Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на
то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь
вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Приготовь поскорее комнату для важного гостя,
ту, что выклеена желтыми бумажками; к обеду прибавлять не трудись, потому что закусим в богоугодном заведении у Артемия Филипповича, а вина
вели побольше; скажи купцу Абдулину, чтобы прислал самого лучшего, а не
то я перерою весь его погреб.
Молчать! уж лучше слушайте,
К чему я речь
веду:
Тот Оболдуй, потешивший
Зверями государыню,
Был корень роду нашему,
А было
то, как сказано,
С залишком двести лет.
А князь опять больнехонек…
Чтоб только время выиграть,
Придумать: как тут быть,
Которая-то барыня
(Должно быть, белокурая:
Она ему, сердечному,
Слыхал я, терла щеткою
В
то время левый бок)
Возьми и брякни барину,
Что мужиков помещикам
Велели воротить!
Поверил! Проще малого
Ребенка стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей семьею молится,
Велит служить молебствие,
Звонить в колокола!
Тот ни строки без трешника,
Ни слова без семишника,
Прожженный, из кутейников —
Ему и Бог
велел!
Крестьяне речь
ту слушали,
Поддакивали барину.
Павлуша что-то в книжечку
Хотел уже писать.
Да выискался пьяненький
Мужик, — он против барина
На животе лежал,
В глаза ему поглядывал,
Помалчивал — да вдруг
Как вскочит! Прямо к барину —
Хвать карандаш из рук!
— Постой, башка порожняя!
Шальных
вестей, бессовестных
Про нас не разноси!
Чему ты позавидовал!
Что веселится бедная
Крестьянская душа?
Милон. Не могу. Мне велено и солдат
вести без промедления… да, сверх
того, я сам горю нетерпением быть в Москве.
Милон. А я завтра же, проводя вас,
поведу мою команду. Теперь пойду сделать к
тому распоряжение.
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал…
ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без
того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Стародум. От двора, мой друг, выживают двумя манерами. Либо на тебя рассердятся, либо тебя рассердят. Я не стал дожидаться ни
того, ни другого. Рассудил, что лучше
вести жизнь у себя дома, нежели в чужой передней.
Простаков. От которого она и на
тот свет пошла. Дядюшка ее, господин Стародум, поехал в Сибирь; а как несколько уже лет не было о нем ни слуху, ни
вести,
то мы и считаем его покойником. Мы, видя, что она осталась одна, взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над своим.
Правдин. Со всем
тем мы видим, что деньги нередко
ведут к чинам, чины обыкновенно к знатности, а знатным оказывается почтение.
Г-жа Простакова. Полно, братец, о свиньях —
то начинать. Поговорим-ка лучше о нашем горе. (К Правдину.) Вот, батюшка! Бог
велел нам взять на свои руки девицу. Она изволит получать грамотки от дядюшек. К ней с
того света дядюшки пишут. Сделай милость, мой батюшка, потрудись, прочти всем нам вслух.
Стародум. Без нее просвещеннейшая умница — жалкая тварь. (С чувством.) Невежда без души — зверь. Самый мелкий подвиг
ведет его во всякое преступление. Между
тем, что он делает, и
тем, для чего он делает, никаких весков у него нет. От таких-то животных пришел я свободить…
Надели на Евсеича арестантский убор и, «подобно невесте, навстречу жениха грядущей»,
повели в сопровождении двух престарелых инвалидов на съезжую. По мере
того как кортеж приближался, толпы глуповцев расступались и давали дорогу.
В одной из приволжских губерний градоначальник был роста трех аршин с вершком, и что же? — прибыл в
тот город малого роста ревизор, вознегодовал,
повел подкопы и достиг
того, что сего, впрочем, достойного человека предали суду.
И
повел их вор-новотор сначала все ельничком да березничком, потом чащей дремучею, потом перелесочком, да и вывел прямо на поляночку, а посередь
той поляночки князь сидит.
Вести о «глуповском нелепом и смеха достойном смятении» достигли наконец и до начальства. Велено было «беспутную оную Клемантинку, сыскав, представить, а которые есть у нее сообщники,
то и
тех, сыскав, представить же, а глуповцам крепко-накрепко наказать, дабы неповинных граждан в реке занапрасно не утапливали и с раската звериным обычаем не сбрасывали». Но известия о назначении нового градоначальника все еще не получалось.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная
весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами и, сверх
того, боялись подпасть под ответственность за
то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Голова разевала рот и
поводила глазами; мало
того: она громко и совершенно отчетливо произнесла: «Разорю!»
Грустилов присутствовал на костюмированном балу (в
то время у глуповцев была каждый день масленица), когда
весть о бедствии, угрожавшем Глупову, дошла до него.
Когда же Помпадурша была,"за слабое держание некоторой тайности", сослана в монастырь и пострижена под именем инокини Нимфодоры,
то он первый бросил в нее камнем и написал"
Повесть о некоторой многолюбивой жене", в которой делал очень ясные намеки на прежнюю свою благодетельницу.
Было время, — гремели обличители, — когда глуповцы древних Платонов и Сократов благочестием посрамляли; ныне же не токмо сами Платонами сделались, но даже
того горчае, ибо едва ли и Платон хлеб божий не в уста, а на пол метал, как нынешняя некая модная затея
то делать
повелевает".
Как бы
то ни было, но деятельность Двоекурова в Глупове была, несомненно, плодотворна. Одно
то, что он ввел медоварение и пивоварение и сделал обязательным употребление горчицы и лаврового листа, доказывает, что он был по прямой линии родоначальником
тех смелых новаторов, которые спустя три четверти столетия
вели войны во имя картофеля. Но самое важное дело его градоначальствования — это, бесспорно, записка о необходимости учреждения в Глупове академии.
Только что перед этим он сочинил
повесть под названием: «Сатурн, останавливающий свой бег в объятиях Венеры», в которой, по выражению критиков
того времени, счастливо сочеталась нежность Апулея с игривостью Парни.
—
То есть как тебе сказать… Стой, стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице матери, повернулась было. — Светское мнение было бы
то, что он
ведет себя, как
ведут себя все молодые люди. Il fait lа сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой женщиной,] a муж светский должен быть только польщен этим.
Ночь, проведенная Левиным на копне, не прошла для него даром:
то хозяйство, которое он
вел, опротивело ему и потеряло для него всякий интерес.
— Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, — я только вижу
то, что мы не умеем
вести хозяйство и что, напротив,
то хозяйство, которое мы
вели при крепостном праве, не
то что слишком высоко, а слишком низко. У нас нет ни машин, ни рабочего скота хорошего, ни управления настоящего, ни считать мы не умеем. Спросите у хозяина, — он не знает, что ему выгодно, что невыгодно.
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за
то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо,
велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
Не дупель, а бекас вырвался из-под собаки. Левин
повел ружьем, но в
то самое время как он целился,
тот самый звук шлепанья по воде усилился, приблизился, и к нему присоединился голос Весловского, что-то странно громко кричавшего. Левин видел, что он берет ружьем сзади бекаса, но всё-таки выстрелил.
— Она очень милая, очень, очень жалкая, хорошая женщина, — говорил он, рассказывая про Анну, ее занятия и про
то, что она
велела сказать.
Так что по
тому, как он
повел дела, было ясно, что он не расстроил, а увеличил свое состояние.
Но он ясно видел теперь (работа его над книгой о сельском хозяйстве, в котором главным элементом хозяйства должен был быть работник, много помогла ему в этом), — он ясно видел теперь, что
то хозяйство, которое он
вел, была только жестокая и упорная борьба между им и работниками, в которой на одной стороне, на его стороне, было постоянное напряженное стремление переделать всё на считаемый лучшим образец, на другой же стороне — естественный порядок вещей.
То хозяйство, которое он
вел, стало ему не только не интересно, но отвратительно, и он не мог больше им заниматься.
Был уже шестой час и потому, чтобы поспеть во-время и вместе с
тем не ехать на своих лошадях, которых все знали, Вронский сел в извозчичью карету Яшвина и
велел ехать как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги на переднее место и задумался.
Левину досадно было и на Степана Аркадьича за
то, что по его беспечности не он, а мать занималась наблюдением за преподаванием, в котором она ничего не понимала, и на учителей за
то, что они так дурно учат детей; но свояченице он обещался
вести учение, как она этого хотела.
Из-за двери еще на свой звонок он услыхал хохот мужчин и лепет женского голоса и крик Петрицкого: «если кто из злодеев,
то не пускать!» Вронский не
велел денщику говорить о себе и потихоньку вошел в первую комнату.
Воспоминание о вас для вашего сына может
повести к вопросам с его стороны, на которые нельзя отвечать, не вложив в душу ребенка духа осуждения к
тому, что должно быть для него святыней, и потому прошу понять отказ вашего мужа в духе христианской любви. Прошу Всевышнего о милосердии к вам.
Степан Аркадьич вышел посмотреть. Это был помолодевший Петр Облонский. Он был так пьян, что не мог войти на лестницу; но он
велел себя поставить на ноги, увидав Степана Аркадьича, и, уцепившись за него, пошел с ним в его комнату и там стал рассказывать ему про
то, как он провел вечер, и тут же заснул.
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский
велел ехать к баракам. От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в
то время, как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами
вели на гипподром.
Для
того чтобы всегда
вести свои дела в порядке, он, смотря по обстоятельствам, чаще или реже, раз пять в год, уединялся и приводил в ясность все свои дела. Он называл это посчитаться, или faire la lessive. [сделать стирку.]
Из благословенья образом ничего не вышло. Степан Аркадьич стал в комически-торжественную позу рядом с женою; взял образ и,
велев Левину кланяться в землю, благословил его с доброю и насмешливою улыбкой и поцеловал его троекратно;
то же сделала и Дарья Александровна и тотчас же заспешила ехать и опять запуталась в предначертаниях движения экипажей.
—
То, что уровень хозяйства спускается и что при наших отношениях к рабочим нет возможности
вести выгодно рациональное хозяйство, это совершенно справедливо, — сказал он.
— Извините меня, доктор, но это право ни к чему не
поведет. Вы у меня по три раза
то же самое спрашиваете.
— Да почему же? Если оно рационально,
то вы можете наймом
вести его, — сказал Свияжский.
Он полагал, что жизнь человеческая возможна только за границей, куда он и уезжал жить при первой возможности, а вместе с
тем вел в России очень сложное и усовершенствованное хозяйство и с чрезвычайным интересом следил за всем и знал всё, что делалось в России.
— И мне
то же говорит муж, но я не верю, — сказала княгиня Мягкая. — Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели
то, что есть, а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это… Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне
велели находить его умным, я всё искала и находила, что я сама глупа, не видя его ума; а как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало, не правда ли?
Тут только в первый раз он ясно понял
то, чего он не понимал, когда после венца
повел ее из церкви.
В столовой он позвонил и
велел вошедшему слуге послать опять за доктором. Ему досадно было на жену за
то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал разговор, которого не хотел слышать.
Старания Агафьи Михайловны и повара, чтоб обед был особенно хорош, имели своим последствием только
то, что оба проголодавшиеся приятеля, подсев к закуске, наелись хлеба с маслом, полотка и соленых грибов, и еще
то, что Левин
велел подавать суп без пирожков, которыми повар хотел особенна удивить гостя.