Неточные совпадения
Потом свою вахлацкую,
Родную, хором грянули,
Протяжную, печальную,
Иных покамест нет.
Не диво ли? широкая
Сторонка Русь крещеная,
Народу в ней тьма тём,
А ни в одной-то душеньке
Спокон веков до нашего
Не загорелась песенка
Веселая и ясная,
Как вёдреный денек.
Не дивно ли? не страшно ли?
О время, время новое!
Ты тоже в песне скажешься,
Но как?.. Душа народная!
Воссмейся ж наконец!
К дьячку с семинаристами
Пристали: «Пой „
Веселую“!»
Запели молодцы.
(Ту песню — не народную —
Впервые спел сын Трифона,
Григорий, вахлакам,
И с «Положенья» царского,
С
народа крепи снявшего,
Она по пьяным праздникам
Как плясовая пелася
Попами и дворовыми, —
Вахлак ее не пел,
А, слушая, притопывал,
Присвистывал; «
Веселою»
Не в шутку называл...
Старик, сидевший с ним, уже давно ушел домой;
народ весь разобрался. Ближние уехали домой, а дальние собрались к ужину и ночлегу в лугу. Левин, не замечаемый
народом, продолжал лежать на копне и смотреть, слушать и думать.
Народ, оставшийся ночевать в лугу, не спал почти всю короткую летнюю ночь. Сначала слышался общий
веселый говор и хохот за ужином, потом опять песни и смехи.
И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь полей…
(Читатель ждет уж рифмы розы;
На, вот возьми ее скорей!)
Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета.
Мальчишек радостный
народКоньками звучно режет лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно на лед,
Скользит и падает;
веселыйМелькает, вьется первый снег,
Звездами падая на брег.
Говор
народа, топот лошадей и телег,
веселый свист перепелов, жужжание насекомых, которые неподвижными стаями вились в воздухе, запах полыни, соломы и лошадиного пота, тысячи различных цветов и теней, которые разливало палящее солнце по светло-желтому жнивью, синей дали леса и бело-лиловым облакам, белые паутины, которые носились в воздухе или ложились по жнивью, — все это я видел, слышал и чувствовал.
Бросила прочь она от себя платок, отдернула налезавшие на очи длинные волосы косы своей и вся разлилася в жалостных речах, выговаривая их тихим-тихим голосом, подобно когда ветер, поднявшись прекрасным вечером, пробежит вдруг по густой чаще приводного тростника: зашелестят, зазвучат и понесутся вдруг унывно-тонкие звуки, и ловит их с непонятной грустью остановившийся путник, не чуя ни погасающего вечера, ни несущихся
веселых песен
народа, бредущего от полевых работ и жнив, ни отдаленного тарахтенья где-то проезжающей телеги.
— Ему не более пятидесяти, — вслух размышляла мать. — Он был
веселый, танцор, балагур. И вдруг ушел в
народ, к сектантам. Кажется, у него был неудачный роман.
— Странное дело, — продолжал он, недоуменно вздернув плечи, — но я замечал, что чем здоровее человек, тем более жестоко грызет его цинга, а слабые переносят ее легче. Вероятно, это не так, а вот сложилось такое впечатление. Прокаженные встречаются там, меряченье нередко… Вообще — край не из
веселых. И все-таки, знаешь, Клим, — замечательный
народ живет в государстве Романовых, черт их возьми! Остяки, например, и особенно — вогулы…
Было очень трудно понять, что такое
народ. Однажды летом Клим, Дмитрий и дед ездили в село на ярмарку. Клима очень удивила огромная толпа празднично одетых баб и мужиков, удивило обилие полупьяных, очень
веселых и добродушных людей. Стихами, которые отец заставил его выучить и заставлял читать при гостях, Клим спросил дедушку...
Всё было празднично, торжественно, весело и прекрасно: и священники в светлых серебряных с золотыми крестами ризах, и дьякон, и дьячки в праздничных серебряных и золотых стихарях, и нарядные добровольцы-певчие с масляными волосами, и
веселые плясовые напевы праздничных песен, и непрестанное благословение
народа священниками тройными, убранными цветами свечами, с всё повторяемыми возгласами: «Христос воскресе!
Веселое гулянье! Сердцу радость
Глядеть на вас. Играйте, веселитесь,
Заботы прочь гоните: для заботы
Своя пора.
Народ великодушный
Во всем велик, — мешать с бездельем дело
Не станет он; трудиться, так трудиться,
Плясать и петь, так вдоволь, до упаду.
Взглянув на вас разумным оком, скажешь,
Что вы
народ честной и добрый; ибо
Лишь добрые и честные способны
Так громко петь и так плясать отважно.
Спасибо вам на песнях и на пляске!
Уж тешиться, так тешиться!
Пел и
веселые песни старец и повоживал своими очами на
народ, как будто зрящий; а пальцы, с приделанными к ним костями, летали как муха по струнам, и казалось, струны сами играли; а кругом
народ, старые люди, понурив головы, а молодые, подняв очи на старца, не смели и шептать между собою.
Шумнее и шумнее раздавались по улицам песни и крики. Толпы толкавшегося
народа были увеличены еще пришедшими из соседних деревень. Парубки шалили и бесились вволю. Часто между колядками слышалась какая-нибудь
веселая песня, которую тут же успел сложить кто-нибудь из молодых козаков. То вдруг один из толпы вместо колядки отпускал щедровку [Щедровки — песенки, распевавшиеся молодежью в канун Нового года.] и ревел во все горло...
А после ничего, привыкли все; французы эти —
народ ловкой, догадливый; довольно даже
веселые, — песни, бывало, поют.
Хороша развесистая, белоствольная, светло-зеленая,
веселая береза, но еще лучше стройная, кудрявая, круглолистая, сладкодушистая во время цвета, не ярко, а мягко-зеленая липа, прикрывающая своими лубьями и обувающая своими лыками православный русский
народ.
Что же говорить о крещеном
народе, у которого ноги устроены исстари таким образом, что при первых звуках
веселого плясового напева сами начинают подгибаться и притопывать.
— Чего она натерпелась-то? Живет да радуется. Румяная такая стала да
веселая. Ужо вот как замуж выскочит… У них на Фотьянке-то
народу теперь нетолченая труба… Как-то целовальник Ермошка наезжал, увидел Феню и говорит: «Ужо вот моя-то Дарья подохнет, так я к тебе сватов зашлю…»
— Здесь, кроме города,
народ славный, ума громаднейшего, с юмором — не таким, конечно,
веселым, как у малороссов, но зато более едким, зубоскалистым!
Иногда мать поражало настроение буйной радости, вдруг и дружно овладевавшее всеми. Обыкновенно это было в те вечера, когда они читали в газетах о рабочем
народе за границей. Тогда глаза у всех блестели радостью, все становились странно, как-то по-детски счастливы, смеялись
веселым, ясным смехом, ласково хлопали друг друга по плечам.
Вокруг нее, в ограде, густо стоял и сидел
народ, здесь было сотен пять
веселой молодежи и ребятишек.
— О нет, что вы, мой любезный… Больше
народу —
веселее… что за китайские церемонии!.. Только, вот не знаю, как насчет мест в фаэтонах. Ну, да рассядемся как-нибудь.
— Так, голубчик, на
народе и богу молиться
веселее.
Грустные, заунывные звуки сменялись
веселыми, но то была не русская грусть и не русская удаль. Тут отражалось дикое величие кочующего племени, и попрыски табунов, и богатырские набеги, и переходы
народов из края в край, и тоска по неизвестной, первобытной родине.
Народ идет, песни поют, праздничное дело
веселое.
Вообще же скажу, что весь этот
народ, за некоторыми немногими исключениями неистощимо-веселых людей, пользовавшихся за это всеобщим презрением, — был
народ угрюмый, завистливый, страшно тщеславный, хвастливый, обидчивый и в высшей степени формалист.
Веселые, буйные песни пелись только тогда, когда их заводил казак, чаще же пели унылые и тягучие о «бессовестном
народе», «Уж как под лесом-лесочком» и о смерти Александра I: «Как поехал наш Лександра свою армию смотреть».
Народ на минуту отхлынул, раздались
веселые крики, свистки и хохот, но через минуту все эти развеселившиеся люди вдруг принасупились, закусили губы и двинулись вперед.
— Ну, а ты что развоевался? Позоришь себя на
народе… Идём-ка, зальём им языки-то.
Веселее гляди!
После этого разговора выпили мы с дядей Марком вина и домашнего пива, захмелели оба, пел он баском старинные песни, и опять выходило так, как будто два
народа сочиняли их: один
весёлый и свободный, другой унылый и безрадостный. Пел он и плакал, и я тоже. Очень плакал, и не стыдно мне этого нисколько».
Во всё это время звучные песни и
веселый смех подгулявшего
народа далеко оглашали постепенно темневшую окрестность.
— Ну, прощай, отец мой, — говорил дядя Ерошка. — Пойдешь в поход, будь умней, меня, старика, послушай. Когда придется быть в набеге или где (ведь я старый волк, всего видел), да коли стреляют, ты в кучу не ходи, где
народу много. А то всё, как ваш брат оробеет, так к
народу и жмется: думает,
веселей в
народе. А тут хуже всего: по народу-то и целят. Я всё, бывало, от
народа подальше, один и хожу: вот ни разу меня и не ранили. А чего не видал на своем веку?
— Если ваша милость дозволит, так я от вас не отстану. Хоть, правда, ничего дурного не слышно, а все-таки больше
народу — едешь
веселее.
Но несмотря на большое стечение
народа, несмотря на радушное угощение и разливное море браги, которая пробуждала в присутствующих непобедимую потребность петь песни, целоваться и нести околесную, несмотря на прибаутки и смехотворные выходки батрака Захара, который занимал место дружки жениха — и занимал это место, не мешает заметить, превосходно, — свадьбу никак нельзя было назвать
веселою.
Вот он, убрав коней, идет в жаркую, набитую
народом избу, крестится, садится за полную деревянную чашку, ведя
веселую речь с хозяйкой и товарищами.
Куда девались чивые, ничего не жалеющие железнодорожники? Где
веселые адвокаты? Адвокаты-то нынче, тетенька, как завидят клиента… Ну, да уж бог с ними! смирный нынче это
народ стал! Живут, наравне с другими, без результатов… мило! благородно!
— Придёшь это к ним… «А, здравствуйте!» Обедают — садись обедать, чай пьют — пей чай! Простота! Народищу всякого — уйма! Весело, — поют, кричат, спорят про книжки. Книжек — как в лавке. Тесно, толкаются, смеются.
Народ всё образованный — адвокат там один, другой скоро доктором будет, гимназисты и всякие эдакие фигуры. Совсем забудешь, кто ты есть, и тоже заодно с ними и хохочешь, и куришь, и всё. Хороший
народ!
Весёлый, а сурьёзный…
Хлынов. А хоть бы и шутов, братец ты мой. Кто же мне может запретить? Он человек несостоятельный; я за свои деньги в какую угодно должность, в такую его и определю, стало быть, ему самому нравится. В шуты нанялся, шутом и будь. Васька, знай свою дистанцию! На задний стол! Барышня, угодно вам, мы вас потешим? Сейчас могу скомандовать
веселую. Эй,
народы! Васька, бери бубен, делай колено!
— Вот это встреча! А я здесь третий день проедаюсь в тяжком одиночестве… Во всем городе нет ни одного порядочного человека, так что я даже с газетчиками вчера познакомился… Ничего,
народ веселый… сначала играли аристократов и всё фыркали на меня, но потом все вдребезги напились… Я вас познакомлю с ними… Тут один есть фельетонист — этот, который вас тогда возвеличил… как его? Увеселительный малый, черт его дери!
Я не раз видел, и привык уже видеть, землю, устланную телами убитых на сражении; но эта улица показалась мне столь отвратительною, что я нехотя зажмурил глаза, и лишь только въехал в город, вдруг сцена переменилась: красивая площадь, кипящая
народом, русские офицеры, национальная польская гвардия, красавицы, толпы суетливых жидов, шум, крик, песни,
веселые лица; одним словом везде, повсюду жизнь и движение.
Выпадали для лесных братьев свободные и все еще
веселые вечера, даже более шумные, так как прибавилось
народу; тогда, не стесняясь жарким временем, разводили костер на почерневшем, выгоревшем и притоптанном месте, пели песни, ровным однозвучием многих балалаек навевали тихую думу и кроткую печаль.
Знай, Разуваев, что только
народы веселые и хороводолюбивые к объегориванию ласковы;
народы же угрюмые, узаконениями непосильно изнуряемые, даже для самых изобретательных кровопивцев дают мало пищи.
По мере того как она загоняла все большую и большую толпу
народа, ею самою овладевала кипучая,
веселая заботность; она смотрела вокруг и около, и потихоньку улыбалась, и, вогнав, наконец, в коридор всю ватагу, весело кричала стоявшей по тот бок у запертой двери ключнице: «Держи их, Васена! держи!»
Гости были важные, — поп, конечно, становой, двое волостных старшин и ещё разные осетры, а под окнами сельский
народ собрался, и в нём Мигун —
весёлый человек. Балалайка его тренькает.
Рассказал всю историю жизни
народа вплоть до того дня; говорил о Смутном времени и о том, как церковь воздвигнула гонения на скоморохов,
весёлых людей, которые будили память
народа и шутками своими сеяли правду в нём.
Поликей пришел домой и дома как теленок ревел целый день и на печи лежал. С тех пор ни разу ничего не было замечено за Поликеем. Только жизнь его стала не
веселая;
народ на него как на вора смотрел, и, как пришло время набора, все стали на него указывать.
А кругом
народ, молодой, бодрый,
веселый, любящий…
— А затем… затем, что за мной со станции должны выехать четыре товарища. Надо, чтоб они нас догнали… Они обещали догнать меня в этом лесу… С ними
веселей будет ехать…
Народ здоровый, коренастый… у каждого по пистолету… Что это ты всё оглядываешься и движешься, как на иголках? а? Я, брат, тово… брат… На меня нечего оглядываться… интересного во мне ничего нет… Разве вот револьверы только… Изволь, если хочешь, я их выну, покажу… Изволь…
Воздух там был легкий и
веселый, ни грамоты, ни таланта не требовалось, дела делались больше по кабачкам, по кофейням,
народ кругом тебя всё — аховый, тертый. Любо! Но и тут я сорвался. Такая моя участь.
Я в детстве очень любил этот
народ,
веселый, шаловливый, отважный и добродушно-лицемерный.
Жанна. Я не хочу политики! Я не хочу, чтобы ты, Варья, рубила голову мосье Зыбин. За что? Он —
весёлая голова… Ты — умная голова, а русский
народ — добрый! Он не хочет рубить голови своим дворьяне.