Неточные совпадения
— Долго рассказывать… А отчасти моя идея именно в том, чтоб оставили меня в покое. Пока у меня есть два рубля, я хочу жить один, ни от кого не зависеть (не беспокойтесь, я знаю возражения) и ничего не делать, — даже для того
великого будущего человечества, работать на которого приглашали господина Крафта. Личная свобода, то есть моя собственная-с, на первом
плане, а дальше знать ничего не хочу.
План экспедиции. — Мулы. — Конское снаряжение. — Инвентарь. — Питательные базы. — Прибытие Дерсу. — Помощь, оказанная моряками. — Залив Петра
Великого. — Остров Аскольд. Залив Преображения. — Плавание на миноносцах. — Прибытие в залив Ольги. — Высадка на берег. — Горбуша.
— Тем лучше. — Она говорила совершенно спокойно. — Когда остается одно спасение — призвать себе в опору решимость на смерть, эта опора почти всегда выручит. Если скажешь: «уступай, или я умру» — почти всегда уступят; но, знаете, шутить таким
великим принципом не следует; да и нельзя унижать своего достоинства, если не уступят, то уж и надобно умереть. Он объяснил ей
план, очень понятный уж и из этих рассуждений.
— Гггааа! Что вы этим хотите сказать? То, что Москва сберегла свою физиономию; то, что по ней можно читать историю народа; то, что она строена не по
плану присяжного архитектора и взведена не на человеческих костях; то, что в ней живы памятники
великого прошлого; то, что…
Русский немец имел несчастье считать себя
великим гастрономом и вынашивал целых две недели великолепный гастрономический
план, от которого могла зависеть участь всей поездки набоба на Урал, и вдруг сунуло этого Вершинина с его ухой…
Раиса Павловна со своей стороны осыпала всевозможными милостями своего любимца, который сделался ее всегдашним советником и самым верным рабом. Она всегда гордилась им как своим произведением; ее самолюбию льстила мысль, что именно она создала этот самородок и вывела его на свет из тьмы неизвестности. В этом случае Раиса Павловна обольщала себя аналогией с другими
великими людьми, прославившимися уменьем угадывать талантливых исполнителей своих
планов.
Далее на стене, противуположной алькову, над огромной рабочей конторкой, заваленной приходо-расходными книгами, счетами, мешочками с образцами семян ржи, ячменя, овса,
планами на земли, фасадами на постройки, висел отлично гравированный портрет как бы рыцаря в шапочке и в мантии, из-под которой виднелись стальные латы, а внизу под портретом подпись: «Eques a victoria» [«Всадник-победитель» (лат.).], под которою, вероятно, рукою уж самого хозяина было прибавлено: «Фердинанд герцог Брауншвейг-Люнебургский,
великий мастер всех соединенных лож».
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им
план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей — любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути к масонству, он, к
великому счастию своему, узнал, что в их городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
— Да, маменька,
великая это тайна — смерть! Не вйсте ни дня ни часа — вот это какая тайна! Вот он все
планы планировал, думал, уж так высоко, так высоко стоит, что и рукой до него не достанешь, а Бог-то разом, в одно мгновение, все его мечтания опроверг. Теперь бы он, может, и рад грешки свои поприкрыть — ан они уж в книге живота записаны значатся. А из этой, маменька, книги, что там записано, не скоро выскоблишь!
Посланник, перекинувшись беглым взглядом с прусским флигель-адъютантом, с которым он нынче утром еще говорил о несчастной слабости Николая считать себя
великим стратегом, очень хвалил этот
план, доказывающий еще раз
великие стратегические способности Николая.
К
великому скандалу трех посетителей англичан, Елена хохотала до слез над святым Марком Тинторетта, прыгающим с неба, как лягушка в воду, для спасения истязаемого раба; с своей стороны, Инсаров пришел в восторг от спины и икр того энергичного мужа в зеленой хламиде, который стоит на первом
плане тициановского Вознесения и воздымает руки вослед Мадонны; зато сама Мадонна — прекрасная, сильная женщина, спокойно и величественно стремящаяся в лоно Бога-отца, — поразила и Инсарова и Елену; понравилась им также строгая и святая картина старика Чима да Конельяно.
У Егора Фомича для всякого было наготове ласковое словцо; он половину сплавщиков знал в лицо и теперь балагурил с ними с барским добродушием. Глядя на эту патриархальную картину, завзятый скептик пролил бы слезы невольного умиления: делец и носитель
великих промышленных
планов братался с наивными детьми народа — чего же больше?
Мы усердно пили шампанское за
великую будущность Чусовой, за будущую компанию, за гениальный
план Егора Фомича и за него самого.
Невозможно прямее и резче опровергнуть все возгласы, которые делаются опрометчивыми панегиристами о
великих замыслах и
планах, какие Петр соединял будто бы с потешными занятиями.
Но если по определениям прекрасного и возвышенного, нами принимаемым, прекрасному и возвышенному придается (независимость от фантазии, то, с другой стороны, этими определениями выставляется на первый
план отношение к человеку вообще и к его понятиям тех предметов и явлений, которые находит человек прекрасными и возвышенными: прекрасное то, в чем мы видим жизнь так, как мы понимаем и желаем ее, как она радует нас;
великое то, что гораздо выше предметов, с которыми сравниваем его мы.
Но теперь уж все эти герои отодвинулись на второй
план, потеряли прежнее значение, перестали сбивать нас, с толку своей загадочностью и таинственным разладом между ними и обществом, между
великими их силами и ничтожностью дел их…
— Не считаю вас способным жить по
плану, не ясному вам; вижу, что ещё не возникло в духе вашем сознание связи его с духом рабочего народа. Вы для меня уже и теперь отточенная трением жизни, выдвинутая вперёд мысль народа, но сами вы не так смотрите на себя; вам ещё кажется, что вы — герой, готовый милостиво подать, от избытка сил, помощь бессильному. Вы нечто особенное, для самого себя существующее; вы для себя — начало и конец, а не продолжение прекрасного и
великого бесконечного!
Михаил Андреевич расходовался сам на свои предприятия и платил расходы Казимиры, платил и расходы Кишенского по отыскиванию путей к осуществлению
великого дела освещения городов удивительно дешевым способом, а Кишенский грел руки со счетов Казимиры и рвал куртажи с тех ловких людей, которым предавал Бодростина, расхваливая в газетах и их самих, и их гениальные
планы, а между тем земля, полнящаяся слухами, стала этим временем доносить Кишенскому вести, что то там, то в другом месте, еще и еще проскальзывают то собственные векселя Бодростина, то бланкированные им векселя Казимиры.
Но в самое то время, как я собиралась ехать в Петербург,
планы князя Лимбурга были расстроены полученным известием, что
великий князь Павел Петрович, как наследный герцог Голштинский, променял Шлезвиг-Голштинское герцогство на Ольденбургские и Дельменгорстские владения.
«
Великая княжна» рассказала маркизу о судьбе своей, о
плане и намерениях, и он пришел в восхищение от необыкновенного ее ума и любезности.
Он пришел в восхищение, когда князь Лимбург, поверяя ему
планы мнимой наследницы русского престола, уверял его, что как скоро она наденет на голову корону деда своего Петра
Великого, то немедленно приступит к политике прусского короля, перед которым благоговеет, что она теперь же, посредством сношений с Пугачевым, постарается способствовать расширению владений Фридриха II на востоке, для чего отклонит вмешательство Австрии турецкими делами, а внимание России — войной с шведским королем, который таким образом будет помогать и ей, и Пугачеву.
— Вспомни, старина, что я и сам не знал, что мне делать с моими деньгами. Мне нужны не деньги, а новая деятельность: ты понимаешь? Магнус же знает. Мне еще неизвестен его
план, но мне важно то, что сказал мне Магнус: я заставлю вас самого работать, Вандергуд! О, Магнус
великий человек, ты это увидишь, Топпи!
Все значительное и
великое в истории, все подлинно новое и есть прорыв в экзистенциальном
плане, в творческой субъективности.
До часа смерти никто не знает, что с человеком может произойти, какие
великие перевороты, да и никто не знает, что с человеком происходит в час смерти, уже в
плане бытия нам недоступного.
Святой и гений, герой и
великий человек, пророк и апостол, талант и ум, изобретатель и мастер — все это чины человеческой иерархии, и подчинение им происходит в ином
плане, чем тот
план, в котором подчиняются иерархии нечеловеческой и безличной.
Как мог такой человек, который так красноречиво влечет к чести, допустить, чтобы вместе с положением и отличиями за заслуги было подавлено всякое стремление к
великому, а с уничтожением всяких ступеней «заглохли побуждения ко всяким высоким
планам».
Очень хорошо говорил: о
великом пятилетнем
плане, о необходимости коллективной обработки земли.
Это упорство со стороны
великой княжны было первой помехой к осуществлению
плана, составленного маркизом Шетарди. Вскоре явилось и другое препятствие.
— Я тебе говорю не любезность, а правду… Правду буду говорить и дальше… Как отец, ты имеешь право распоряжаться судьбой твоего сына, но, как умный человек, ты же должен подчиняться его наклонностям… Как верный сын отечества и верный слуга царевый, ты обязан способствовать развитию необыкновенных способностей мальчика, хотя бы оно было противно твоим
планам и желаниям… Твой сын будет
великим полководцем.
Выйдя из Пажеского корпуса 18 лет, он сделался модным гвардейским офицером, каких было много. Он отлично говорил по-французски, ловко танцевал, знал некоторые сочинения Вольтера и Руссо, но кутежи были у него на заднем
плане, а на первом стояли «права человека»,
великие столпы мира — «свобода, равенство и братство», «божественность природы» и, наконец, целые тирады из пресловутого «Эмиля» Руссо, забытого во Франции, но вошедшего в моду на берегах Невы.
Даже страх перед опасностью раскрытия его страшного
плана совершенно исчез из души княжны Маргариты Дмитриевны — так
велика была в ней уверенность в уме, дальновидности и рассчетливости ее нового друга, союзника и соучастника.
И все эти
великие думы, все
планы исчезали, как облако под ударом ветра, в чувстве удовольствия при первом взгляде друг на друга!
Дочь Апраксина, княгиня Елена Степановна Куракина, находилась в близких отношениях с графом Петром Ивановичем. Апраксину Бестужев предписал всячески избегать столкновения с пруссаками и как можно медленнее подвигаться к границе, а сам стал бороться с врагами внутренними, трудиться над своим
планом об удалении
великого князя от престолонаследия и хлопотал о заключении тайного союза с Англией. С большим трудом успел он уговорить государыню подписать союз с Англией.
Нечего и говорить, что Ермак решился ехать немедленно. Он не боялся смерти, но страшился утратить завоеванное, обмануть надежды царя и России. Личные дела и личные чувства отходили на второй
план, как бы ни серьезны были первые и не
велики вторые.
— Ужасно! — воскликнул граф Миних. — Нельзя ли облегчить бедствия народные, затеяв общеполезную работу? Сколько оставил нам Петр
Великий важных
планов, которых исполнение станет на жизнь и силы разве только наших правнуков! Например, чего бы лучше упорядочить пути сообщения в России? Для такого дела я положил бы в сторону меч и взялся бы за заступ и циркуль. А где, позвольте спросить, Артемий Петрович, наиболее оказываются нужды народные?
При отсутствии внимательного изучения русской истории XVIII века обыкновенно повторяли, что время, прошедшее от смерти Петра
Великого до вступления на престол Екатерины II, есть время печальное, недостаточно изученное — время, в которое на первом
плане были интриги, дворцовые перевороты, господство иноземцев.
Так это в шигалевщине и в
планах Петра Верховенского, как и в учении
Великого Инквизитора, который ведь под маской католичества проповедует религию социализма, религию хлеба земного, социального муравейника.
Шувалов ничего не подозревал, а
великий канцлер не спал и втихомолку стал подготовлять
план действий.
Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев — бывший военный министр, граф Бенигсен — по чину старший из генералов,
великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев — канцлер, Штейн — бывший прусский министр, Армфельд — шведский генерал, Пфуль — главный составитель
плана кампании, генерал-адъютант Паулучи — сардинский выходец, Вольцоген и многие другие.