Неточные совпадения
Но когда дошли до того, что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не
стало ни жен, ни дев и нечем было «людской завод» продолжать, тогда головотяпы первые
взялись за ум.
К довершению бедствия глуповцы
взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни,
стали судить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока — самого древнего в целом городе человека, Евсеича. Долго кланялись и мир и Евсеич друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец мир сказал...
― Отчего ж? Ведь это всегдашняя жизнь вас всех молодых мужчин, ― сказала она, насупив брови, и,
взявшись за вязанье, которое лежало на столе,
стала, не глядя на Вронского, выпрастывать из него крючок.
— A, да! — сказал он на то, что Вронский был у Тверских, и, блеснув своими черными глазами,
взялся за левый ус и
стал заправлять его в рот, по своей дурной привычке.
Окончив письма, Степан Аркадьич придвинул к себе бумаги из присутствия, быстро перелистовал два дела, большим карандашом сделал несколько отметок и, отодвинув дела,
взялся за кофе;
за кофеем он развернул еще сырую утреннюю газету и
стал читать ее.
—
Стало быть, вы молитесь затем, чтобы угодить тому, которому молитесь, чтобы спасти свою душу, и это дает вам силы и заставляет вас подыматься рано с постели. Поверьте, что если <бы> вы
взялись за должность свою таким образом, как бы в уверенности, что служите тому, кому вы молитесь, у вас бы появилась деятельность, и вас никто из людей не в силах <был бы> охладить.
Раскольников первый
взялся за дверь и отворил ее настежь, отворил и
стал на пороге как вкопанный.
Вместо ответа Раскольников встал, вышел в сени,
взялся за колокольчик и дернул. Тот же колокольчик, тот же жестяной звук! Он дернул второй, третий раз; он вслушивался и припоминал. Прежнее, мучительно-страшное, безобразное ощущение начинало все ярче и живее припоминаться ему, он вздрагивал с каждым ударом, и ему все приятнее и приятнее
становилось.
Кабанов. Кто ее знает. Говорят, с Кудряшом с Ванькой убежала, и того также нигде не найдут. Уж это, Кулигин, надо прямо сказать, что от маменьки; потому
стала ее тиранить и на замок запирать. «Не запирайте, говорит, хуже будет!» Вот так и вышло. Что ж мне теперь делать, скажи ты мне! Научи ты меня, как мне жить теперь! Дом мне опостылел, людей совестно,
за дело
возьмусь, руки отваливаются. Вот теперь домой иду; на радость, что ль, иду?
Беда, коль пироги начнёт печи сапожник,
А сапоги тачать пирожник,
И дело не пойдёт на лад.
Да и примечено стократ,
Что кто
за ремесло чужое
браться любит,
Тот завсегда других упрямей и вздорней:
Он лучше дело всё погубит,
И рад скорей
Посмешищем
стать света,
Чем у честных и знающих людей
Спросить иль выслушать разумного совета.
И он положил голову на прежнее место. Старик поднялся, сел на кресло и,
взявшись за подбородок,
стал кусать себе пальцы…
Катер вышел из ветра и
стал прямо; парус начал хлестать о мачту; матросы
взялись за весла, а я в это время осматривал Паппенберг.
Иван шагнул к столу,
взялся было
за пачку и
стал ее развертывать, но вдруг отдернул пальцы как будто от прикосновения какого-то отвратительного, страшного гада.
Рассказчики молча еще покурили трубки и затем
стали укладываться спать, а я
взялся за дневник.
После этого мы дружно
взялись за топоры. Подрубленная ель покачнулась. Еще маленькое усилие — и она
стала падать в воду. В это время Чжан Бао и Чан Лин схватили концы ремней и закрутили их
за пень. Течение тотчас же начало отклонять ель к порогу, она
стала описывать кривую от середины реки к берегу, и в тот момент, когда вершина проходила мимо Дерсу, он ухватился
за хвою руками. Затем я подал ему палку, и мы без труда вытащили его на берег.
Тут редакция посылала записку
за запиской, требуя оригинала, и закабаленный литератор со скрежетом зубов
брался за перо и писал те ядовитые
статьи, трепещущие от негодования, те обвинительные акты, которые так поражали читателей.
Часов в девять вечера с моря надвинулся туман настолько густой, что на нем, как на экране, отражались тени людей, которые то вытягивались кверху, то припадали к земле.
Стало холодно и сыро. Я велел подбросить дров в огонь и
взялся за дневники, а казаки принялись устраиваться на ночь.
Мы сожгли все топливо, и теперь надо было итти
за дровами.
Взялся за это дело Рожков, но едва он вышел из юрты, как сразу ознобил лицо. На посиневшей коже местами выступили белые пятна. Я
стал усиленно ему оттирать лицо снегом, и это, быть может, спасло его.
Первое время об этом эпизоде я забыл, но потом, когда каша была готова и мы
взялись за ложки, я
стал смеяться. Больше всего смеялся Рожков, Ноздрин только улыбался. Он чувствовал, что попал в конфузное положение.
Это ужасно огорчило Лобачевского, вообще неспособного отставать от того,
за что он раз
взялся и что положил себе непременною обязанностию во что бы то ни
стало сделать.
Женни, точно, была рукодельница и штопала отцовские носки с бульшим удовольствием, чем исправникова дочь вязала бисерные кошельки и подставки к лампам и подсвечникам. Вообще она
стала хозяйкой не для блезиру, а
взялась за дело плотно, без шума, без треска, тихо, но так солидно, что и люди и старик-отец тотчас почувствовали, что в доме есть настоящая хозяйка, которая все видит и обо всех помнит.
— Эге, любезный сынок; да ты совсем женевский пиэтист
стал у меня! — воскликнул, наконец, ощипанный старик и, решив схоронить в глубине души свои разбитые надежды,
взялся сам
за воспитание сына.
Ему приходилось удовлетворять и садические и мазохические наклонности своих клиентов, а иногда обслуживать и совсем противоестественные половые извращения, хотя, надо сказать, что
за последнее он
брался только в редких случаях, суливших большую несомненную прибыло Раза два-три ему приходилось отсиживать в тюрьме, но эти высидки шли ему впрок: он не только не терял хищнического нахрапа и упругой энергии в делах, но с каждым годом
становился смелее, изобретательнее и предприимчивее.
Вихров сидел довольно долгое время, потом
стал понемногу кусать себе губы: явно, что терпение его начинало истощаться; наконец он встал, прошелся каким-то большим шагом по комнате и
взялся за шляпу с целью уйти; но Мари в это мгновение возвратилась, и Вихров остался на своем месте, точно прикованный, шляпы своей, однако, не выпускал еще из рук.
Вихров очень ясно видел, что у Живина с женой что-то нехорошее происходило, и ему тяжело
стало долее оставаться у них. Он
взялся за шляпу.
— Прежде, когда вот он только что вступал еще в литературу, — продолжала Мари, указывая глазами на Вихрова, — когда заниматься ею было не только что не очень выгодно, но даже не совсем безопасно, — тогда действительно являлись в литературе люди, которые имели истинное к ней призвание и которым было что сказать; но теперь, когда это дело начинает
становиться почти спекуляцией,
за него, конечно,
взялось много господ неблаговидного свойства.
— Да, строгонько ноне насчет этих чтениев
стало. Насчет вина свободно, а насчет чтениев строго.
За ум
взялись.
Будто пожар у древних — все
стало багровым, — и только одно: прыгнуть, достать их. Не могу сейчас объяснить себе, откуда
взялась у меня такая сила, но я, как таран, пропорол толпу — на чьи-то плечи — на скамьи, — и вот уже близко, вот схватил
за шиворот R...
Степан рассказывал про все свои убийства, нахмурив брови и устремив глаза в одну точку, самым простым, деловитым тоном, стараясь вспомнить все подробности: «Вышел он, — рассказывал Степан про первое убийство, — босой,
стал в дверях, я его, значит, долбанул раз, он и захрипел, я тогда сейчас
взялся за бабу» и т. д.
Марии Семеновне
стало сначала жутко, потом грустно. Но когда она вошла в дом и раздала гостинцы и старику и маленькому золотушному племяннику Феде и приласкала визжавшую от радости Трезорку, ей опять
стало хорошо, и она, отдав деньги отцу,
взялась за работу, которая никогда не переводилась у ней.
После обеда гимназист вернулся в свою комнату, вынул из кармана купон и мелочь и бросил на стол, а потом снял мундир, надел куртку. Сначала гимназист
взялся за истрепанную латинскую грамматику, потом запер дверь на крючок, смел рукой со стола в ящик деньги, достал из ящика гильзы, насыпал одну, заткнул ватой и
стал курить.
— Долго-с; и все одним измором его, врага этакого, брал, потому что он другого ничего не боится: вначале я и до тысячи поклонов ударял и дня по четыре ничего не вкушал и воды не пил, а потом он понял, что ему со мною спорить не ровно, и оробел, и слаб
стал: чуть увидит, что я горшочек пищи своей
за окно выброшу и
берусь за четки, чтобы поклоны считать, он уже понимает, что я не шучу и опять простираюсь на подвиг, и убежит. Ужасно ведь, как он боится, чтобы человека к отраде упования не привести.
— Поезжайте, поезжайте, — подхватил князь, — как можно упускать такой случай! Одолжить ее каким-нибудь вздором — и какая перспектива откроется! Помилуйте!.. Литературой, конечно, вы теперь не
станете заниматься: значит, надо служить; а в Петербурге без этого заднего обхода ничего не сделаешь: это лучшая пружина,
за которую
взявшись можно еще достигнуть чего-нибудь порядочного.
Как нарочно все случилось: этот благодетель мой, здоровый как бык, вдруг ни с того ни с сего помирает, и пока еще он был жив, хоть скудно, но все-таки совесть заставляла его оплачивать мой стол и квартиру, а тут и того не
стало:
за какой-нибудь полтинник должен был я бегать на уроки с одного конца Москвы на другой, и то слава богу, когда еще было под руками; но проходили месяцы, когда сидел я без обеда, в холодной комнате,
брался переписывать по гривеннику с листа, чтоб иметь возможность купить две — три булки в день.
Санину пришло на мысль, что он
становится лишним; он вышел в кондитерскую. Но не успел он еще
взяться за ручку уличной двери, как девушка опять появилась перед ним и остановила его.
— Так ты
возьмись за это дело (они были на «ты», как товарищи по Дерптскому университету), — и Фрост, делая большие шаги своими выгнутыми мускулистыми ногами,
стал переходить из гостиной в буфет, из буфета в гостиную, и скоро на столе оказалась большая суповая чаша с стоящей на ней десятифунтовой головкой сахару посредством трех перекрещенных студенческих шпаг.
— На днях это начали мы, по требованию, в квартале"Устав о благопристойном во всех отношениях поведении"сочинять, — сказал он, — бились, бились — ни взад, ни вперед! И вдруг… они! Сейчас же сообразили, вникли, промежду себя поговорили — откуда что
взялось!
Статья за статьей!
Статья за статьей!
Он мягким, но необыкновенно сильным движением усадил ее на кровать и уселся с нею рядом. Дрожащими руками он
взялся за ее кофточку спереди и
стал ее раскрывать. Руки его были горячи, и точно какая-то нервная, страстно возбужденная сила истекала из них. Он дышал тяжело и даже с хрипом, и на его покрасневшем лице вздулись вверх от переносицы две расходящиеся ижицей жилы.
Елена, задыхаясь от слез,
стала рассказывать, как преследовал ее Вяземский, как наконец царь
взялся ее сосватать
за своего любимца и как она в отчаянии отдалась старому Морозову. Прерывая рассказ свой рыданиями, она винилась в невольной измене, говорила, что должна бы скорей наложить на себя руки, чем выйти
за другого, и проклинала свое малодушие.
А братан с Егоровым, как вышли в поле,
стали посередь миру и говорят: стой, миряна, никто
за работу не
берись, смотри, что будет…
Хаджи-Мурат сообразил по топоту крупной лошади казака, приближающегося к нему, что он накоротко должен настигнуть его, и,
взявшись правой рукой
за пистолет, левой
стал слегка сдерживать своего разгорячившегося и слышавшего
за собой лошадиный топот кабардинца.
Встречая в зеркале своё отражение, он видел, что лицо у него растерянное и унылое, глаза смотрят виновато, ему
становилось жалко себя и обидно, он хмурился, оглядываясь, как бы ища,
за что бы
взяться, чем сорвать с души серую, липкую паутину.
Заскрипел самый передний воз,
за ним другой, третий… Егорушка почувствовал, как воз, на котором он лежал, покачнулся и тоже заскрипел. Обоз тронулся. Егорушка покрепче
взялся рукой
за веревку, которою был перевязан тюк, еще засмеялся от удовольствия, поправил в кармане пряник и
стал засыпать так, как он обыкновенно засыпал у себя дома в постели…
Дымов
стал одной ногой на колесо,
взялся за веревку, которой был перевязан тюк, и поднялся. Егорушка увидел его лицо и кудрявую голову. Лицо было бледно, утомлено и серьезно, но уже не выражало злобы.
Досужев. А вот, изволите ли видеть, во-первых — я веселый человек, а во-вторых — замечательный юрист. Вы учились, я это вижу, и я тоже учился. Поступил я на маленькое жалованье; взяток брать не могу — душа не переносит, а жить чем-нибудь надо. Вот я и
взялся за ум: принялся
за адвокатство,
стал купцам слезные прошения писать. Уж коли не ехать, так давайте выпьем. Василий, водки!
Долинский начал заниматься с Викторинушкой и понемногу
становился близким в семействе Азовцовых. Юлия находила его очень удобным для своих планов и всячески старалась разгадать, как следует
за него
браться вернее.
Граф тем развлек тяжесть мыслей, что
стал выспрашивать губернатора насчет этого «бродяги с зеленым глазом», который так дерзко с ним обошелся. Что касается княгини, то
за нее граф еще не знал, как
взяться. Он имел на нее планы, при которых вредить ей не было для него выгодно: довольно было дать ей почувствовать, что сила не на ее стороне, но это гораздо благонадежнее было сделать не здесь, где она вокруг обросла на родных пажитях, а там, в Петербурге, где
за ней
стать будет некому.
Вслед
за сим она приказала тому же Патрикею, отдохнув, немедленно ехать засвидетельствовать эту вольную и потом во что бы то ни
стало, где он хочет, разыскать и привезти ей трубача, разделявшего с дедом опасность в его последнем бою. А сама
взялась за хозяйство: она потребовала из конторы все счеты и отчеты и беспрестанно призывала старост и бурмистров — во все входила, обо всем осведомилась и всем показала, что у нее и в тяжкой горести недреманное око.
Обед вскоре после того кончился. Князь, встав из-за стола,
взялся за шляпу и
стал прощаться с дядей.
Севастьянушка на это только усмехнулся и затем уже
взялся за горничную Елены, которую он для этого зазвал к себе в гости, угостил ее чаем и
стал расспрашивать, что не влюблена ли в кого-нибудь ее барышня.