Неточные совпадения
Отъезда
день давно просрочен,
Проходит и последний срок.
Осмотрен, вновь обит, упрочен
Забвенью брошенный возок.
Обоз обычный, три кибитки
Везут домашние пожитки,
Кастрюльки, стулья, сундуки,
Варенье
в банках, тюфяки,
Перины, клетки с петухами,
Горшки, тазы et cetera,
Ну, много всякого добра.
И вот
в избе между слугами
Поднялся шум, прощальный плач:
Ведут на двор осьмнадцать кляч...
— Слушай, слушай, пан! — сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих и подходя к нему с растопыренными руками. — Вот что мы сделаем. Теперь строят везде крепости и замки; из Неметчины приехали французские инженеры, а потому по дорогам
везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на
дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потому ему ничего, коли будет тяжеленько; а я сделаю
в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана.
— Говорил? Забыл. Но тогда я не мог говорить утвердительно, потому даже невесты еще не видал; я только намеревался. Ну, а теперь у меня уж есть невеста, и
дело сделано, и если бы только не
дела, неотлагательные, то я бы непременно вас взял и сейчас к ним
повез, — потому я вашего совета хочу спросить. Эх, черт! Всего десять минут остается. Видите, смотрите на часы; а впрочем, я вам расскажу, потому это интересная вещица, моя женитьба-то,
в своем то есть роде, — куда вы? Опять уходить?
Куда теперь направить путь?
А
дело уж идет к рассвету.
Поди, сажай меня
в карету,
Вези куда-нибудь.
— Люблю дьякона — умный. Храбрый. Жалко его. Третьего
дня он сына отвез
в больницу и знает, что из больницы
повезет его только на кладбище. А он его любит, дьякон. Видел я сына… Весьма пламенный юноша. Вероятно, таков был Сен-Жюст.
— Дом продать —
дело легкое, — сказал он. — Дома
в цене, покупателей — немало. Революция спугнула помещиков, многие переселяются
в Москву. Давай, выпьем. Заметил, какой студент сидит? Новое издание… Усовершенствован.
В тюрьму за политику не сядет, а если сядет, так за что-нибудь другое. Эх, Клим Иваныч, не
везет мне, — неожиданно заключил он отрывистую, сердитую свою речь.
Обломов не казал глаз
в город, и
в одно утро мимо его окон
повезли и понесли мебель Ильинских. Хотя уж ему не казалось теперь подвигом переехать с квартиры, пообедать где-нибудь мимоходом и не прилечь целый
день, но он не знал, где и на ночь приклонить голову.
Никто не чувствует себя человеком за этим
делом, и никто не вкладывает
в свой труд человеческого, сознательного уменья, а все
везет свой воз, как лошадь, отмахиваясь хвостом от какого-нибудь кнута.
На другой
день, 8-го числа, явились опять, попробовали, по обыкновению, настоять на угощении завтраком, также на том, чтоб ехать на их шлюпках, но напрасно. Им очень хотелось настоять на этом, конечно затем, чтоб показать народу, что мы не едем сами, а нас
везут, словом, что чужие
в Японии воли не имеют.
Штили держали нас
дня два почти на одном месте, наконец 17 мая нашего стиля, по чуть-чуть засвежевшему ветерку, мимо низменного, потерявшегося
в зелени берега добрались мы до Анжерского рейда и бросили якорь. Чрез несколько часов прибыл туда же испанский транспорт, который
вез из Испании отряд войск
в Манилу.
Дело Виктора Васильича приближалось к развязке; оно было назначено
в майскую сессию. Веревкин употребил все, что от него зависело, чтобы обставить
дело настоящим образом.
В день суда, когда Веревкин
повез Виктора Васильича на скамью подсудимых, Марья Степановна горько заплакала, несколько раз благословляла своего блудного сына и даже перекрестила самого Николая Иваныча.
— А Пуцилло-Маляхинский?.. Поверьте, что я не умру, пока не сломлю его. Я систематически доконаю его, я буду следить по его пятам, как тень… Когда эта компания распадется, тогда, пожалуй, я не отвечаю за себя: мне будет нечего больше делать, как только протянуть ноги. Я это замечал: больной человек, измученный, кажется, места
в нем живого нет, а все скрипит да еще работает за десятерых, воз
везет. А как отняли у него
дело — и свалился, как сгнивший столб.
— Вообразите, я его уже четыре
дня вожу с собою, — продолжал он, немного как бы растягивая лениво слова, но безо всякого фатовства, а совершенно натурально. — Помните, с тех пор, как ваш брат его тогда из коляски вытолкнул и он полетел. Тогда он меня очень этим заинтересовал, и я взял его
в деревню, а он все теперь врет, так что с ним стыдно. Я его назад
везу…
Расслабленный Ришар плачет и только и делает, что повторяет ежеминутно: «Это лучший из
дней моих, я иду к Господу!» — «Да, — кричат пасторы, судьи и благотворительные дамы, — это счастливейший
день твой, ибо ты идешь к Господу!» Все это двигается к эшафоту вслед за позорною колесницей,
в которой
везут Ришара,
в экипажах, пешком.
Нам не
повезло. Мы приехали во Владивосток два
дня спустя после ухода «Эльдорадо». Меня выручили П.Г. Тигерстедт и А.Н. Пель, предложив отправиться с ними на миноносцах. Они должны были идти к Шантарским островам и по пути обещали доставить меня и моих спутников
в залив Джигит [Отряд состоял из 5 миноносцев: «Грозный», «Гремящий», «Стерегущий», «Бесшумный» и «Бойкий».].
Я не стал расспрашивать моего верного спутника, зачем он не
повез меня прямо
в те места, и
в тот же
день мы добрались до матушкина хуторка, существования которого я, признаться сказать, и не подозревал до тех пор. При этом хуторке оказался флигелек, очень ветхий, но нежилой и потому чистый; я провел
в нем довольно спокойную ночь.
Судьи, надеявшиеся на его благодарность, не удостоились получить от него ни единого приветливого слова. Он
в тот же
день отправился
в Покровское. Дубровский между тем лежал
в постеле; уездный лекарь, по счастию не совершенный невежда, успел пустить ему кровь, приставить пиявки и шпанские мухи. К вечеру ему стало легче, больной пришел
в память. На другой
день повезли его
в Кистеневку, почти уже ему не принадлежащую.
На другой
день меня
везли в Пермь, но прежде, нежели я буду говорить о разлуке, расскажу, что еще мне мешало перед тюрьмой лучше понять Natalie, больше сблизиться с нею. Я был влюблен!
Все это у П. И. Шаблыкина было к сезону — ничего не пропустит. А когда, бывало, к новому году с Урала
везут багряную икру зернистую и рыбу — первым
делом ее пробуют
в Английском клубе.
Рядом с воротами стояло низенькое каменное здание без окон, с одной дверью на двор. Это — морг. Его звали «часовня». Он редко пустовал. То и
дело сюда привозили трупы, поднятые на улице, или жертвы преступлений. Их отправляли для судебно-медицинского вскрытия
в анатомический театр или, по заключению судебных властей, отдавали родственникам для похорон. Бесприютных и беспаспортных отпевали тут же и
везли на дрогах,
в дощатых гробах на кладбище.
Дело в том, что преступников сначала вели, привязав к прикладу солдатского ружья, и когда они не могли идти —
везли на тележке и здесь уже добивали окончательно.
Скажи мамаше большой поклон, поцелуй ручки за меня, а папаше [Так Аннушка должна была называть М. К. и М, И. Муравьевых-Апостолов.] скажи, что я здесь сейчас узнал, что Черносвитова поймали
в Тюкале и
повезли в Петербург. Я думал про него, когда узнал, что послали кого-то искать
в Красноярск по петербургскому обществу, но, признаюсь, не полагал, чтобы он мог принадлежать к комюнизму, зная, как он
делил собственность, когда был направником.
Какой же итог всего этого болтания? Я думаю одно, что я очень рад перебросить тебе словечко, — а твое
дело отыскивать меня
в этой галиматье. Я совершенно тот же бестолковый, неисправимый человек, с тою только разницею, что на плечах десятка два с лишком лет больше. Может быть, у наших увидишь отъезжающих, которые
везут мою рукопись, ты можешь их допросить обо мне, а уж я, кажется, довольно тебе о себе же наговорил.
Среди
дела и безделья незаметным образом прошло время до октября.
В Лицее все было готово, и нам велено было съезжаться
в Царское Село. Как водится, я поплакал, расставаясь с домашними; сестры успокаивали меня тем, что будут навещать по праздникам, а на рождество возьмут домой.
Повез меня тот же дядя Рябинин, который приезжал за мной к Разумовскому.
В тот же
день после обеда Вихров решился ехать к Фатеевой. Петр
повез его тройкой гусем
в крытых санях. Иван
в наказание не был взят, а брать кого-нибудь из других людей Вихров не хотел затем, чтобы не было большой болтовни о том, как он будет проводить время у Фатеевой.
Так случилось и с Вихровым, — и таких слабых мест он встретил
в романе своем очень много, и им овладело нестерпимое желание исправить все это, и он чувствовал, что поправит все это отлично, а потому, как Клеопатра Петровна ни упрашивала его остаться у ней на несколько
дней, он объявил, что это решительно невозможно, и, не пояснив даже причину тому, уехал домой, велев себя
везти как можно скорее.
То есть заплачу за тебя; я уверен, что он прибавил это нарочно. Я позволил
везти себя, но
в ресторане решился платить за себя сам. Мы приехали. Князь взял особую комнату и со вкусом и знанием
дела выбрал два-три блюда. Блюда были дорогие, равно как и бутылка тонкого столового вина, которую он велел принести. Все это было не по моему карману. Я посмотрел на карту и велел принести себе полрябчика и рюмку лафиту. Князь взбунтовался.
Я помню, смотрит, бывало, папенька
в окошко и говорит:"Вот пьяницу-станового
везут". Приедет ли становой к помещику по
делам — первое ему приветствие:"Что, пьяница! видно, кур по уезду сбирать ездишь!"Заикнется ли становой насчет починки мостов — ответ:"Кроме тебя, ездить здесь некому, а для тебя, пьяницы, и эти мосты — таковские". Словом сказать, кроме «пьяницы» да «куроеда», и слов ему никаких нет!
Девка там у них согрешит — куда
девать?
в скит к Александре под начал отдать; жену муж возненавидит — тоже
в скиты
везет; даже такие бывали случаи, что купцы и больших сыновей, под видом убогоньких, к этой Александре важивали.
Дело было зимнее; мертвое-то тело надо было оттаять; вот и
повезли мы его
в что ни на есть большую деревню, ну, и начали, как водится, по домам возить да отсталого собирать.
Свадьба должна была быть через две недели; но лекции наши начинались, и мы с Володей
в начале сентября поехали
в Москву. Нехлюдовы тоже вернулись из деревни. Дмитрий (с которым мы, расставаясь, дали слово писать друг другу и, разумеется, не писали ни разу) тотчас же приехал ко мне, и мы решили, что он меня на другой
день повезет в первый раз
в университет на лекции.
Но эти семь тысяч спасли А.Я. Липскерова. Вообще ему
везло. Затевая издание газеты, он не задавался никакими высокими идеями, а смотрел на газету как на коммерческое
дело с конечной целью разбогатеть по примеру Н.И. Пастухова, а что писалось
в газете, его занимало мало. Его интересовали только доходы.
Н.И. Пастухов, рыскавший целый
день, дознался, что манифест печатается
в Синодальной типографии, на Никольской. Он познакомился с курьерами и околачивался все время
в швейцарской и ждал, когда
повезут отпечатанный манифест во дворец.
По Москве раздавался благовест к обедне; прохожие благодаря свежему воздуху шли более обыкновенного оживленной и быстрой походкой; даже так называемые ваньки-извозчики ехали довольно резво; но среди такого веселого
дня вдоль Волхонки, по направлению к Конной площади, как уже догадывается, вероятно, читатель,
везли на позорных дрогах несчастного Лябьева
в арестантской одежде, с повешенной на груди дощечкой, на которой было четко написано: «убийца».
— Чего «проказница»! серьезно об этом переговорить надо! Ведь это — какое дело-то! «Тайна» тут — вот я тебе что скажу! Хоть и не настоящим манером, а все-таки… Нет, надо очень, да и как еще очень об этом
деле поразмыслить! Ты как думаешь: здесь, что ли, ей рожать велишь или
в город
повезешь?
В этот же
день запрягли Гнедка возить воду, и все с любопытством посмотрели, как новый Гнедко
повезет свою бочку.
Очевидно, это был тоже ночной бродяга, какой-нибудь несчастливец, которому, видно, не
повезло в этот
день, а может, не
везло уже много
дней и теперь не было нескольких центов, чтобы заплатить за ночлег.
И 1 января 1852 года Чернышев
повез к императору Николаю
в числе других
дел и это донесение Воронцова.
Екатерина Ивановна Пыльникова, Сашина тетка и воспитательница, сразу получила два письма о Саше: от директора и от Коковкиной. Эти письма страшно встревожили ее.
В осеннюю распутицу, бросив все свои
дела, поспешно выехала она из деревни
в наш город. Саша встретил тетю с радостью, — он любил ее. Тетя
везла большую на него
в своем сердце грозу. Но он так радостно бросился ей на шею, так расцеловал ее руки, что она не нашла
в первую минуту строгого тона.
Однако, испугавшись, сначала потерпел немного, а потом говорю: «
Везите меня
в больницу, худо моё
дело».
—
Повезу, когда время будет; бочки справлю, — сказала мать, видимо не желая, чтобы сын вмешивался
в хозяйственные
дела. — Ты как пойдешь, — сказала старуха сыну, — так возьми
в сенях мешочек. У людей заняла, тебе на кордон припасла. Али
в саквы положить?
Мой переезд
в «Федосьины покровы» совпал с самым трудным временем для Пепки. У него что-то вышло с членами «академии», и поэтому он голодал сугубо.
В чем было
дело — я не расспрашивал, считая такое любопытство неуместным. Вопрос о моем репортерстве потерялся
в каком-то тумане. По вечерам Пепко что-то такое строчил, а потом приносил обратно свои рукописания и с ожесточением рвал их
в мелкие клочья. Вообще, видимо, ему не
везло, и он мучился вдвойне, потому что считал меня под своим протекторатом.
Отец Маркел говорит: «Я ничего не боюсь и поличное с собою
повезу», и
повезли то бельишко с собою; но все это
дело сочтено за глупость, и отец Маркел хоша отослан
в монастырь на дьячевскую обязанность, но очень
в надежде, что хотя они генерала Гарибальди и напрасно дожидались, но зато теперь скоро, говорит, граф Бисмарков из Петербурга адъютанта пришлет и настоящих русских всех выгонит
в Ташкент баранов стричь…
У нас теперь не
дело делается, а разыгрывается
в лицах басня о лебеде, раке и щуке, которые взялись
везти воз.
В день бенефиса Тамара едет утром на вокзал, встречает Райчеву,
везет ее
в лучшую гостиницу по людным улицам. Артистку узнают, видят, говорят о ней, и около театральной кассы толпится народ. К вечеру — аншлаг. При первом выходе бенефицианта встречают аплодисментами и полным молчанием после каждого акта и лучших монологов Гамлета. Тепло встретили Офелию, красавицу С. Г. Бороздину, дочь известного артиста Г. И. Григорьева. Она только одна пока удостоилась аплодисментов и бисировала песнь Офелии.
На третий
день праздника приехал доктор, поговорил с больною и, прописав ей малиновый сироп с какой-то невинной примесью, сказал Анне Михайловне, что
в этом климате Даше остается жить очень недолго и что как последнее средство продлить ее
дни, он советует немедленно
повезти ее на юг,
в Италию,
в Ниццу.
—
В самом
деле: кто же ее
повезет? Кому с нею ехать?
Миклаков
в молодости отлично кончил курс
в университете, любил очень читать и потому много знал; но
в жизни как-то ему не
повезло:
в службе он дотянул только до бухгалтера, да и тут его терпели потому, что обязанности свои он знал
в совершенстве, и начальники его обыкновенно говорили про него: «Миклаков, как бухгалтер, превосходный, но как человек — пренеприятный!»
Дело в том, что при служебных объяснениях с своими начальствующими лицами он нет-нет да и ввернет почти каждому из них какую-нибудь колкость.
— Да, припоминаю эту минуту, — начал он опять с грустным видом, — когда вас
повезли венчать, не дай бог перенести никому того, что я перенес
в тот
день!
Кучумов. Незнакомый. Говорит: не угодно ли вашему сиятельству
в бакару? Извольте, говорю, извольте! Денег со мной было много, рискну, думаю, тысчонку-другую. Садимся, начинаем с рубля, и
повезло мне, что называется, дурацкое счастье. Уж он менял, менял карты, видит, что
дело плохо; довольно, говорит. Стали считаться — двенадцать с половиной тысяч… Вынул деньги…