Неточные совпадения
Как бы то ни
было, но деятельность Двоекурова
в Глупове
была, несомненно, плодотворна. Одно то, что он
ввел медоварение и пивоварение и сделал обязательным употребление горчицы и лаврового листа, доказывает, что он
был по прямой линии родоначальником тех смелых новаторов, которые спустя три четверти столетия вели войны во имя картофеля. Но самое важное
дело его градоначальствования — это, бесспорно, записка о необходимости учреждения
в Глупове академии.
— Впрочем, — нахмурившись сказал Сергей Иванович, не любивший противоречий и
в особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с одного на другое и без всякой связи
вводили новые доводы, так что нельзя
было знать, на что отвечать, — впрочем, не
в том
дело. Позволь. Признаешь ли ты, что образование
есть благо для народа?
Не дай мне Бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом
в желтой шале
Иль с академиком
в чепце!
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Быть может, на беду мою,
Красавиц новых поколенье,
Журналов вняв молящий глас,
К грамматике приучит нас;
Стихи
введут в употребленье;
Но я… какое
дело мне?
Я верен
буду старине.
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы вы все-то видели, о господи! А сколько, сколько раз я ее
в слезы
вводила! Да на прошлой еще неделе! Ох, я! Всего за неделю до его смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько раз я это делала. Ах, как теперь, целый
день вспоминать
было больно!
Макаров не
ввел, а почти внес его
в комнаты, втолкнул
в уборную, быстро
раздел по пояс и начал мыть. Трудно
было нагнуть шею Маракуева над раковиной умывальника, веселый студент, отталкивая Макарова плечом, упрямо не хотел согнуться, упруго выпрямлял спину и мычал...
Через несколько
дней он,
в сопровождении Безбедова, ходил по комнатам своей квартиры. Комнаты обставлены старой и солидной мебелью, купленной, должно
быть,
в барской усадьбе. Валентин Безбедов,
вводя Клима во владение этим имуществом, пренебрежительно просипел...
«Да, эта бабища внесла
в мою жизнь какую-то темную путаницу. Более того — едва не погубила меня. Вот если б можно
было ввести Бердникова… Да, написать повесть об этом убийстве — интересное
дело. Писать надобно очень тонко, обдуманно, вот
в такой тишине,
в такой уютной, теплой комнате, среди вещей, приятных для глаз».
Через
день, по приходе
в Портсмут, фрегат втянули
в гавань и
ввели в док, а людей перевели на «Кемпердоун» — старый корабль, стоящий
в порте праздно и назначенный для временного помещения команд. Там поселились и мы, то
есть туда перевезли наши пожитки, а сами мы разъехались. Я уехал
в Лондон, пожил
в нем, съездил опять
в Портсмут и вот теперь воротился сюда.
А подумать внимательно о факте и понять его причины — это почти одно и то же для человека с тем образом мыслей, какой
был у Лопухова, Лопухов находил, что его теория дает безошибочные средства к анализу движений человеческого сердца, и я, признаюсь, согласен с ним
в этом;
в те долгие годы, как я считаю ее за истину, она ни разу не
ввела меня
в ошибку и ни разу не отказалась легко открыть мне правду, как бы глубоко ни
была затаена правда какого-нибудь человеческого
дела.
Бурмакин
был наверху блаженства. Он потребовал, чтоб невеста его не уезжала
в аббатство, и каждый
день виделся с нею. Оба уединялись где-нибудь
в уголку; он без умолку говорил, стараясь
ввести ее
в круг своих идеалов; она прислонялась головой к его плечу и томно прислушивалась к его говору.
Много потом наплодилось
в Москве ресторанов и мелких ресторанчиков, вроде «Италии», «Ливорно», «Палермо» и «Татарского»
в Петровских линиях, впоследствии переименованного
в гостиницу «Россия».
В них
было очень дешево и очень скверно. Впрочем, исключением
был «Петергоф» на Моховой, где Разживин
ввел дешевые дежурные блюда на каждый
день, о которых публиковал
в газетах.
Он
был врагом всякого монофизитского уклона
в понимании христианства, он утверждал активность человека
в христианском богочеловеческом
деле, он
ввел в христианство правду гуманизма и гуманитаризма.
Но разговор сей
ввел было меня
в великие хлопоты: отдатчики рекрутские, вразумев моей речи, воспаленные гневом, прискочив ко мне, говорили: — Барин, не
в свое мешаешься
дело, отойди, пока сух, — и сопротивляющегося начали меня толкать столь сильно, что я с поспешностию принужден
был удалиться от сея толпы.
Наступил вечер великого
дня,
в который Арапов должен
был ввести Розанова к своим людям и при этом случае показать чужого человека.
Нарядные мужики
ввели его
в сени и стали
раздевать его. Иван дрожал всем телом. Когда его совсем
раздели, то повели вверх по лестнице; Иван продолжал дрожать. Его
ввели, наконец, и
в присутствие. Председатель стал спрашивать; у Ивана стучали зубы, — он не
в состоянии даже
был отвечать на вопросы. Доктор осмотрел его всего, потрепал по спине, по животу.
— Конечно-с, мы с ним ездили на лодке, с хозяином-с; это я перед вашим высокоблагородием как перед богом-с… А только каким манером они утонули, этого ни я, ни товарищ мой объясниться не можем-с, почему что как на это их собственное желание
было, или как они против меня озлобление имели, так, может, через эвто самое хотели меня под сумнение
ввести, а я
в эвтом
деле не причастен.
— Чего еще вернее! От Котильона я отправился к одному приятелю —
в контроле старшим ревизором служит."У нас, говорит, сегодня экстренное заседание: хотят
в Болгарии единство касс
вводить". Оттуда — к начальнику отделения,
в министерстве внутренних
дел служит. Он тоже:"Не знаете ли вы, говорит, человечка такого, которого можно
было бы
в Журжево исправником послать?"
И добряк хотел
было Тулузова
ввести в комнату к Мартыну Степанычу, до сих пор еще проживавшему у него и тщетно ждавшему разрешения воротиться
в Петербург. Тулузов уклонился от этого приглашения и сказал, что он просит это
дело вести пока конфиденциально.
— Что вам за
дело до меня? — закричал
было он; но
в это время Антип Ильич, почтительно предшествуя,
ввел в нумер к барину высокого старика
в белом жабо и с двумя звездами, при одном виде которого Крапчик догадался, что это, должно
быть, какой-нибудь сановник, а потому мгновенно же исполнился уважения и некоторого страха; но Егор Егорыч сказал прибывшему гостю довольно фамильярно...
Валерьян
был принят
в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он на другой же
день стал рассказывать
в разных обществах, как с него снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему на глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом
ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться
в ноги великому мастеру, который при этом,
в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
Огромное здание полицейского управления с высоченной каланчой. Меня
ввели в пустую канцелярию. По случаю воскресного
дня никого не
было, но появились коротенький квартальный и какой-то ярыга с гусиным пером за ухом.
— Вот сморчки, щи из крапивы, огурцы — об этом ты можешь писать, потому что это правда; что же касается до вливания жизни
в сердца, то этого не существует
в действительности, а стало
быть, и"сочинять"незачем. Налжешь,
введешь простодушных
в заблуждение — что хорошего! А кроме того, и сам нечувствительно
в распутство впадешь. Сегодня ты только для красного словца"сочинишь", а завтра, пожалуй, скажешь: а что
в самом
деле! — а послезавтра и впрямь
в тебе сердце начнет играть!
Было что-то особенно сладкое
в ее ласке, что-то совершенно новое для Фомы, и он смотрел
в глаза старухе с любопытством и ожиданием на лице. Эта старуха
ввела его
в новый, дотоле неизвестный ему мир.
В первый же
день, уложив его
в кровать, она села рядом с нею и, наклоняясь над ребенком, спросила его...
Княгиня написала ему еще из Петербурга, что она такого-то числа приедет
в Москву и остановится у Шеврие. Елпидифор Мартыныч
в назначенный ею
день с раннего утра забрался
в эту гостиницу, нанял для княгини прекрасный нумер и ожидал ее. Княгиня действительно приехала и
была встречена Елпидифором Мартынычем на крыльце гостиницы. Он под ручку
ввел ее на лестницу и указал ей приготовленное помещение. Княгиня не знала, как и благодарить его. С княгиней, разумеется, приехала и Петицкая.
—
Есть, имею! — отвечал нотариус,
вводя князя
в свой кабинет. — Молодым людям стыдно бы хворать!.. Вот нам старикам — другое
дело!
Бакин. А уж это их
дело, оскорбляться или нет. По крайней мере, я не обманываю; ведь не могу же я, при таком количестве
дел, заниматься любовью серьезно: зачем же я
буду притворяться влюбленным,
вводить в заблуждение, возбуждать, может
быть, какие-нибудь несбыточные надежды! То ли
дело договор?
—
В таком случае вот видите что, — произнесла Татьяна Васильевна, энергически повертываясь лицом к Бегушеву на своем длинном кресле, на котором она до того полулежала, вся обернутая пледами, и при этом ее повороте от нее распространился запах камфары на весь вагон. — Поедемте вместе со мной на будущее лето по этой ненавистной мне Европе: я вас
введу во все спиритические общества, и вы, может
быть,
в самом
деле уверуете!..
— Здесь помещаюсь я, — сказал Поп, указывая одну дверь и, открыв другую, прибавил: — А вот ваша комната. Не робейте, Санди, мы все люди серьезные и никогда не шутим
в делах, — сказал он, видя, что я, смущенный, отстал. — Вы ожидаете, может
быть, что я
введу вас
в позолоченные чертоги (а я как раз так и думал)? Далеко нет. Хотя жить вам
будет здесь хорошо.
Прошел месяц, другой. Много я уже перевидал, и
было уже кое-что страшнее Лидкиного горла. Я про него и забыл. Кругом
был снег, прием увеличивался с каждым
днем. И как-то,
в новом уже году, вошла ко мне
в приемную женщина и
ввела за ручку закутанную, как тумбочка, девчонку. Женщина сияла глазами. Я всмотрелся и узнал.
Гурий Плетнев
был близок к ним, но,
в ответ на мои просьбы
ввести меня
в круг этих
дел, говорил...
Куда! она всех посыльных переколотила, и, если бы не обманом, не свели бы ее оттуда
в целый
день. А то как сманили с чердака и
ввели в особую комнату, да туда и жениха впустили. Софийка (так
была научена маменькою) от него и руками и ногами, знай кричит:"Не хочу, не пойду!"Но жених, рассмотревши ее внимательно, сказал маменьке:"Моя, беру! Благословите только". Как бы и не понравиться кому такой девке? Крупная, полная, румяная, черноволосая, и как будто усики высыпали около больших, толстых, красных губ ее.
Пан Тимофтей, встретив нас,
ввел в школу, где несколько учеников, из тутошних казацких семейств, твердили свои «стихи» (уроки). Кроме нас, панычей,
в тот же
день, на Наума, вступило также несколько учеников. Пан Кнышевский, сделав нам какое-то наставление, чего мы, как еще неученые, не могли понять, потому что он говорил свысока, усадил нас и преподал нам корень, основание и фундамент человеческой мудрости. Аз, буки, веди приказано
было выучить до обеда.
«Даждь дождь земле алчущей, спасе!» Раз от раза он все хватал это смелее и громче и очень этим угодил и крестьянам и духовенству, с представителями которого он еще более сошелся за столом, где опять несколько раз поднимался и
пел: «Даждь дождь земле алчущей, спасе!» Этим Алымов
ввел у нас прошение о дожде
в такое распространение, что после у нас
в доме все по целым
дням пели: «Даждь дождь земле, спасе!» Но больше всех
в этом упражнялись мы, дети: мы
в своем молитвенном напряжении даже превзошли старших тем, что устроили себе из няниных фартуков ризы, а из свивальников орари, и все облачились да
пели: «Даждь дождь».
Поличье, отобранное у Висленева,
было самого ничтожного свойства и арест его
был очень не строг, так что Алине Дмитриевне Фигуриной не стоило никаких особенных затруднений устроить свидание с арестантом, а потом
было еще легче
ввести его
в суть дела и потребовать от него услуги за услугу, брака за сбережение его сочинения, которое находится тут же,
в части,
в кармане Алины, и сейчас может
быть предъявлено, после чего Висленеву уже не
будет никакого спасения.
Они находятся теперь при
деле о самозванке.], намеревавшийся ехать с нею
в Константинополь, где надеялся сделаться официальным агентом конфедерации; Ганецкий, бывший иезуит, имевший обширные знакомства
в Риме, намеревавшийся провести ее к святейшему отцу и
ввести в лоно римской церкви, и наконец — «Мосбахский незнакомец», Доманский, который не
в силах
был оставить прекрасную принцессу,
в которую
был страстно влюблен.
— Как же иначе-то?.. Ведь нельзя же так оставить все. Серафима теперь у тетеньки… Как бы она меня там ни встретила, я туда поеду… Зачем же я ее
буду вводить в новые грехи? Вы войдите ей
в душу.
В ней страсть-то клокочет,
быть может, еще сильнее. Что она, первым
делом, скажет матери своей: Калерия довела меня до преступления и теперь живет себе поживает на даче, добилась своего, выжила меня.
В ее глазах я — змея подколодная.
Первая моя экскурсия
в деревню летом 1861 года длилась всего около двух месяцев; но для будущего бытописателя-беллетриста она не прошла даром. Все это время я каждый
день должен
был предаваться наблюдениям и природы, и хозяйственных порядков, и крестьянского"мира", и народного быта вообще, и приказчиков, и соседей, и местных властей вроде тех, кто
вводил меня во владение.
За мной идут немногие,
Но всё великие мужи,
Которые безропотно
Несут тяжелые труды.
Но я веду их всех к бессмертию,
Введу в собрание богов,
И
будет славе их бессмертная
Блистать
в теченье всех веков».
Тогда-то, свыше вдохновенный,
Воскликнул юноша: «Тебя
Я избираю, Добродетель,
Во всех
делах вести меня.
Пускай другие предаются
Тому презренному покою,
А я тебе тобой клянуся
Всегда идти лишь за тобою...
Пришлось
ввести себе
в бюджет новую расходную статью, — по пятачку
в день на кружку пива: номер газеты стоил пятак, а
в портерной за тот же пятак можно
было читать все газеты и еженедельные журналы, и
в придачу — кружка пива.
— Василий Васильевич изъявил мне желание, — вкрадчиво заговорил тот, — написать прошение министру юстиции,
в котором объяснит, что он, чувствуя угрызения совести, желает восстановить истину, искаженную им умышленно на суде по наущению окружавших его лиц, чем он
ввел в заблуждение не только врача-психиатра, который его исследовал, но и присяжных заседателей, решивших
дело. Василий Васильевич думает, что после такой повинной у него
будет легче на сердце.
Однако интролигатор, на свое счастие и несчастие, нашел эту редкость; но чту это
был за человек? — Это
был в своем роде замечательный традиционный жидовский гешефтист, который
в акте найма усмотрел превосходный способ обделывать
дела путем разорения ближнего и профанации религии и закона. И что всего интереснее, он хотел все это проделать у всех на глазах и, так сказать,
ввести в употребление новый, до него еще неизвестный и чрезвычайно выгодный прием — издеваться над религиею и законом.
Так как это злое настроение
в наши
дни особенно ожесточилось и появляется много писаний, авторы которых беззастенчиво стремятся
ввести мало знающих историю людей
в заблуждение, представляя им
былое время и
былые порядки
в ложном свете, дабы таким образом показать старину, как время счастливое и прекрасное, к какому, будто бы, следует желать возвратиться, то и со стороны людей, уважающих истину, имеющую свою цену «на каждом месте и о каждой добе», должно
быть представляемо общественному вниманию, какие явления имели для себя место во времена
былые.