— Значит, ты их не любишь, если не ловил… А я ловил, даже за это из корпуса был исключён… И теперь стал бы ловить, но не хочу компрометироваться в глазах начальства. Потому что хотя любовь к певчим птицам — и благородная страсть, но ловля их — забава, недостойная солидного человека… Будучи на твоём месте, я бы ловил чижиков — непременно!
Весёлая птичка… Это именно про чижа сказано: птичка божия…
— Ну, Дуня, прощай. Может быть, увидимся еще сегодня. А я пойду танцевать. Танцы — моя жизнь! — И, вспорхнув
веселой птичкой со своего места, Наташа вскользь небрежно чмокнула в щеку Дуню и закружилась по зале с высоким офицером, почтительно, как с настоящею княжною, обращавшимся с нею.
— Прощай, моя Наташа! Прощай, нарядная,
веселая птичка, оставайся такою, какова ты есть, — со сладкой грустью говорила Елена Дмитриевна, прижимая к себе девочку, — потому что быть иной ты не можешь, это не в твоих силах. Но сохраняя постоянную радость и успех в жизни, думай о тех, кто лишен этой радости, и в богатстве, в довольстве не забывай несчастных и бедных, моя Наташа!
Неточные совпадения
Чай прошел самым
веселым образом. Старинные пузатенькие чашки, сахарница в виде барашка с обломленным рогом, высокий надутый чайник саксонского фарфора, граненый низкий стакан с плоским дном — все дышало почтенной древностью и смотрело необыкновенно добродушно. Верочка болтала, как
птичка, дразнила кота и кончила тем, что подавилась сухарем. Это маленькое происшествие немного встревожило Павлу Ивановну, и она проговорила, покачивая седой головой...
Дрозд — живая, бодрая,
веселая и в то же время певчая
птичка. Большой рябинник с крупными продолговатыми пятнами и черный дрозд с желтыми ободочками около глаз считаются лучшими певцами после певчего дрозда. Про черного ничего не могу сказать утвердительно, но рябинника я держал долго в большой клетке; он пел довольно приятно и тихо, чего нельзя ожидать по его жесткому крику, похожему на какое-то трещанье, взвизгиванье и щекотанье.
Веселое пение
птичек неслось со всех сторон, но все голоса покрывались свистами, раскатами и щелканьем соловьев.
Со всех сторон вьются с
веселой песнью и быстро падают хохлатые жаворонки; в мокрых кустах слышно хлопотливое движение маленьких
птичек, и из середины рощи ясно долетают звуки кукушки.
Пришла осень. Желтые листья падали с деревьев и усеяли берега; зелень полиняла; река приняла свинцовый цвет; небо было постоянно серо; дул холодный ветер с мелким дождем. Берега реки опустели: не слышно было ни
веселых песен, ни смеху, ни звонких голосов по берегам; лодки и барки перестали сновать взад и вперед. Ни одно насекомое не прожужжит в траве, ни одна
птичка не защебечет на дереве; только галки и вороны криком наводили уныние на душу; и рыба перестала клевать.
Все у них в домике было как-то на своем месте, как-то лучше, чем у других: собаки и кошки жирнее и опрятнее, певчие
птички веселее и голосистее, растения зеленее.
Лишь только ветер над скалою
Увядшей шевельнет травою,
И
птичка, спрятанная в ней,
Порхнет во мраке
веселей...
Его герои — кошки; были у него коты спящие, коты с
птичками, коты, выгибающие спину; даже пьяного кота с
веселыми глазами за бокалом вина изобразил однажды Гельфрейх.
Он радостно всматривался в прозрачную даль широкой степи; прислушивался к простому говору временных ее обитателей — чумаков, пастухов; чуял своим сердцем живые впечатления от
веселого пения
птички, и красоты весенней травки, и порывы степного ветра, и все это превосходно умел изобразить потом в своих простых, но глубоких стихах.
К чему? Мне лучше,
веселейСреди нагорного тумана.
Везде прекрасен божий свет.
Отечества для сердца нет!
Оно насилья не боится,
Как
птичка вырвется, умчится.
Поверь мне, — счастье только там,
Где любят нас, где верят нам!
Счастьем, радостью она засияет, светлым, прекрасным вольный свет ей покажется: и солнце будто ярче горит, и небо ясней, лучезарней, и воздух теплей, благовонней, и цветы краше цветут, и вольные
птички поют
веселее, и все люди кажутся добрее и лучше…
— Княжна права, — согласился старик участливо, — не
веселой щебетунье-птичке гнездиться в этих старых развалинах, а слепым кротам, которые избегают солнечного света. Теперь еще не так жутко, в летнее время, а вот осенью пойдут дожди, завоют голодные чекалки… Засвистит ветер. У-у! Плохо, совсем плохо будет тогда у нас…
Среди ореховых и ольховых кустов все пело, стрекотало, жужжало. В теплом воздухе стояли
веселые рои комаров-толкачиков, майские жуки с серьезным видом кружились вокруг берез,
птички проносились через поляны волнистым, порывистым летом. Вдали повсюду звучали девические песни, — была троица, по деревням водили хороводы.
Их дружба укрепилась за последнее время и перешла в тихую привязанность. Они преследовали одну и ту же цель, горели одной и той же любовью к искусству. Милая,
веселая, как
птичка, всем всегда довольная Маруся, обладающая таким легким характером, сумела успокоить всегда угрюмого, раздражительного, общего баловня Борю. Его талант и ум так захватили душу девушки, что тяжелый характер и раздражительность юноши не пугали ее.
И
веселая, как
птичка, исчезает мгновенно, чмокнув меня налету.
Солнце мягко, но ясно светило, воздух был чист и свеж, шелест деревьев, нарядно одетых свежею листвой,
веселое щебетание
птичек сливались в одну гармоническую песнь наступившей весне.
Посердившись немного и поплакав, она стала по-прежнему той же
веселой, порхающей и щебечущей
птичкой, как и прежде.