, ты с высоты своей духовной жизни
видишь и презираешь ее, пал ли или устоял, ты остаешься тем, чем был; но когда это же животное скрывается под мнимо-эстетической, поэтической оболочкой и требует
перед собой преклонения, тогда, обоготворяя животное, ты весь уходишь в него, не различая уже хорошего от дурного.
Тогда он был бодрый, свободный человек,
перед которым раскрывались бесконечные возмояжости, — теперь он чувствовал
себя со всех сторон пойманным в тенетах глупой, пустой, бесцельной, ничтожной жизни, из которых он не
видел никакого выхода, да даже большей частью и не хотел выходить.
И когда он представлял
себе только, как он
увидит ее, как он скажет ей всё, как покается в своей вине
перед ней, как объявит ей, что он сделает всё, что может, женится на ней, чтобы загладить свою вину, — так особенное восторженное чувство охватывало его, и слезы выступали ему на глаза.
В последний раз он
видел его
перед масленицей; старик чувствовал
себя бодро и строил планы будущего.
P.S. Мой муж, вероятно, не особенно огорчится моим отъездом, потому что уже, кажется, нашел
себе счастье en trois…. [втроем (фр.).] Если
увидите Хину,
передайте ей от меня, что обещанные ей Половодовым золотые прииски пусть она сама постарается отыскать, а лично от
себя я оставляю ей на память моего мохнатого друга Шайтана».
Он ясно и настойчиво
передал нам, очнувшись, на расспросы наши, что в то еще время, когда, выйдя на крыльцо и заслышав в саду некоторый шум, он решился войти в сад чрез калитку, стоявшую отпертою, то, войдя в сад, еще прежде чем заметил вас в темноте убегающего, как вы сообщили уже нам, от отворенного окошка, в котором
видели вашего родителя, он, Григорий, бросив взгляд налево и заметив действительно это отворенное окошко, заметил в то же время, гораздо ближе к
себе, и настежь отворенную дверь, про которую вы заявили, что она все время, как вы были в саду, оставалась запертою.
Путешествие по тайге всегда довольно однообразно. Сегодня — лес, завтра — лес, послезавтра — опять лес. Ручьи, которые приходится переходить вброд, заросшие кустами, заваленные камнями, с чистой прозрачной водой, сухостой, валежник, покрытый мхом, папоротники удивительно похожи друг на друга. Вследствие того что деревья постоянно приходится
видеть близко
перед собой, глаз утомляется и ищет простора. Чувствуется какая-то неловкость в зрении, является непреодолимое желание смотреть вдаль.
— Ты
видишь себя в зеркале такою, какая ты сама по
себе, без меня. Во мне ты
видишь себя такой, какою
видит тебя тот, кто любит тебя. Для него я сливаюсь с тобою. Для него нет никого прекраснее тебя: для него все идеалы меркнут
перед тобою. Так ли?
«Когда он стал более развит, он стал больше прежнего ценить ее красоту, преклонился
перед ее красотою. Но ее сознание было еще не развито. Он ценил только в ней красоту. Она умела думать еще только то, что слышала от него. Он говорил, что только он человек, она не человек, и она еще
видела в
себе только прекрасную драгоценность, принадлежащую ему, — человеком она не считала
себя. Это царство Афродиты.
Подъехав к господскому дому, он
увидел белое платье, мелькающее между деревьями сада. В это время Антон ударил по лошадям и, повинуясь честолюбию, общему и деревенским кучерам как и извозчикам, пустился во весь дух через мост и мимо села. Выехав из деревни, поднялись они на гору, и Владимир
увидел березовую рощу и влево на открытом месте серенький домик с красной кровлею; сердце в нем забилось;
перед собою видел он Кистеневку и бедный дом своего отца.
Ночь была темна, небо покрыто тучами, в двух шагах от
себя нельзя было ничего
видеть, но Марья Кириловна шла в темноте по знакомым дорожкам и через минуту очутилась у беседки; тут остановилась она, дабы перевести дух и явиться
перед Дефоржем с видом равнодушным и неторопливым. Но Дефорж стоял уже
перед нею.
Я ломал руки, я звал Асю посреди надвигавшейся ночной тьмы, сперва вполголоса, потом все громче и громче; я повторял сто раз, что я ее люблю, я клялся никогда с ней не расставаться; я бы дал все на свете, чтобы опять держать ее холодную руку, опять слышать ее тихий голос, опять
видеть ее
перед собою…
«Приятный город», — подумал я, оставляя испуганного чиновника… Рыхлый снег валил хлопьями, мокро-холодный ветер пронимал до костей, рвал шляпу и шинель. Кучер, едва
видя на шаг
перед собой, щурясь от снегу и наклоняя голову, кричал: «Гись, гись!» Я вспомнил совет моего отца, вспомнил родственника, чиновника и того воробья-путешественника в сказке Ж. Санда, который спрашивал полузамерзнувшего волка в Литве, зачем он живет в таком скверном климате? «Свобода, — отвечал волк, — заставляет забыть климат».
Оставя жандармов внизу, молодой человек второй раз пошел на чердак; осматривая внимательно, он
увидел небольшую дверь, которая вела к чулану или к какой-нибудь каморке; дверь была заперта изнутри, он толкнул ее ногой, она отворилась — и высокая женщина, красивая
собой, стояла
перед ней; она молча указывала ему на мужчину, державшего в своих руках девочку лет двенадцати, почти без памяти.
Как сейчас я его
перед собой вижу. Тучный, приземистый и совершенно лысый старик, он сидит у окна своего небольшого деревянного домика, в одном из переулков, окружающих Арбат. С одной стороны у него столик, на котором лежит вчерашний нумер «Московских ведомостей»; с другой, на подоконнике, лежит круглая табакерка, с березинским табаком, и кожаная хлопушка, которою он бьет мух. У ног его сидит его друг и собеседник, жирный кот Васька, и умывается.
Бывают счастливые дети, которые с пеленок ощущают на
себе прикосновение тех бесконечно разнообразных сокровищ, которые мать-природа на всяком месте расточает
перед каждым, имеющим очи, чтоб
видеть, и уши, чтобы слышать.
Как сейчас
вижу я
перед собой этого Павла.
Я как сейчас его
перед собой вижу. Высокий, прямой, с опрокинутой назад головой, в старой поярковой шляпе грешневиком, с клюкою в руках, выступает он, бывало, твердой и сановитой походкой из ворот, выходивших на площадь, по направлению к конторе, и вся его фигура сияет честностью и сразу внушает доверие. Встретившись со мной, он возьмет меня за руку и спросит ласково...