Неточные совпадения
«Нет, — сказал он
себе, — как ни хороша эта жизнь, простая и трудовая, я не могу
вернуться к ней. Я люблю ее».
Старая Ласка, еще не совсем переварившая радость его приезда и бегавшая, чтобы полаять на дворе,
вернулась, махая хвостом и внося с
собой запах воздуха, подошла
к нему, подсунула голову под его руку, жалобно подвизгивая и требуя, чтоб он поласкал ее.
Теперь Анна уж признавалась
себе, что он тяготится ею, что он с сожалением бросает свою свободу, чтобы
вернуться к ней, и, несмотря на то, она рада была, что он приедет.
И увидав, что, желая успокоить
себя, она совершила опять столько раз уже пройденный ею круг и
вернулась к прежнему раздражению, она ужаснулась на самое
себя. «Неужели нельзя? Неужели я не могу взять на
себя? — сказала она
себе и начала опять сначала. — Он правдив, он честен, он любит меня. Я люблю его, на-днях выйдет развод. Чего же еще нужно? Нужно спокойствие, доверие, и я возьму на
себя. Да, теперь, как он приедет, скажу, что я была виновата, хотя я и не была виновата, и мы уедем».
Как ни сильно желала Анна свиданья с сыном, как ни давно думала о том и готовилась
к тому, она никак не ожидала, чтоб это свидание так сильно подействовало на нее.
Вернувшись в свое одинокое отделение в гостинице, она долго не могла понять, зачем она здесь. «Да, всё это кончено, и я опять одна», сказала она
себе и, не снимая шляпы, села на стоявшее у камина кресло. Уставившись неподвижными глазами на бронзовые часы, стоявшие на столе между окон, она стала думать.
Вернувшись домой, он внимательно осмотрел вешалку и, заметив, что военного пальто не было, по обыкновению прошел
к себе.
Это невинное веселье выборов и та мрачная, тяжелая любовь,
к которой он должен был
вернуться, поразили Вронского своею противоположностью. Но надо было ехать, и он по первому поезду, в ночь, уехал
к себе.
Она услыхала порывистый звонок Вронского и поспешно утерла эти слезы, и не только утерла слезы, но села
к лампе и развернула книгу, притворившись спокойною. Надо было показать ему, что она недовольна тем, что он не
вернулся, как обещал, только недовольна, но никак не показывать ему своего горя и, главное, жалости о
себе. Ей можно было жалеть о
себе, но не ему о ней. Она не хотела борьбы, упрекала его за то, что он хотел бороться, но невольно сама становилась в положение борьбы.
Нахмуренный
вернулся он в свой номер и, подсев
к Яшвину, вытянувшему свои длинные ноги на стул и пившему коньяк с сельтерской водой, велел
себе подать того же.
Вернувшись домой, Алексей Александрович прошел
к себе в кабинет, как он это делал обыкновенно, и сел в кресло, развернув на заложенном разрезным ножом месте книгу о папизме, и читал до часу, как обыкновенно делал; только изредка он потирал
себе высокий лоб и встряхивал голову, как бы отгоняя что-то.
Вместе с путешественником было доложено о приезде губернского предводителя, явившегося и Петербург и с которым нужно было переговорить. После его отъезда нужно было докончить занятия будничные с правителем дел и еще надо было съездить по серьезному и важному делу
к одному значительному лицу. Алексей Александрович только успел
вернуться к пяти часам, времени своего обеда, и, пообедав с правителем дел, пригласил его с
собой вместе ехать на дачу и на скачки.
Вернувшись с Кити с вод и пригласив
к себе к кофе и полковника, и Марью Евгеньевну, и Вареньку, князь велел вынести стол и кресла в садик, под каштан, и там накрыть завтрак.
Вернувшись домой, Вронский нашел у
себя записку от Анны. Она писала: «Я больна и несчастлива. Я не могу выезжать, но и не могу долее не видать вас. Приезжайте вечером. В семь часов Алексей Александрович едет на совет и пробудет до десяти». Подумав с минуту о странности того, что она зовет его прямо
к себе, несмотря на требование мужа не принимать его, он решил, что поедет.
Базаров заперся у
себя в комнате;
к чаю он, однако,
вернулся.
Петр
вернулся к коляске и вручил ему вместе с коробочкой толстую черную сигарку, которую Аркадий немедленно закурил, распространяя вокруг
себя такой крепкий и кислый запах заматерелого табаку, что Николай Петрович, отроду не куривший, поневоле, хотя незаметно, чтобы не обидеть сына, отворачивал нос.
Дела шли своим чередом, как вдруг однажды перед началом нашей вечерней партии, когда Надежда Васильевна и Анна Васильевна наряжались
к выходу, а Софья Николаевна поехала гулять, взявши с
собой Николая Васильевича, чтоб завезти его там где-то на дачу, — доложили о приезде княгини Олимпиады Измайловны. Обе тетки поворчали на это неожиданное расстройство партии, но, однако, отпустили меня погулять, наказавши через час
вернуться, а княгиню приняли.
Нужно было узнать, не
вернулась ли Вера во время его отлучки. Он велел разбудить и позвать
к себе Марину и послал ее посмотреть, дома ли барышня, или «уж вышла гулять».
Иногда я приходил в отчаяние. Как, при этих болях, я выдержу двух — или трехгодичное плавание? Я слег и утешал
себя мыслью, что, добравшись до Англии,
вернусь назад. И
к этому еще туманы, качка и холод!
Вернувшись домой и найдя у
себя на столе записку сестры, Нехлюдов тотчас же поехал
к ней.
Мы должны
вернуться назад,
к концу апреля, когда Ляховский начинал поправляться и бродил по своему кабинету при помощи костылей. Трехмесячная болезнь принесла с
собой много упущений в хозяйстве, и теперь Ляховский старался наверстать даром пропущенное время. Он рано утром поджидал Альфонса Богданыча и вперед закипал гневом по поводу разных щекотливых вопросов, которые засели в его голове со вчерашнего дня.
Странно устроен человек… Бивак этот ничем не отличался от других биваков. Та
к же он был под открытым небом, так же около односкатной палатки горел костер, так же кругом было мокро и сыро, но тем не менее все чувствовали
себя так, как будто
вернулись домой.
Но когда,
вернувшись с псарного двора, где, по словам его доезжачего, последние две гончие «окочурились», он встретил служанку, которая трепетным голосом доложила ему, что Мария, мол, Акинфиевна велели им кланяться, велели сказать, что желают им всего хорошего, а уж больше
к ним не
вернутся, — Чертопханов, покружившись раза два на месте и издав хриплое рычание, тотчас бросился вслед за беглянкой — да кстати захватил с
собой пистолет.
И, кажись, не сильно я расшиблась, потому — скоро поднялась и
к себе в комнату
вернулась.
Рассчитывая
к сумеркам
вернуться на бивак, я не захватил их с
собой.
Дома я нашел записку от Гагина. Он удивлялся неожиданности моего решения, пенял мне, зачем я не взял его с
собою, и просил прийти
к ним, как только я
вернусь. Я с неудовольствием прочел эту записку, но на другой же день отправился в Л.
Харитона Артемьевича не было дома, — он уехал куда-то по делам в степь. Агния уже третий день гостила у Харитины.
К вечеру она
вернулась, и Галактион удивился, как она постарела за каких-нибудь два года. После выхода замуж Харитины у нее не осталось никакой надежды, — в Заполье редко старшие сестры выходили замуж после младших. Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась с своею участью христовой невесты и мало обращала на
себя внимания. Не для кого было рядиться.
Из своей «поездки по уезду» Полуянов
вернулся в Заполье самым эффектным образом. Он подкатил
к малыгинскому дому в щегольском дорожном экипаже Ечкина, на самой лихой почтовой тройке. Ечкин отнесся
к бывшему исправнику решительно лучше всех и держал
себя так, точно вез прежнего Полуянова.
— И окажу… — громко начал Полуянов, делая жест рукой. — Когда я жил в ссылке, вы, Галактион Михеич, увели
к себе мою жену… Потом я
вернулся из ссылки, а она продолжала жить. Потом вы ее прогнали… Куда ей деваться? Она и пришла ко мне… Как вы полагаете, приятно это мне было все переносить? Бедный я человек, но месть я затаил-с… Сколько лет питался одною злобой и, можно сказать, жил ею одной. И бедный человек желает мстить.
Неприятное чувство усиливалось по мере того, как Устенька подходила
к дому Стабровского. Что ей за дело до Харитины, и какое могло быть между ними объяснение? У девушки явилась даже малодушная мысль
вернуться домой и написать Стабровскому отказ, но она преодолела
себя и решительно позвонила.
Русские коммунисты, продолжавшие
себя считать марксистами,
вернулись к некоторым народническим идеям, господствовавшим в XIX в., они признали возможным для России миновать капиталистическую стадию развития и прямо перескочить
к социализму.
Постепенно уходит он от мира, уединяется, окружает
себя иным миром любимых книг, произведений искусства, запахов, звуков, создает
себе искусственную чувственную обстановку, иллюзию иного мира, мира родного и близкого. Des Esseintes грозит гибель, доктор требует, чтоб он
вернулся к обыкновенной здоровой жизни, но он не хочет идти ни на какие компромиссы с ненавистной действительностью.
Лиза пошла в другую комнату за альбомом, а Паншин, оставшись один, достал из кармана батистовый платок, потер
себе ногти и посмотрел, как-то скосясь, на свои руки. Они у него были очень красивы и белы; на большом пальце левой руки носил он винтообразное золотое кольцо. Лиза
вернулась; Паншин уселся
к окну, развернул альбом.
Баушка бережно взяла деньги, пересчитала их и унесла
к себе в заднюю избу, а Кишкин сидел у стола и посмеивался. Когда старуха
вернулась, он подал ей десятирублевую ассигнацию.
Через полчаса она
вернулась: Терешка спал в машинной мертвецки пьяный, и Лукерья, заливаясь слезами, от души желала, чтобы завтра исправник хорошенько отодрал его. Старая Ганна слушала сноху и качала головой. Закричавший в задней избе ребенок заставил Лукерью уйти, наконец,
к себе.
В этот день Помада обедал у Вязмитиновых и тотчас же после стола поехал
к Розанову, обещаясь
к вечеру
вернуться, но не
вернулся. Вечером
к Вязмитиновым заехал Розанов и крайне удивился, когда ему сказали о внезапном приезде Помады: Помада у него не был. У Вязмитиновых его ждали до полуночи и не дождались. Лиза поехала на розановских лошадях
к себе и прислала оттуда сказать, что Помады и там нет.
Герой мой очень хорошо понимал, что в жизни вообще а в службе в особенности, очень много мерзавцев и что для противодействия им мало одной энергии, но надобно еще и суметь это сделать, а также и то, что для человека, задавшего
себе эту задачу, это труд и подвиг великий; а потому,
вернувшись со следствия об опекунских деяниях Клыкова, он решился прежде всего заехать
к прокурору и посоветоваться с ним. Тот встретил его с какой-то полуулыбкой.
Вернувшись однажды
к обеду с довольно продолжительной прогулки, я с удивлением узнал, что буду обедать один, что отец уехал, а матушка нездорова, не желает кушать и заперлась у
себя в спальне.
Александра Петровна неожиданно подняла лицо от работы и быстро, с тревожным выражением повернула его
к окну. Ромашову показалось, что она смотрит прямо ему в глаза. У него от испуга сжалось и похолодело сердце, и он поспешно отпрянул за выступ стены. На одну минуту ему стало совестно. Он уже почти готов был
вернуться домой, но преодолел
себя и через калитку прошел в кухню.
— Ах, оставьте меня в покое, — закричал он на горничную, которая от Софьи Ивановны пришла спросить его: как его зубы? и не хочет ли он сделать
себе припарку? Вслед за тем, сказав, что постель мне сейчас постелят и что он сейчас
вернется, он пошел
к Любовь Сергеевне.
В этот день (в воскресенье) Александров еще избегал утруждать
себя сложными номерами, боясь возвращения боли. Но в понедельник он почти целый день не сходил с Патриаршего катка, чувствуя с юношеской радостью, что
к нему снова
вернулись гибкость, упругость и сила мускулов.
Приблизительно так бурчит про
себя господин обер-офицер Александров, идя торопливыми большими шагами по Поварской
к Арбату. Вчера была елка и танцевали у Андриевичей. Домой он
вернулся только
к пяти часам утра, а подняли его насилу-насилу в семь без двадцати. Ах, как бы не опоздать! Вдруг залепит Дрозд трое суток без отпуска. Вот тебе и Рождество…
Затем провез его
к портному, платья ему купил полный комплект, нанял ему квартиру через два дома от редакции, подписал обязательство платить за его помещение и,
вернувшись с ним
к себе домой, выдал ему две книжки для забора товара в мясной и в колониальных лавках, условившись с ним таким образом, что половина заработанных им денег будет идти в погашение этого забора, а остальная половина будет выдаваться ему на руки.
— Может быть, мы поступили несколько легкомысленно, решившись вступить на стезю квартальной благонамеренности, — говорил Глумов, — но
вернуться назад, не сделавши еще и половины пути, по-моему, не расчет. До сих пор мы только одно выполнили: восприняли звериный образ, но это далеко не исчерпывает всего содержания задачи. Теперь наступает главное и самое интересное: применение звериного образа
к звериным поступкам. Вспомни программу, которую мы сами для
себя начертали, — и смирись.
Увидав, что они не могут догнать казака, Ханефи с Хан-Магомой
вернулись к своим. Гамзало, добив кинжалом Игнатова, прирезал и Назарова, свалив его с лошади. Хан-Магома снимал с убитых сумки с патронами. Ханефи хотел взять лошадь Назарова, но Хаджи-Мурат крикнул ему, что не надо, и пустился вперед по дороге. Мюриды его поскакали за ним, отгоняя от
себя бежавшую за ними лошадь Петракова. Они были уже версты за три от Нухи среди рисовых полей, когда раздался выстрел с башни, означавший тревогу.
В первый день, когда она узнала о его болезни, она сама чуть не занемогла; она, как только
вернулась, заперлась у
себя в комнате; но ее позвали
к обеду, и она явилась в столовую с таким лицом, что Анна Васильевна испугалась и хотела непременно уложить ее в постель.
Они
вернулись к гондоле, сели и велели везти
себя, не спеша, по Canal Grande.
Ни он, ни я не успели выйти. С двух сторон коридора раздался шум; справа кто-то бежал, слева торопливо шли несколько человек. Бежавший справа, дородный мужчина с двойным подбородком и угрюмым лицом, заглянул в дверь; его лицо дико скакнуло, и он пробежал мимо, махая рукой
к себе; почти тотчас он
вернулся и вошел первым. Благоразумие требовало не проявлять суетливости, поэтому я остался, как стоял, у стола. Бутлер, походив, сел; он был сурово бледен и нервно потирал руки. Потом он встал снова.
Хозяева уже
вернулись из садов; они вышли из избушки, прошли в свою хату и не позвали его
к себе.
«Да, — думал Оленин, возвращаясь домой, — стоило бы мне немного дать
себе поводья, я бы мог безумно влюбиться в эту казачку». Он лег спать с этими мыслями, но думал, что всё это пройдет, и он
вернется к старой жизни.
В брагинском доме было тихо, но это была самая напряженная, неестественная тишина. «Сам» ходил по дому как ночь темная; ни от кого приступу
к нему не было, кроме Татьяны Власьевны. Они запирались в горнице Гордея Евстратыча и подолгу беседовали о чем-то. Потом Гордей Евстратыч ездил в Полдневскую один, а как оттуда
вернулся, взял с
собой Михалка, несколько лопат и кайл и опять уехал. Это были первые разведки жилки.