Неточные совпадения
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда ехала с матерью, а назад с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. — Вы, верно, из
отпуска? — сказал он и, не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез
было пролито
в Москве при разлуке?
Ужаснее же этих трех обстоятельств
было четвертое, которое заключалось
в том, что должник старушки добыл себе заграничный
отпуск и не позже как завтра уезжает с роскошною дамою своего сердца за границу — где наверно пробудет год или два, а может
быть и совсем не вернется, «потому что она очень богатая».
— Уж хороши здесь молодые люди! Вон у Бочкова три сына: всё собирают мужчин к себе по вечерам, таких же, как сами,
пьют да
в карты играют. А наутро глаза у всех красные. У Чеченина сын приехал
в отпуск и с самого начала объявил, что ему надо приданое во сто тысяч, а сам хуже Мотьки: маленький, кривоногий и все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да…
Марья Гавриловна
была воспитана на французских романах и следственно
была влюблена. Предмет, избранный ею,
был бедный армейский прапорщик, находившийся
в отпуску в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстию и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери о нем и думать, а его принимали хуже, нежели отставного заседателя.
А какие там типы
были! Я знал одного из них. Он брал у хозяина
отпуск и уходил на Масленицу и Пасху
в балаганы на Девичьем поле
в деды-зазывалы. Ему
было под сорок, жил он с мальчиков у одного хозяина. Звали его Ефим Макариевич. Не Макарыч, а из почтения — Макариевич.
Вскоре Игнатович уехал
в отпуск, из которого через две недели вернулся с молоденькой женой. Во втором дворе гимназии
было одноэтажное здание, одну половину которого занимала химическая лаборатория. Другая половина стояла пустая;
в ней жил только сторож, который называл себя «лабаторщиком» (от слова «лабатория»). Теперь эту половину отделали и отвели под квартиру учителя химии. Тут и водворилась молодая чета.
— У всякого
есть свой царь
в голове, говорится по-русски, — заметил Стрепетов. — Ну, а я с вами говорю о тех, у которых свой царь-то
в отпуске. Вы ведь их знаете, а Стрепетов старый солдат, а не сыщик, и ему, кроме плутов и воров, все верят.
Едучи с Рациборским на железную дорогу, Кракувка объявил, что он должен брать
отпуск за границу и готовиться
в Париж, где он получит обязанности более сообразные с его характером, а на его место
в Москву
будет назначено другое лицо.
— Да. Я думаю там остановиться денька на два, на три. Еду я, собственно,
в Москву. Получил двухмесячный
отпуск, но интересно
было бы по дороге поглядеть город. Говорят, очень красивый;.
Также не напрасно прошла для Гладышева и история его старшего брата, который только что вышел из военного училища
в один из видных гренадерских полков и, находясь
в отпуску до той поры, когда ему можно
будет расправить крылья, жил
в двух отдельных комнатах
в своей семье.
В доме нас встретили неожиданные гости, которым мать очень обрадовалась: это
были ее родные братья, Сергей Николаич и Александр Николаич; они служили
в военной службе,
в каком-то драгунском полку, и приехали
в домовой
отпуск на несколько месяцев.
Не дождавшись еще отставки, отец и мать совершенно собрались к переезду
в Багрово. Вытребовали оттуда лошадей и отправили вперед большой обоз с разными вещами. Распростились со всеми
в городе и, видя, что отставка все еще не приходит, решились ее не дожидаться. Губернатор дал отцу
отпуск,
в продолжение которого должно
было выйти увольнение от службы; дяди остались жить
в нашем доме: им поручили продать его.
Впоследствии, когда я уже
был студентом, а потом петербургским чиновником, приезжавшим
в отпуск, я всегда спешил повидаться с Чичаговым: прочесть ему все, что явилось нового
в литературе, и поделиться с ним моими впечатлениями, молодыми взглядами и убеждениями.
На другой день к обеду действительно все сборы
были кончены, возок и кибитка уложены, дожидались только отцова
отпуска. Его принесли часу
в третьем. Мы должны
были проехать несколько станций по большой Казанской дороге, а потому нам привели почтовых лошадей, и вечером мы выехали.
Первым делом Вихрова, по прочтении этого письма,
было ехать к губернатору с тем, чтобы отпроситься у него
в отпуск в Петербург.
Впрочем, вечером, поразмыслив несколько о сообщенном ему прокурором известии, он, по преимуществу, встревожился
в том отношении, чтобы эти кляузы не повредили ему как-нибудь
отпуск получить, а потому, когда он услыхал вверху шум и говор голосов, то, подумав, что это, вероятно, приехал к брату прокурор, он решился сходить туда и порасспросить того поподробнее о проделке Клыкова; но, войдя к Виссариону
в гостиную, он
был неприятно удивлен: там на целом ряде кресел сидели прокурор, губернатор, m-me Пиколова, Виссарион и Юлия, а перед ними стоял какой-то господин
в черном фраке и держал
в руках карты.
— И это написано-с, — отвечал Вихров. —
В отпуск, значит, я никак не могу надеяться
быть отпущен вами?
Оказывается, что уже две недели тому назад у него
был в кармане
отпуск.
Однажды Сенечка насмерть перессорился с маменькой из-за бани. Приехавши летом
в отпуск, вздумал он вымыться
в баньке и пришел доложить об этом маменьке. Он тогда только что
был произведен
в статские советники и назначен вице-директором какого-то департамента.
— Да и вообще ваше поведение… — продолжал жестоким тоном Шульгович. — Вот вы
в прошлом году, не успев прослужить и года, просились, например,
в отпуск. Говорили что-то такое о болезни вашей матушки, показывали там письмо какое-то от нее. Что ж, я не смею, понимаете ли — не смею не верить своему офицеру. Раз вы говорите — матушка, пусть
будет матушка. Что ж, всяко бывает. Но знаете — все это как-то одно к одному, и, понимаете…
Но она радовалась, что пичужки любят ее, что начальство довольно, и все реже и реже пользовалась
отпуском в город, хотя гороховое платье еще
было как новое.
Васин, который, как успел рассмотреть Володя,
был маленький, с большими добрыми глазами, бакенбардист, рассказал, при общем сначала молчании, а потом хохоте, как, приехав
в отпуск, сначала ему
были ради, а потом отец стал его посылать на работу, а за женой лесничий поручик дрожки присылал. Всё это чрезвычайно забавляло Володю. Он не только не чувствовал ни малейшего страха или неудовольствия от тесноты и тяжелого запаха
в блиндаже, но ему чрезвычайно легко и приятно
было.
Будущие второкурсники (господа обер-офицеры) обыкновенно дня за три до производства отпускаются
в отпуск до начала августа, когда они
в один и тот же день и час должны
будут прибыть
в училищную приемную и, лихо откозыряв дежурному офицеру, громко отрапортовать ему...
Из
отпуска нужно
было приходить секунда
в секунду,
в восемь с половиной часов, но стоило заявить о том, что пойдешь
в театр, —
отпуск продолжается до полуночи.
В следующее воскресение он не имел возможности предпринять снова свои лихорадочные поиски, потому что
в наказание за единицу по фортификации
был лишен этим проклятым Дроздом
отпуска.
Но зато первая рота, государева,
в скором времени ответила третьей — знаменной, поистине великолепным зрелищем, которое называлось «Похороны штыка» и, кажется,
было наследственным, преемственным. «Жеребцы» не пожалели ни времени, ни хлопот и набрали, бывая по воскресеньям
в отпуску, множество бутафорского материала.
Совсем, окончательно бедные юнкера принуждены
были ходить
в отпуск в казенных сапогах, слегка и вовсе уж не так дурно благоухавших дегтем.
На днях выборы вакансий, производство, подпоручичьи эполеты, высокое звание настоящего обер-офицера. Фараоны где-то вдали, внизу,
в безвестности и забвении. И они чрезвычайно
были обрадованы, когда дня за три до производства старшего курса
в первый офицерский чин их распустили
в отпуск до конца августа.
— И э-Александров. Кто хочет завтракать или обедать
в училище, заявите немедленно дежурному для сообщения на кухню. Ровно к восьми вечера все должны
быть в училище совершенно готовыми. За опоздание — до конца каникул без
отпуска. Рекомендую позаботиться о внешности. Помните, что александровцы — московская гвардия и должны отличаться не только блеском души, но и благородством сапог. Тьфу, наоборот. Затем вы свободны, господа юнкера. Перед отправкой я сам осмотрю вас. Разойдитесь.
— Эт-то что за безобразие? — завопил Артабалевский пронзительно. — Это у вас называется топографией? Это, по-вашему, военная служба? Так ли подобает вести себя юнкеру Третьего Александровского училища? Тьфу! Валяться с девками (он понюхал воздух),
пить водку! Какая грязь! Идите же немедленно явитесь вашему ротному командиру и доложите ему, что за самовольную отлучку и все прочее я подвергаю вас пяти суткам ареста, а за пьянство лишаю вас
отпусков вплоть до самого дня производства
в офицеры. Марш!
Приблизительно так бурчит про себя господин обер-офицер Александров, идя торопливыми большими шагами по Поварской к Арбату. Вчера
была елка и танцевали у Андриевичей. Домой он вернулся только к пяти часам утра, а подняли его насилу-насилу
в семь без двадцати. Ах, как бы не опоздать! Вдруг залепит Дрозд трое суток без
отпуска. Вот тебе и Рождество…
Домой юнкера нарочно пошли пешком, чтобы выветрить из себя пары шампанского. Путь
был не близкий: Земляной вал, Покровка, Маросейка, Ильинка, Красная площадь, Спасские ворота, Кремль, Башня Кутафья, Знаменка… Юнкера успели прийти
в себя, и каждый, держа руку под козырек, браво прорапортовал дежурному офицеру, поручику Рославлеву, по-училищному — Володьке: «Ваше благородие, является из
отпуска юнкер четвертой роты такой-то».
Однажды юнкер Александров
был оставлен без
отпуска за единицу по фортификации. Скитаясь без дела по опустевшим залам и коридорам, он совсем ошалел от скуки и злости и, сам не зная зачем, раскалил
в камине уборной докрасна кочергу и тщательно выжег на красной фанере огромными буквами слово «Дрозд».
— Нельзя, милая, нельзя. Служба…
Отпуск кончился… А что говорить, хорошо бы
было! Ты посмотри только, как розы-то пахнут… Отсюда слышу. А летом
в жары ни один цветок не пахнул, только белая акация… да и та конфетами.
Многие и кормились, помещая рекламные заметки или собирая объявления за счет гонорара. Ухитрялась получать от И.И. Смирнова деньги заведовавшая редакцией «Соколиха», Александра Ивановна Соколова, которой
было «все все равно» и которая даже не обиделась, когда во время ее
отпуска фельетонист Добронравов
в романе «Важная барыня» вывел ее
в неказистом виде. Добронравов
в романе вставлял рекламы фирм и получал с них за это взятки.
— И то, дядя, тороплюсь; ведь я
в отпуску, надобно на срок
поспевать.
За год до переезда ее к Степану Михайловичу приехал
в Симбирскую губернию,
в отпуск, молодой человек, лет двадцати восьми, родовой тамошний дворянин Михаил Максимович Куролесов, служивший
в военной службе; он
был, как говорится, молодец собой.
В отпуск приезжал редко, да и приезжать
было не к чему, потому что у него родового имения всего
было душ с полтораста, и то малоземельных, находившихся
в разнопоместном селении Грачовке.
Михаила Максимовича мало знали
в Симбирской губернии, но как «слухом земля полнится», и притом, может
быть, он и
в отпуску позволял себе кое-какие дебоши, как тогда выражались, да и приезжавший с ним денщик или крепостной лакей, несмотря на строгость своего командира, по секрету кое-что пробалтывал, — то и составилось о нем мнение, которое вполне выражалось следующими афоризмами, что «майор шутить не любит, что у него ходи по струнке и с тропы не сваливайся, что он солдата не выдаст и, коли можно, покроет, а если попался, так уж помилованья не жди, что слово его крепко, что если пойдет на ссору, то ему и черт не брат, что он лихой, бедовый, что он гусь лапчатый, зверь полосатый…», [Двумя последними поговорками, несмотря на видимую их неопределенность, русский человек определяет очень много, ярко и понятно для всякого.
— Ох, батенька Андрей Ильич, давайте-ка полечим наши нервы. Никуда они у нас не годятся… Послушайтесь моего совета: берите
отпуск да махните куда-нибудь за границу… Ну, что вам себя здесь растравлять? Поживите полгодика
в свое удовольствие:
пейте хорошее вино, ездите верхом побольше, насчет ламура [Любви (от франц. l'amour).] пройдитесь…
Пришло несколько офицерчиков, выскочивших на коротенький
отпуск в Европу и обрадовавшихся случаю, конечно, осторожно и не выпуская из головы задней мысли о полковом командире, побаловаться с умными и немножко даже опасными людьми; прибежали двое жиденьких студентиков из Гейдельберга — один все презрительно оглядывался, другой хохотал судорожно… обоим
было очень неловко; вслед за ними втерся французик, так называемый п' ти женом грязненький, бедненький, глупенький… он славился между своими товарищами, коммивояжерами, тем, что
в него влюблялись русские графини, сам же он больше помышлял о даровом ужине; явился, наконец, Тит Биндасов, с виду шумный бурш, а
в сущности, кулак и выжига, по речам террорист, по призванию квартальный, друг российских купчих и парижских лореток, лысый, беззубый, пьяный; явился он весьма красный и дрянной, уверяя, что спустил последнюю копейку этому"шельмецу Беназету", а на деле он выиграл шестнадцать гульденов…
Муров. Я и сам еще не знаю; месяца на два, а может
быть, и больше. Как дело кончится
в сенате… Я уж и
отпуск взял.
Сорин. Значит, опять всю ночь
будет выть собака. Вот история, никогда
в деревне я не жил, как хотел. Бывало, возьмешь
отпуск на двадцать восемь дней и приедешь сюда, чтобы отдохнуть и все, но тут тебя так доймут всяким вздором, что уж с первого дня хочется вон. (Смеется.) Всегда я уезжал отсюда с удовольствием… Ну, а теперь я
в отставке, деваться некуда,
в конце концов. Хочешь — не хочешь, живи…
Так, при моем поступлении большинство офицеров Военного Ордена полка
были богатые, охотники
выпить шампанского, уехать
в отпуск и просрочить
в своем имении, предпочитать карты женскому обществу и, мало помышляя о щеголеватости, сорить деньгами без расчета.
Свадьба Матвеевых справлена
была самым скромным домашним образом, и ввиду кратковременного
отпуска, молодые на другой же день
в подаренной им отцом коляске с четверкою лошадей, кучером и горничной отправились на своих
в Киев, куда прибыли только на десятый день.
— Я решил вернуться к себе
в глушь, тем более что
отпуск мой истек. Я очень благодарен вам за помощь, я чувствую себя значительно лучше.
Буду продолжать лечиться у себя.
И из-за этого у нас
была тяжелая ссора ночью. Убедил ее не делать этого. Здешнему персоналу я сообщил, что я болен. Долго ломал голову, какую бы болезнь придумать. Сказал, что у меня ревматизм ног и тяжелая неврастения. Они предупреждены, что я уезжаю
в феврале
в отпуск в Москву лечиться. Дело идет гладко.
В работе никаких сбоев. Избегаю оперировать
в те дни, когда у меня начинается неудержимая рвота с икотой. Поэтому пришлось приписать и катар желудка. Ах, слишком много болезней у одного человека.
Я решил так. Обращусь к Бомгарду. Почему именно к нему? Потому, что он не психиатр, потому, что молод и товарищ по университету. Он здоров, силен, но мягок, если я прав. помню его.
Быть может, он над… я
в нем найду участливость. Он что-нибудь придумает. Пусть отвезет меня
в Москву. Я не могу к нему ехать.
Отпуск я получил уже. Лежу.
В больницу не хожу.
Решили твердо, что с 1 января я возьму
отпуск на один месяц по болезни и к профессору
в Москву. Опять я дам подписку, и месяц я
буду страдать у него
в лечебнице нечеловеческой мукой.
Таков
был этот юноша, когда ему минуло шестнадцать лет и когда с Ольгой Сергеевной случилась катастрофа. Приехавши
в Петербург, интересная вдова, разумеется, расплакалась и прикинулась до того наивною, что когда «куколка»
в первое воскресенье явился
в отпуск, то она, увидев его, притворилась испуганною и с криком: «Ах! это не „куколка“! это какой-то большой!» выбежала из комнаты. «Куколка», с своей стороны, услышав такое приветствие, приосанился и покрутил зачаток уса.