Неточные совпадения
Летика размотал удочку, приговаривая
стихами, на что был мастер, к
великому восхищению команды...
Кто про свои дела кричит всем без умо́лку,
В том, верно, мало толку,
Кто де́лов истинно, —
тих часто на словах.
Великий человек лишь громок на делах,
И думает свою он крепку думу
Без шуму.
У него в бумагах, сверх
стихов, нашли шутя несколько раз писанные под руку
великого князя Михаила Павловича резолюции с намеренными орфографическими ошибками, например: «утверждаю», «переговорить», «доложить мне» и проч., и эти ошибки способствовали к обвинению его.
За обедом один из нежнейших по голосу и по занятиям славянофилов, человек красного православия, разгоряченный, вероятно, тостами за черногорского владыку, за разных
великих босняков, чехов и словаков, импровизировал
стихи, в которых было следующее, не вовсе христианское выражение.
Он совершенно одолел песню слепых, и день за днем под гул этого
великого моря все более
стихали на дне души личные порывания к невозможному…
Подав хорошие примеры новых
стихов, надел на последователей своих узду
великого примера, и никто доселе отшатнуться от него не дерзнул.
Когда-то он перевел с немецкого какое-то важное сочинение какого-то важного немецкого поэта, в
стихах, умел посвятить свой перевод, умел похвастаться дружбой с одним знаменитым, но умершим русским поэтом (есть целый слой писателей, чрезвычайно любящих приписываться печатно в дружбу к
великим, но умершим писателям) и введен был очень недавно к Епанчиным женой «старичка сановника».
Предоставляя решение настоящего вопроса истории, с благоговением преклоняемся перед роком, судившим нам зреть святую минуту пробуждения, видеть лучших людей эпохи, оплаканной в незабвенных
стихах Хомякова, и можем только воскликнуть со многими: поистине
велик твой Бог, земля русская!
Пламенно восторгаясь, он читал ему «Вильгельма Телля», избранные места из «Орлеанской Девы» и заставлял наизусть заучивать огненные
стихи Фрейлиграта, подготовлявшего германские умы к
великому пожару 1848 года.
Великий Плавин (за все, что совершил этот юноша в настоящем деле, я его иначе и назвать не могу), устроив сцену, положил играть «Казака-стихотворца» [«Казак-стихотворец» — анекдотическая опера-водевиль в одном действий А.А.Шаховского (1777—1846).] и «Воздушные замки» [«Воздушные замки» — водевиль в
стихах Н.И.Хмельницкого (1789—1845).].
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию
стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным,
великим поэтом и человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к
великому человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя.
За несколько времени до
великого дня Степан Трофимович повадился было бормотать про себя известные, хотя несколько неестественные
стихи, должно быть сочиненные каким-нибудь прежним либеральным помещиком...
Беранже возбудил у меня неукротимое веселье, желание озорничать, говорить всем людям дерзкие, острые слова, и я, в краткий срок, очень преуспел в этом. Его
стихи я тоже заучил на память и с
великим увлечением читал денщикам, забегая в кухни к ним на несколько минут.
— Слушай, баточка мой, это я теперь тебе в последнее зачитаю, — и с этим дьякон начал Евангелие от Иоанна. Он прошел четыре главы и, дочитав до главы пятой, стал на одном
стихе и, вздохнув, повторил дважды
великое обещание: «Яко грядет час и ныне есть, егда мертвии услышат глас Сына Божия и, услышавши, оживут».
Он тоже с
великим сочувствием ожидал Илюшиных
стихов и при входе моем бросился ко мне с поклонами, в знак величайшего уважения и преданности.
Присутствующие, все, сколько их ни было за столом, онемели от внимания и не отрывали глаз от некогда бывших друзей. Дамы, которые до того времени были заняты довольно интересным разговором, о том, каким образом делаются каплуны, вдруг прервали разговор. Все
стихло! Это была картина, достойная кисти
великого художника!
Аполлон рассказывал мне, что вдова генеральша Корш целый вечер толковала с ним о Жорж Занд, и, к
великому его изумлению, говорила наизусть мои
стихи, а в довершение просила привести меня и представить ей. Мы оба не раскаялись, что воспользовались любезным приглашением.
О, какое наслаждение испытывал я, повторяя сладостные
стихи великого поэта, и с каким восторгом слушал меня добрый дядя, конечно не подозревавший, что память его любимца, столь верная по отношению к рифмованной речи, — прорванный мешок по отношению ко всему другому.
Он захотел познакомить меня с Николаем Михайловичем Шатровым, который был тогда в славе — и в светском обществе и в кругу московских литераторов — за стихотворение свое «Мысли россиянина при гробе Екатерины
Великой», [Впоследствии оно называлось иначе, а именно: «Праху Екатерины Второй»; под сим заглавием напечатано оно в третьей части «Стихотворений Н. Шатрова», изданных в пользу его от Российской академии.] в котором точно очень много было сильных
стихов: они казались смелыми и удобоприлагались к современной эпохе.
Из произведений Богдановича помещены в «Собеседнике»: 1) «О древнем и новом стихотворении» (ч. II, ст. XVIII; ч. III, ст. II; ч. V, ст. III; ч. VIII, ст. II); 2) басни: «Пчелы и Шмель» (ч. I, ст. XVII), «Журавли и Комар» (ч. II, ст. XXI), «Слух и Видение» и «Лев и Ребята» (ч. V, ст. IV); басня на пословицу: «воля со мною твоя, а по правде усадьба моя» (ч. VI, ст. XII); 3) письмо о великодушных чувствованиях (ч. I, ст. XXVIII); 4) идиллия белыми
стихами, перепечатанная откуда-то в исправленном виде (ч. III, ст. IV); 5) «К Д. Г. Левицкому» (ч. IV, ст. V); 6) «К моему другу» (ч. V, ст. IV); 7)
стихи на пословицу: «не всякая любовь свершается бедой» (ibid.); 8) «Гимн на бракосочетание
великого князя Павла Петровича» (ч. VII, ст. XXI); 9) «Старина ненапечатанная» (ч. X, ст. Xll); 10) «Станс к Л. Ф. М.» (ч. XI, ст. V); 11) «Стане к М. М. Хераскову» (ч. XIII, ст. I); 12) «Приятность простой жизни» (ч. XVI, ст. VII).
Он поместил здесь «Цидулку», «Сонет», «Эклогу», потом вдруг прислал письмо, в котором говорит, что десять лет не писал
стихов, а теперь сочинил подпись к монументу Петра
Великого и потому просит поместить ее в «Собеседнике».
(13) Таковы, например, письмо А. Мейера, при посылке исторических надписей российским государям (кн. I, ст. XXX); критика на эти надписи (кн. II, ст. XV); письмо при посылке сочинения «О системе мира» (кн. II, ст. XXII); письмо, при котором присланы вопросы Фонвизина (кн. III, ст. XVI); письмо, приложенное к «Повествованию мнимого глухого и немого» (кн. IV, ст. X); письмо г. Икосова при посылке его оды (книга IV, ст. XI); письмо, содержащее критику на «Систему мира» (кн. IV, ст. XVI); письмо при посылке
стихов г. Голенищева-Кутузова (кн. V, ст. VII); письмо Любослова о напечатании его «Начертания о российском языке» (кн. VII, ст. XV); письмо о «Былях и небылицах», с приложением предисловия к «Истории Петра
Великого» (кн. VII, ст. XIX); письмо при посылке стансов на учреждение Российской академии (кн. IX, ст. IV); письмо с приобщением оды «К бессмертию» (кн. X, ст. XIII); письмо А. Мейера в ответ на критику его исторических надписей (кн. X, ст. XIV); письмо при посылке
стихов Ломоносова (кн. XI, ст. XIV); письмо А. Старынкевича, с приложением «
Стихов к другу» (кн. XI, ст. XVI); письмо при посылке
стихов Р — Д — Н (кн. XIV, ст. V).
Другие авторы, участвовавшие в «Собеседнике» и подписывавшие свои имена, были следующие: А. Мейер, напечатавший «Исторические надписи в
стихах государям российским» (ч. I, ст. XXX) и «Ответ» на критику их (ч. X, ст. XIV); В. Жуков, поместивший здесь «Сонет творцу оды к Фелице» (ч. III, ст. VII); Павел Икосов, напечатавший оду на рождение
великой княгини Александры Павловны (ч. IV, ст. XI) и идиллию на тот же случай (ч. V, ст. VI); Д. Левицкий, поместивший свое письмо в «Собеседнике» (ч. VI, ст. III...
Глядя на это движение-деяние, я вспоминаю, что где-то, по запутанным дорогам
великой неустроенной земли, не спеша, одиноко шагает «проходящий» человек Осип Шатунов и, присматриваясь ко всему недоверчивыми глазами, чутко слушает разные слова — не сойдутся ли они в «
стих на всеобщее счастье»?
Хотя я увлекался чтением и горячими чувствами Шишкова, хотя многие
стихи, на которых он останавливался, точно были хороши и я восхищался ими, но не все объяснения красот «Петра
Великого» показались мне удовлетворительными; притом мне было как-то больно, что он не обратил собственно на меня ни малейшего внимания: я забыл, что накануне признавал себя совершенно его недостойным.
Тогда работник выдумал еще третье: он сложил
стихи во славу хозяина и стал ходить под окнами хозяина и громко кричать и петь
стихи, называя хозяина
великим, вездесущим, всемогущим, отцом, милостивцем, благодетелем.
Легенда о
Великом Инквизиторе: «Настает темная, горячая и «бездыханная севильская ночь». Воздух «лавром и лимоном пахнет»… Юноша Ипполит в «Идиоте» говорит: «Как только солнце покажется и «зазвучит» на небе (кто это сказал в
стихах: «на небе солнце зазвучало»? Бессмысленно, но хорошо!), — так мы и спать». И несколько раз он повторяет этот образ: «когда солнце взойдет и «зазвучит» на небе».
Эти
стихи, в переводе,
великого русского писателя-поэта поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Юрьевича Лермонтова, убитого в 1841 году, участника сражений, — человека воинской доблести, с истинно-русской душой.
— Не понимаю, чего тут волноваться, право. Ну, срежешься — что ж из этого? Можно обойтись и без курсов. И потом, мудрено срезаться. Продекламировать
стихи и басню — не
велика хитрость.
И той же главы в
стихе пятом: «И даны быша ему уста глаголюща
велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре-десять два».