Неточные совпадения
И те, которые отправились с кошевым в угон за татарами, и тех уже не
было давно: все положили головы, все сгибли — кто положив на самом бою честную голову, кто от безводья и бесхлебья среди крымских солончаков, кто в плену пропал, не вынесши позора; и самого прежнего кошевого уже давно не
было на свете, и никого из старых товарищей; и уже давно
поросла травою когда-то кипевшая козацкая сила.
Он перевелся из другого города в пятый класс; уже третий год, восхищая учителей успехами в науках, смущал и раздражал их своим поведением. Среднего роста, стройный, сильный, он ходил легкой, скользящей походкой, точно артист цирка. Лицо у него
было не русское, горбоносое, резко очерченное, но его смягчали карие, женски ласковые глаза и невеселая улыбка красивых, ярких губ; верхняя уже
поросла темным пухом.
И в то же время, среди этой борьбы, сердце у него замирало от предчувствия страсти: он вздрагивал от роскоши грядущих ощущений, с любовью прислушивался к отдаленному рокотанью грома и все думал, как бы хорошо разыгралась страсть в душе, каким бы огнем очистила застой жизни и каким благотворным дождем
напоила бы это засохшее поле, все это былие, которым
поросло его существование.
Фактические знания его
были обширны и не
были стоячим болотом, не строились, как у некоторых из усидчивых семинаристов в уме строятся кладбища, где прибавляется знание за знанием, как строится памятник за памятником, и все они
порастают травой и безмолвствуют.
Третий пожар уничтожает эти последние остатки, и только одна
поросль около пней указывает на то, что здесь
был когда-то большой лес.
По всем признакам видно
было, что горы кончаются. Они отодвинулись куда-то в сторону, и на место их выступили широкие и пологие увалы, покрытые кустарниковой
порослью. Дуб и липа дровяного характера с отмерзшими вершинами растут здесь кое-где группами и в одиночку. Около самой реки — частые насаждения ивы, ольхи и черемухи. Наша тропа стала принимать влево, в горы, и увела нас от реки километра на четыре.
Долина реки Поугоу представляет собой довольно широкий распадок. Множество горных ключей впадает в него с той и с другой стороны. Пологие холмы и высокие реки, вдающиеся в долину с боков, покрыты редким лиственным лесом и кустарниковой
порослью. Это и
есть самые любимые места диких козуль.
Не потому ли, что, кроме фабулы, в этом трагическом прошлом
было нечто еще, что далеко не
поросло быльем, а продолжает и доднесь тяготеть над жизнью?
Знаю я и сам, что фабула этой
были действительно
поросла быльем; но почему же, однако, она и до сих пор так ярко выступает перед глазами от времени до времени?
Чуждо
будет гражданам ремесло, рукоделие скончает свое прилежание и рачительность, торговля иссякнет в источнике своем, богатство уступит место скаредной нищете, великолепнейшие здания обветшают, законы затмятся и
порастут недействительностию.
Когда нынешние державы от естественных и нравственных причин распадутся, позлащенные нивы их
порастут тернием и в развалинах великолепных чертогов гордых их правителей скрываться
будут ужи, змеи и жабы, любопытный путешественник обрящет глаголющие остатки величия их в торговле.
Земледелие умрет, орудия его сокрушатся, нива запустеет и бесплодным
порастет злаком; поселяне, не имея над собою власти, скитаться
будут в лености, тунеядстве и разыдутся.
Один момент — и детская душа улетела бы из маленького тельца, как легкий вздох, но в эту самую минуту за избушкой раздался отчаянный, нечеловеческий крик. Макар бросился из избушки, как
был без шапки. Саженях в двадцати от избушки, в мелкой березовой
поросли копошились в снегу три человеческих фигуры. Подбежав к ним, Макар увидел, как солдат Артем одною рукой старался оттащить голосившую Аграфену с лежавшего ничком в снегу Кирилла, а другою рукой ощупывал убитого, отыскивая что-то еще на теплом трупе.
Вдали, в розовом праздничном тумане вечерней зари, сияли золотые купола и кресты. Высоко на горе белые стройные церкви, казалось, плавали в этом цветистом волшебном мареве. Курчавые леса и кустарники сбежали сверху и надвинулись над самым оврагом. А отвесный белый обрыв, купавший свое подножье в синей реке, весь, точно зелеными жилками и бородавками,
был изборожден случайными
порослями. Сказочно прекрасный древний город точно сам шел навстречу поезду.
Но за
порослью молодого и частого осинника ничего не
было видно; когда же мы обогнули его — чудное зрелище поразило мои глаза.
Как бы то ни
было, на примере старого зáмка я узнал впервые истину, что от великого до смешного один только шаг. Великое в зáмке
поросло плющом, повиликой и мхами, а смешное казалось мне отвратительным, слишком резало детскую восприимчивость, так как ирония этих контрастов
была мне еще недоступна.
Ягодные кусты одичали; где гряды с клубникой
были — мелкая
поросль березовая словно щетка стоит; где ранжерея и теплица
были — там и сейчас головешки не убраны.
— Ну, — сказал наконец царь, — что
было, то
было; а что прошло, то травой
поросло. Поведай мне только, зачем ты, после рязанского дела, не захотел принести мне повинной вместе с другими ворами?
Со вздохом витязь вкруг себя
Взирает грустными очами.
«О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
Чей борзый конь тебя топтал
В последний час кровавой битвы?
Кто на тебе со славой пал?
Чьи небо слышало молитвы?
Зачем же, поле, смолкло ты
И
поросло травой забвенья?..
Времен от вечной темноты,
Быть может, нет и мне спасенья!
Быть может, на холме немом
Поставят тихий гроб Русланов,
И струны громкие Баянов
Не
будут говорить о нем...
На самой средине двора видны
были остатки довольно обширной, но низкой церкви; узкие, похожие на трещины окна совершенно заглохли травою, а вся поверхность сводов
поросла кустами жимолости, из средины которых подымались две или три молодые
ели.
Всего «мечтания» Ольги Федотовны, так она обыкновенно называла свою любовь,
было два месяца, от начала каникул до открытия академических курсов. В такое короткое время любовь эта зародилась, дошла до зенита и, совершив все свое грациозное течение, спала звездою на землю, где
поросла травой забвения.
Рейтары
были уже совсем близко, у Калмыцкого брода через Яровую, когда Белоус, наконец, поднялся. Он сам отправился в затвор и вывел оттуда Охоню. Она покорно шла за ним. Терешка и Брехун долго смотрели, как атаман шел с Охоней на гору, которая поднималась сейчас за обителью и вся
поросла густым бором. Через час атаман вернулся, сел на коня и уехал в тот момент, когда Служнюю слободу с другого конца занимали рейтары [Рейтары — солдаты-кавалеристы.]. Дивья обитель
была подожжена.
Я вышел и в родильной комнате заглянул в зеркало. Зеркало это показало то, что обычно показывало: перекошенную физиономию явно дегенеративного типа с подбитым как бы правым глазом. Но — и тут уже зеркало не
было виновато — на правой щеке дегенерата можно
было плясать, как на паркете, а на левой тянулась густая рыжеватая
поросль. Разделом служил подбородок. Мне вспомнилась книга в желтом переплете с надписью «Сахалин». Там
были фотографии разных мужчин.
Рыбаки говорили, что она очень стара и что у ней лоб
порос мохом; когда разевали ей пасть, то поистине страшно
было смотреть на ее двойные острые зубы, крупные и мелкие; горло у ней
было так широко, что она без всякого затруднения могла проглотить старую утку.
Против гостинницы Московской,
Притона буйных усачей,
Жил некто господин Бобковской,
Губернский старый казначей.
Давно
был дом его построен;
Хотя невзрачен, но спокоен;
Меж двух облупленных колонн
Держался кое-как балкон.
На кровле треснувшие доски
Зеленым мохом
поросли;
Зато пред окнами цвели
Четыре стриженых березки
Взамен гардин и пышных стор,
Невинной роскоши убор.
Дорога вилась между мелкою, частою
порослью. Направо и налево подымались холмы. Чем далее, тем выше становились деревья. Тайга густела. Она стояла безмолвная и полная тайны. Голые деревья лиственниц
были опушены серебряным инеем. Мягкий свет сполоха, продираясь сквозь их вершины, ходил по ней, кое-где открывая то снежную полянку, то лежащие трупы разбитых лесных гигантов, запушенных снегом… Мгновение — и все опять тонуло во мраке, полном молчания и тайны.
К мосту давно пригляделись, и уже трудно
было представить себе реку на этом месте без моста. Кучи мусора, оставшиеся с постройки, уже давно
поросли травой, про босяков забыли, и вместо «Дубинушки» слышится теперь почти каждый час шум проходящего поезда.
Поэтому человек и достоин носить в себе священное пламя Эроса,
есть сын
Пороса и Пении [О рождении Эроса (Эрота) от
Пороса и Пении (богатства и скудости) Платон рассказывает в диалоге «Пир» (203–204 а).].
Эрос Платона
есть Сын
Пороса и Пении, и можно переживать творческий эрос не только в аспекте
Пороса, но и Пении, жажды и муки не рождающего творчества.
— Дело непривычное, — улыбаясь на дочь, молвил Марко Данилыч. — Людей-то мало еще видала. Город наш махонький да тихой, на улицах ни души, травой
поросли они. Где же Дунюшке
было людей видеть?.. Да ничего, обглядится, попривыкнет маленько. Согрешить хочу, в цирк повезу, по театрам поедем.
Сын так же, как и отец, махнул рукой и выбежал на двор. Дом Ширяева стоял одиночкой у балки, которая бороздой проходила по степи верст на пять. Края ее
поросли молодым дубом и ольхой, а на дне бежал ручей. Дом одною стороною глядел на балку, другою выходил в поле. Заборов и плетней не
было. Их заменяли всякого рода стройки, тесно жавшиеся друг к другу и замыкавшие перед домом небольшое пространство, которое считалось двором и где ходили куры, утки и свиньи.
— Все
будет, Антон Пантелеич. Все
будет! — радостно крикнул Теркин и почти бегом стал взбираться по откосу, даже не цепляясь за мелкую
поросль.
С четверть часа шли они «скрозь», держались чуть заметной тропки и попадали в чащу. Обоим
был люб крепнувший гул заказника. С одной стороны неба тучи сгустились. Справа еще оставалась полоса чистой лазури. Кусты чернолесья местами заслоняли им путь. На концах свислых еловых ветвей весенняя
поросль ярко-зеленым кружевом рассыпалась по старой синеющей хвое.
За чащей сразу очутились они на берегу лесного озерка, шедшего узковатым овалом. Правый затон затянула водяная
поросль. Вдоль дальнего берега шли кусты тростника, и желтые лилиевидные цветы качались на широких гладких листьях. По воде, больше к средине, плавали белые кувшинки. И на фоне стены из
елей, одна от другой в двух саженях, стройно протянулись вверх две еще молодые сосны, отражая полоску света своими шоколадно-розовыми стволами.
То хвойные, мрачные, завывающие леса, местами непроходимые от гниющего валежника, населенные стаями волков, то плешивые пригорки с редкими
порослями, которые и через двадцать лет
будут такими же уродцами, какими видели мы их ныне.
Солнце появилось на краю горизонта, и его яркие, как бы смеющиеся лучи осветили береговой откос, на котором лежал невод, и заиграло в разноцветной чешуе множество трепещущей в нем рыбы, среди которой покоилась какая-то, на первый взгляд, бесформенная темная масса, вся опутанная водяными
порослями, и лишь вглядевшись внимательно, можно
было определить, что это
была мертвая женщина, не из простых, судя по одежде и по превратившейся в какой-то комок шляпе, бывшей на голове покойной.
Тараска ушел от них дальше за овраг в прежде, за год, срубленный лес, на котором молодая
поросль, особенно ореховая и кленовая,
была выше человеческого роста. Трава
была сочнее и гуще, и когда попадались места с земляникой, ягоды
были крупнее и сочнее под защитой травы.
Роса лежала на траве, на кустах, даже на нижних ветвях и кустов и дерев, и голые ножонки девочек тотчас намокли и сначала захолодели, а потом разогрелись, ступая то по мягкой траве, то по неровностям сухой земли. Ягодное место
было по сведенному лесу. Девчонки вошли прежде в прошлогоднюю вырубку. Молодая
поросль только что поднималась, и между сочных молодых кустов выдавались места с невысокой травой, в которой зрели и прятались розовато-белые еще и кое-где красные ягоды.