Неточные совпадения
— Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и хорошая наша черта — способность
видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова
на языке. Я скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них
свободу, а мы вот только смеемся.
Так проповедовал Евгений.
Сквозь слез не
видя ничего,
Едва дыша, без возражений,
Татьяна слушала его.
Он подал руку ей. Печально
(Как говорится, машинально)
Татьяна молча оперлась,
Головкой томною склонясь;
Пошли домой вкруг огорода;
Явились вместе, и никто
Не вздумал им пенять
на то:
Имеет сельская
свободаСвои счастливые права,
Как и надменная Москва.
Когда же юности мятежной
Пришла Евгению пора,
Пора надежд и грусти нежной,
Monsieur прогнали со двора.
Вот мой Онегин
на свободе;
Острижен по последней моде;
Как dandy лондонский одет —
И наконец
увидел свет.
Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно;
Чего ж вам больше? Свет решил,
Что он умен и очень мил.
А если огонь не угаснет, жизнь не умрет, если силы устоят и запросят
свободы, если она взмахнет крыльями, как сильная и зоркая орлица,
на миг полоненная слабыми руками, и ринется
на ту высокую скалу, где
видит орла, который еще сильнее и зорче ее?.. Бедный Илья!
— Вы даже не понимаете, я
вижу, как это оскорбительно! Осмелились бы вы глядеть
на меня этими «жадными» глазами, если б около меня был зоркий муж, заботливый отец, строгий брат? Нет, вы не гонялись бы за мной, не дулись бы
на меня по целым дням без причины, не подсматривали бы, как шпион, и не посягали бы
на мой покой и
свободу! Скажите, чем я подала вам повод смотреть
на меня иначе, нежели как бы смотрели вы
на всякую другую, хорошо защищенную женщину?
К князю я решил пойти вечером, чтобы обо всем переговорить
на полной
свободе, а до вечера оставался дома. Но в сумерки получил по городской почте опять записку от Стебелькова, в три строки, с настоятельною и «убедительнейшею» просьбою посетить его завтра утром часов в одиннадцать для «самоважнейших дел, и сами
увидите, что за делом». Обдумав, я решил поступить судя по обстоятельствам, так как до завтра было еще далеко.
Сосредоточенность
на материальной стороне жизни, которая наиболее далека от
свободы, ведет к тому, что в ней начинают
видеть не средства, а цель жизни, творческую духовную жизнь или совсем отрицают, или подчиняют материальной жизни, от нее получают директивы.
Не любит романский мир
свободы, он любит только домогаться ее; силы
на освобождение он иногда находит,
на свободу — никогда. Не печально ли
видеть таких людей, как Огюст Конт, как Прудон, которые последним словом ставят: один — какую-то мандаринскую иерархию, другой — свою каторжную семью и апотеозу бесчеловечного pereat mundus — fiat justicia! [пусть погибнет мир, но да свершится правосудие! (лат.)]
«Приятный город», — подумал я, оставляя испуганного чиновника… Рыхлый снег валил хлопьями, мокро-холодный ветер пронимал до костей, рвал шляпу и шинель. Кучер, едва
видя на шаг перед собой, щурясь от снегу и наклоняя голову, кричал: «Гись, гись!» Я вспомнил совет моего отца, вспомнил родственника, чиновника и того воробья-путешественника в сказке Ж. Санда, который спрашивал полузамерзнувшего волка в Литве, зачем он живет в таком скверном климате? «
Свобода, — отвечал волк, — заставляет забыть климат».
Реформация и революция были сами до того испуганы пустотою мира, в который они входили, что они искали спасения в двух монашествах: в холодном, скучном ханжестве пуританизма и в сухом, натянутом цивизме республиканского формализма. Квакерская и якобинская нетерпимость были основаны
на страхе, что их почва не тверда; они
видели, что им надобны были сильные средства, чтобы уверить одних, что это церковь, других — что это
свобода.
Православные, католики, протестанты, чувствующие себя ортодоксальными, очень нападали
на мою идею несотворенной
свободы,
видели в ней нехристианский дуализм, гностицизм, ограничение всемогущества Божества.
Когда мой духовный путь привел меня в близкое соприкосновение с миром православным, то я ощутил ту же тоску, которую ощущал в мире аристократическом и в мире революционном,
увидел то же посягательство
на свободу, ту же вражду к независимости личности и к творчеству.
Для
свободы выбора человечество должно: 1) стать
на ноги, укрепить свою человеческую стихию и 2)
увидеть царство правды и царство лжи, конечную форму обетований добра и обетований зла.
В Казани я сделала первый привал,
На жестком диване уснула;
Из окон гостиницы
видела бал
И, каюсь, глубоко вздохнула!
Я вспомнила: час или два с небольшим
Осталось до Нового года.
«Счастливые люди! как весело им!
У них и покой, и
свобода,
Танцуют, смеются!.. а мне не знавать
Веселья… я еду
на муки!..»
Не надо бы мыслей таких допускать,
Да молодость, молодость, внуки!
Я ведь много прожил
на свободе и много кой-чего читал, много испытал и
видел.
Ромашов знал, что и сам он бледнеет с каждым мгновением. В голове у него сделалось знакомое чувство невесомости, пустоты и
свободы. Странная смесь ужаса и веселья подняла вдруг его душу кверху, точно легкую пьяную пену. Он
увидел, что Бек-Агамалов, не сводя глаз с женщины, медленно поднимает над головой шашку. И вдруг пламенный поток безумного восторга, ужаса, физического холода, смеха и отваги нахлынул
на Ромашова. Бросаясь вперед, он еще успел расслышать, как Бек-Агамалов прохрипел яростно...
— La liberte et l'independance — je ne connais que ca! [
Свобода и независимость — ничего, кроме этого! (франц.)] — говорит он в ответ
на родственные увещания, и старики грустно покачивали головами и уж почти отчаялись когда-нибудь
видеть милого Serge'a во главе семейства.
— Орел, братцы, есть царь лесов… — начал было Скуратов, но его
на этот раз не стали слушать. Раз после обеда, когда пробил барабан
на работу, взяли орла, зажав ему клюв рукой, потому что он начал жестоко драться, и понесли из острога. Дошли до вала. Человек двенадцать, бывших в этой партии, с любопытством желали
видеть, куда пойдет орел. Странное дело: все были чем-то довольны, точно отчасти сами они получили
свободу.
— А если я все-таки еду обратно, — продолжал Нилов, — то…
видите ли… Здесь есть многое, чего я искал, но… этого не увезешь с собою… Я уже раз уезжал и вернулся… Есть такая болезнь… Ну, все равно. Не знаю, поймете ли вы меня теперь. Может, когда-нибудь поймете.
На родине мне хочется того, что есть здесь…
Свободы, своей, понимаете? Не чужой… А здесь… Здесь мне хочется родины…
Комната была просторная. В ней было несколько кроватей, очень широких, с белыми подушками. В одном только месте стоял небольшой столик у кровати, и в разных местах — несколько стульев.
На одной стене висела большая картина,
на которой фигура «
Свободы» подымала свой факел, а рядом — литографии,
на которых были изображены пятисвечники и еврейские скрижали. Такие картины Матвей
видел у себя
на Волыни и подумал, что это Борк привез в Америку с собою.
— Фю-ю!
На этот счет вы себе можете быть вполне спокойны. Это совсем не та история, что вы думаете. Здесь
свобода: все равные, кто за себя платит деньги. И знаете, что я вам еще скажу? Вот вы простые люди, а я вас больше почитаю… потому что я
вижу: вы в вашем месте были хозяева. Это же видно сразу. А этого шарлатана я, может быть, и держать не стал бы, если бы за него не платили от Тамани-холла. Ну, что мне за дело! У «босса» денег много, каждую неделю я свое получаю аккуратно.
Сидя в вонючей яме и
видя все одних и тех же несчастных, грязных, изможденных, с ним вместе заключенных, большей частью ненавидящих друг друга людей, он страстно завидовал теперь тем людям, которые, пользуясь воздухом, светом,
свободой, гарцевали теперь
на лихих конях вокруг повелителя, стреляли и дружно пели «Ля илляха иль алла».
Она предоставила своему мужу полную
свободу заниматься чем ему угодно, и Алексей Степаныч, посидев сначала несколько дней дома и
увидев, что Софья Николавна не обращает
на него внимания, даже выгоняет из маленькой детской для того, чтобы передышанный воздух не был вреден дитяти, а сама от малютки не отходит, — стал один выезжать в гости, сначала изредка, потом чаще, наконец каждый день, и принялся играть от скуки в рокамболь и бостон.
Дергальский отставлен и сидит в остроге за возмущение мещан против полицейского десятского, а пристав Васильев выпущен
на свободу, питается акридами и медом, поднимался вместе с прокурором
на небо по лестнице, которую
видел во сне Иаков, и держал там дебаты о беззаконности наказаний, в чем и духи и прокурор пришли к полному соглашению; но как господину прокурору нужно получать жалованье, которое ему дается за обвинения, то он уверен, что о невменяемости с ним говорили или «легкие», или «шаловливые» духи, которых мнение не авторитетно, и потому он спокойно продолжает брать казенное жалованье, говорить о возмутительности вечных наказаний за гробом и подводить людей под возможно тяжкую кару
на земле.
Недели через две, в воскресный день, у ворот рыбакова дома и
на самом дворе можно было
видеть несколько подвод;
на холмистом скате высокого берегового хребта, которым замыкалась с трех сторон площадка, бродили пущенные
на свободу лошади, щипавшие сочную листву орешника.
И если вырваться из средины их
на свободу,
на край жизни, да оттуда посмотреть
на них, — тогда все поймешь и
увидишь, где среди них твое место.
— Ты вот что, — советовал Маякин, — ты сунь его с головой в какое-нибудь горячее дело! Право! Золото огнем пробуют…
Увидим, какие в нем склонности, ежели пустим его
на свободу… Ты отправь его,
на Каму-то, одного!
Я помнил, что я арестован, и нарушить данного слова отнюдь не хотел. Но ведь могу же я в коридоре погулять? Могу или не могу?.. Борьба, которую возбудил этот вопрос, была тяжела и продолжительна, но наконец инстинкт
свободы восторжествовал. Да, я могу выйти в коридор, потому что мне этого никто даже не воспрещал. Но едва я высунул нос за дверь, как
увидел Прокопа, несущегося по коридору
на всех парусах.
Круглова. А есть что послушать. Дома-то плакать не смела, так в люди плакать ездила. Сберется будто в гости, а сама заедет то к тому, то к другому, поплакать
на свободе. Бывало, приедет ко мне, в постель бросится да и заливается часа три, так я ее и не
вижу; с тем и уедет, только здравствуй да прощай. Будто за делом приезжала. Да будет тебе работать-то!
Видя безуспешность убеждений, Григорий Иваныч испытал другое средство:
на целую неделю оставил он меня
на свободе с утра до вечера бегать с ружьем до упаду, до совершенного истощения; он надеялся, что я опомнюсь сам, что пресыщение новой охотой и усталость возвратят мне рассудок; но напрасно: я не выпускал ружья из рук, мало ел, дурно спал, загорел, как арап, и приметно похудел.
Вершинин.
На днях я читал дневник одного французского министра, писанный в тюрьме. Министр был осужден за Панаму. С каким упоением, восторгом упоминает он о птицах, которых
видит в тюремном окне и которых не замечал раньше, когда был министром. Теперь, конечно, когда он выпущен
на свободу, он уже по-прежнему не замечает птиц. Так же и вы не будете замечать Москвы, когда будете жить в ней. Счастья у нас нет и не бывает, мы только желаем его.
Это известие заставило воеводу задуматься. Дал он маху — девка обошла, а теперь Арефа будет ходить по городу да бахвалиться. Нет, нехорошо. Когда пришло время спуститься вниз, для допроса с пристрастием, воевода только махнул рукой и уехал домой. Он вспомнил нехороший сон, который
видел ночью. Будто сидит он
на берегу, а вода так и подступает; он бежать, а вода за ним. Вышибло из памяти этот сон, а то не видать бы Арефе
свободы, как своих ушей.
Значительный господин со звездою,
видя, что директору не до него, раскланялся, и мы
на свободе обо всем порасспросили друг друга, обо всем переговорили друг с другом.
Начал я вступать в споры с Михайлой, — доказываю, что сначала человек должен найти духовную родину, тогда он и
увидит место своё
на земле, тогда найдёт
свободу.
Не
видя её, он чувствовал необходимость освободить её мысль из уродливых пут, но Варенька являлась — и он забывал о своём решении. Иногда он замечал за собой, что слушает её так, точно желает чему-то научиться у неё, и сознавал, что в ней было нечто, стесняющее
свободу его ума. Случалось, что он, имея уже готовым возражение, которое, ошеломив её своею силой, убедило бы в очевидности её заблуждений, — прятал это возражение в себе, как бы боясь сказать его. Поймав себя
на этом, он думал...
Мы
видели, что Овэн мог обогатиться филантропией — и растратил свое состояние
на бедных; мог сделаться другом и любимцем всех партий — и ожесточил их все против себя; мог дойти до степеней известных — и вместо того потерял всякое уважение к себе в высшем обществе; мог получить в свою власть целый край, отказавшись от одной из основных идей своих, — и не получил ничего, потому что прежде всего требовал от мексиканского правительства гарантий для
свободы этой самой идеи.
Он разжал руки, и лодка, точно обезумев от
свободы, понеслась вперед. И тотчас же Астреин
увидел свет
на мельнице. Он, как красная булавка, торчал среди черной ночи.
Мы
видели, что отец взял его из училища совсем не за тем, чтобы он мог
на свободе читать и мечтать, а для того, чтобы иметь в нем помощника себе.
Нет, мало, нет, любовь моя хотела
Увидеть Русь великою, богатой,
Цветущею привольем
на свободе,
Работных чад в поту за тучной жатвой,
И русла рек, покрытые судами...
Не мы, о россияне несчастные, но всегда любезные нам братья! не мы, но вы нас оставили, когда пали
на колена пред гордым ханом и требовали цепей для спасения поносной жизни, [Поносная жизнь — то есть позорная.] когда свирепый Батый,
видя свободу единого Новаграда, как яростный лев, устремился растерзать его смелых граждан, когда отцы наши, готовясь к славной битве, острили мечи
на стенах своих — без робости: ибо знали, что умрут, а не будут рабами!..
Сделайте же для них ненужным грубый, животный труд, дайте им почувствовать себя
на свободе, и тогда
увидите, какая, в сущности, насмешка эти книжки и аптечки.
Я где-то
видел твою ханжескую рожу. Не помню где, — я много
видел на своем веку: в суде, где ты внушал присяжным смертные приговоры; или в церкви, где ты проповедовал смирение; или… да! здесь,
на берегу, ты доказывал людям, что им не надо
свободы.
В оранжерее графов N. происходила распродажа цветов. Покупателей было немного: я, мой сосед-помещик и молодой купец, торгующий лесом. Пока работники выносили наши великолепные покупки и укладывали их
на телеги, мы сидели у входа в оранжерею и беседовали о том, о сём. В теплое апрельское утро сидеть в саду, слушать птиц и
видеть, как вынесенные
на свободу цветы нежатся
на солнце, чрезвычайно приятно.
Суд никого не уничтожает, обрекая
на обращение в изначальное ничто, ибо образ Божий неистребим и бессмертен, но он показывает каждому его самого в истинном свете, в цельности его образа, данного от природы и воссозданного
свободой, и благодаря этому прозрению,
видя в себе черты ложности, человек страдает, испытывая «адские» мучения.
Нечего и прибавлять, что в этот день русские и американцы наговорили друг другу много самых приятных вещей, и Володя
на другой день, поздно проснувшись,
увидел у себя
на столике пять женских перчаток и множество ленточек разных цветов, подаренных ему
на память, и вспомнил, как он горячо целовался с почтенным шерифом и двумя репортерами, когда пил вместе с ними шампанское в честь освобождения негров и в честь полной
свободы во всем мире.
Но этим, как мы
видели, затруднения лишь отодвигаются и переносятся
на источник
свободы.
В Париж я только заглянул после лондонского сезона,
видел народное гулянье и день St.Napoleon, который считался днем именин императора (хотя св. Наполеона совсем нет в католических святцах), и двинулся к сентябрю в первый раз в Баден-Баден — по дороге в Швейцарию
на Конгресс мира и
свободы. Мне хотелось навестить И.С.Тургенева. Он тогда только что отстроил и отделал свою виллу и жил уже много лет в Бадене, как всегда, при семье Виардо.
Педагогические наблюдения и заметки Исмайлова интересны не менее рассказанных уже по его запискам любовных и брачных эпизодов «глухой поры» тридцатых годов. Здесь мы
увидим лжепатриотизм и лжеумствования лукавых людей, совершавших
на полной
свободе любопытный опыт воспитания государственных деятелей
на такой манер, как их в чужих краях не воспитывают, т. е. в особенном самобытном русском направлении.
И возвращались гостьи домой, довольные, что
видели новые лица, подышали
на улице свежим воздухом и
свободой!
Под древом, зноем упоенный,
Господне стадо пастырь пас;
Вдруг новым светом озаренный,
Вспрянув,
свободы слышит глас;
На стадо зверь, он
видит, мчится,
На бой с ним ревностно стремится,
Не чуждый вождь, брежет свое;
О стаде сердце не радело,
Как чуждо было, не жалело;
Но ныне, ныне ты мое.