Неточные совпадения
Сморщенное лицо Алексея Александровича приняло страдальческое выражение; он взял ее за
руку и хотел что-то сказать, но никак не мог выговорить; нижняя губа его дрожала, но он всё еще
боролся с своим волнением и только изредка взглядывал
на нее. И каждый раз, как он взглядывал, он видел глаза ее, которые смотрели
на него с такою умиленною и восторженною нежностью, какой он никогда не видал в них.
Он показал ей, что и где писать, и она села за стол, оправляя левой
рукой рукав правой; он же стоял над ней и молча глядел
на ее пригнувшуюся к столу спину, изредка вздрагивавшую от сдерживаемых рыданий, и в душе его
боролись два чувства — зла и добра: оскорбленной гордости и жалости к ней, страдающей, и последнее чувство победило.
Когда-то и сам Самойло Евтихыч лихо
боролся на кругу с ключевлянами, а теперь у него зудились
руки.
На этой почве он издавна, с неравным успехом, но упорно
борется с попом, а с легкой
руки Вольтера эта борьба приняла очень яркий и даже торжествующий характер.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели
на пол, махали
руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по матушке по Волге» и что я в это время думал о том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа
на полу, цепляясь нога за ногу,
боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил
на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь в том же.
Иногда, впрочем, он и не махал
на меня
руками. Иногда тоже казалось мне, что принятая таинственная решимость как бы оставляла его и что он начинал
бороться с каким-то новым соблазнительным наплывом идей. Это было мгновениями, но я отмечаю их. Я подозревал, что ему очень бы хотелось опять заявить себя, выйдя из уединения, предложить борьбу, задать последнюю битву.
— А помнишь ли, Никитушка, — продолжал он, обняв князя одною
рукой за плеча, — помнишь ли, как ты ни в какой игре обмана не терпел?
Бороться ли с кем начнешь али
на кулачках биться, скорей дашь себя
на землю свалить, чем подножку подставишь или что против уговора сделаешь. Все, бывало, снесешь, а уж лукавства ни себе, ни другим не позволишь!
Он появился в большом нагольном овчинном тулупе, с поднятым и обвязанным ковровым платком воротником, скрывавшим его волосы и большую часть лица до самых глаз, но я, однако, его, разумеется, немедленно узнал, а дальше и мудрено было бы кому-нибудь его не узнать, потому что, когда привозный комедиантом великан и силач вышел в голотелесном трике и, взяв в обе
руки по пяти пудов, мало колеблясь, обнес сию тяжесть пред скамьями, где сидела публика, то Ахилла, забывшись, закричал своим голосом: „Но что же тут во всем этом дивного!“ Затем, когда великан нахально вызывал
бороться с ним и никого
на сие состязание охотников не выискивалось, то Ахилла, утупя лицо в оный, обвязанный вокруг его головы, ковровый платок, вышел и схватился.
Вдруг в передней послышался шум. Передонов и Варвара испугались: Передонов неподвижно уставил
на дверь прищуренные глаза. Варвара подкралась к двери в залу, едва приоткрыла ее, заглянула, потом так же тихо,
на цыпочках, балансируя
руками и растерянно улыбаясь, вернулась к столу. Из передней доносились визгливые крики и шум, словно там
боролись. Варвара шептала...
Рославлев не отвечал ни слова; казалось, он
боролся с самим собою. Вдруг сверкающие глаза его наполнились слезами, он закрыл их
рукою, бросил пистолет, и прежде чем Зарецкой успел поднять его и сесть
на лошадь, Рославлев был уже у стен Донского монастыря.
«
Бороться против зла нет сил, а подлецом жить не хочу. Прощайте, милорды, приходите
на панихиду». Было что-то тимохинское, слегка шутовское в этой ненужной добавке: «приходите
на панихиду», и нужно было вспомнить кисею, желтые мертвые
руки, заплаканного священника, чтобы поверить в ужас происшедшего и снова понять.
Он сидел и рыдал, не обращая внимания ни
на сестру, ни
на мертвого: бог один знает, что тогда происходило в груди горбача, потому что, закрыв лицо
руками, он не произнес ни одного слова более… он, казалось, понял, что теперь
боролся уже не с людьми, но с провидением и смутно предчувствовал, что если даже останется победителем, то слишком дорого купит победу: но непоколебимая железная воля составляла всё существо его, она не знала ни преград, ни остановок, стремясь к своей цели.
— Не хотел добром, — проговорил он и вдруг, откуда взялась энергия, быстрым движением схватил он племянника, повалился с ним
на землю и с помощью старосты начал крутить ему
руки. Минут с пять
боролись они; наконец Дутлов с помощью мужиков встал, отдирая
руки Ильи от своей шубы, в которую тот вцепился, — встал сам, потом поднял Илью с связанными назад
руками и посадил его
на лавку в углу.
Прошка склонил голову
на руки. Жизнь казалась ему невозможной. В душе было темно и тоскливо, как еще не бывало никогда. Кроме тоски, он чувствовал еще обиду: ему казалось, что в игре, которую он вел с ближними, последние прибегают к неправильным и непозволительным ходам. Сам он работал только «всухую» и не мог без страха подумать об убийстве. Как и в кулачных боях, он полагался
на кулак и
на крепкую медвежью хватку. Он желал бы, чтобы ближние
боролись «благородно».
Она взглянула
на него и побледнела, потом еще раз взглянула с ужасом, не веря глазам, и крепко сжала в
руках вместе веер и лорнетку, очевидно
борясь с собой, чтобы не упасть в обморок.
— Я не могу здесь оставаться! — сказала она, ломая
руки. — Мне опостылели и дом, и этот лес, и воздух. Я не выношу постоянного покоя и бесцельной жизни, не выношу наших бесцветных и бледных людей, которые все похожи один
на другого, как капли воды! Все они сердечны и добродушны, потому что сыты, не страдают, не
борются… А я хочу именно в большие, сырые дома, где страдают, ожесточены трудом и нуждой…
Если бы не жадность, ни одна птица не попала бы в сети, и птицелов не поймал бы ни одной птицы.
На ту же приманку ловят и людей. Брюхо — это цепь
на руки и кандалы
на ноги. Раб брюха всегда раб. Хочешь быть свободен, прежде всего освобождай себя от брюха.
Борись с ним. Ешь для того, чтобы утолить голод, а не для того, чтобы получить удовольствие.
И вот в одно из таких мгновений она ясно почувствовала, что отделяется от земли. Чьи-то сильные
руки поднимают ее с сена… Ее отяжелевшая голова опускается
на чье-то плечо… Сквозь полусознание мелькают лица спящих австрийцев перед глазами… Бледный свет фонаря слабо мигает,
борясь с серым рассветом раннего утра… Вдруг, свежая, холодная струя воздуха врывается ей в легкие, приятно холодит голову, будит сознание, бодрит тело, и Милица приподнимает с трудом веки, сделав невероятное усилие над собой.
Пекторалис был некоторым образом в гамлетовском положении, в нем теперь
боролись два желания и две воли — и, как человек, уже значительно разбитый, он никак не мог решить, «что доблестнее для души» — наложить ли
на себя с железною волею
руку, или с железною же волею продолжать влачить свое бедственнейшее состояние?
Всемогущим
Словом сенат покорять,
бороться с судьбою, обилье
Щедрою сыпать
рукой на цветущую область и в громких
Плесках отечества жизнь свою слышать — то рок запретил им...
— Марья Петровна, вы когда-то были милостивы ко мне… Конечно, вам трудно узнать меня, когда ни ваш батюшка, ни Иннокентий Антипович не узнали меня… Я страдал,
боролся, но не отчаивался. Тот,
на могиле которого вы были сейчас, умер
на моих
руках, произнося с любовью ваше имя. Пятнадцать лет я ради вашего отца пробыл
на каторге…
Как
бороться с этими силами? С какой стороны они направят свои удары? Разве третьего дня, уезжая из Зиновьева, оставив всех там веселыми и здоровыми, он мог ожидать, что в ту же ночь
рука злодея покончит с двумя жизнями и что его невеста будет
на волосок от смерти?
Сильно
боролся я с людской злобой и коварством (только глупая овца лижет
руку, которая ведет ее
на заклание) и все-таки изнемог в борьбе.
«Да и
на самом деле, чего я трушу? — начал рассуждать он. — Если они меня арестовали, то это далеко не доказывает, что против меня собраны сильные доказательства. Это просто с их стороны произвол.
Бороться против него нельзя и глупо, но из за того, что они нанесли сильный удар еще не следует, что за ними обеспечена полная победа, что надо дать им эту победу и бессильно опустив
руки, ждать окончательного поражения».
В первый раз всею душою Юрка почувствовал в этих рабочих не товарищей, а врагов, с которыми он будет
бороться не покладая
рук. И сладко было вдруг сознать свое право не негодовать втихомолку, а в открытую идти
на них, напористо наседать, бить по ним без пощады, пока не научатся уважать труд.
И застыл, сложив
руки на груди, обратив глаза в сторону, где должны были находиться те. И было в этом коротеньком слове много: и последнее прощание, и глухой вызов, и бесповоротная, злая решимость
бороться со всеми, даже со своими, и немного, совсем немного тихой жалобы.
Если сцепились
рука с
рукой люди пьющие и торгующие вином и наступают
на других людей и хотят споить весь мир, то пора и людям разумным понять, что и им надо схватиться
рука с
рукой и
бороться со злом, чтобы их и их детей не споили заблудшие люди.
Вот он лежит
на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову
на худую бледную
руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят и
на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он
борется с мучительною болью. «Чтò такое эта боль? Зачем боль? Чтò он чувствует? Как у него болит!» думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.