Неточные совпадения
— Я
больше всего
русский язык люблю. У нас сочинения задают, переложения, особливо из Карамзина. Это наш лучший
русский писатель. «Звон вечевого колокола раздался, и вздрогнули сердца новгородцев» — вот он как писал! Другой бы сказал: «Раздался звон вечевого колокола, и сердца новгородцев вздрогнули», а он знал, на каких словах ударение сделать!
Апокалипсис всегда играл
большую роль и в нашем народном слое, и в высшем культурном слое, у
русских писателей и мыслителей.
И я вот, по моей кочующей жизни в России и за границей, много был знаком с разного рода
писателями и художниками, начиная с какого-нибудь провинциального актера до Гете, которому имел честь представляться в качестве
русского путешественника, и, признаюсь, в каждом из них замечал что-то особенное, не похожее на нас, грешных, ну, и, кроме того, не говоря об уме (дурака
писателя и артиста я не могу даже себе представить), но, кроме ума, у
большей части из них прекрасное и благородное сердце.
— Например, Загоскин [Загоскин Михаил Николаевич (1789—1852) —
русский писатель, автор многочисленных романов, из которых наибольшей известностью пользовались «Юрий Милославский» и «Рославлев».], Лажечников [Лажечников Иван Иванович (1792—1869) —
русский писатель, автор популярных в 30-40-е годы XIX в. исторических романов: «Ледяной дом» и др.], которого «Ледяной дом» я раз пять прочитала, граф Соллогуб [Соллогуб Владимир Александрович (1814—1882) —
русский писатель, повести которого пользовались в 30-40-х годах
большим успехом.]: его «Аптекарша» и «
Большой свет» мне ужасно нравятся; теперь Кукольник [Кукольник Нестор Васильевич (1809—1868) —
русский писатель, автор многочисленных драм и повестей, проникнутых охранительными крепостническими идеями.], Вельтман [Вельтман Александр Фомич (1800—1870) —
русский писатель, автор произведений, в которых идеализировалась патриархальная старина...
Мечтательности, чувствительности, которую некогда так хлопотал распространить добродушный Карамзин [Карамзин Николай Михайлович (1766—1826) — известный
русский писатель и историк, автор повести «Бедная Лиза», пользовавшейся
большим успехом.], — ничего этого и в помине нет: тщеславие и тщеславие, наружный блеск и внутренняя пустота заразили юные сердца.
В десять ужин, а после ужина уходит в кабинет и до четырех часов стучит на своем «ремингтоне». Летом тот же режим — только
больше на воздухе. Любитель цветов, В.М. Лавров копается в саду, потом ходит за грибами, а по ночам делает переводы на
русский язык польских
писателей или просматривает материалы для очередного номера журнала, которые ему привозили из редакции.
Напротив, Загоскину
большого труда стоит изображение лиц, которые говорят хотя
русскими словами, но думают и складывают речь свою не совсем по-русски, так что в этих изображениях он уступает многим нашим
писателям:
русский дух и склад речи проступают у него там, где они неуместны.
В 1860 г. по совету
писателя его старший брат М. М. Достоевский перевел этот роман на
русский язык.] употребил почти такой же прием, и хоть и не вывел стенографа, но допустил еще
большую неправдоподобность, предположив, что приговоренный к казни может (и имеет право) вести записки не только в последний день свой, но даже в последний час и буквально последнюю минуту.
Русских тогда в Латинском квартале было еще очень мало,
больше все медики и специалисты — магистранты. О настоящих политических"изгнанниках"что-то не было и слышно. Крупных имен — ни одного. Да и в легальных сферах из
писателей никто тогда не жил в Париже. Тургенев, может быть, наезжал; но это была полоса его баденской жизни. Домом жил только Н.И.Тургенев — экс-декабрист; но ни у меня, ни у моих сожителей не было случая с ним видеться.
Меня самого — на протяжении целых сорока с лишком лет моей работы романиста — интересовал вопрос: кто из иностранных и
русских писателей всего
больше повлиял на меня как на
писателя в повествовательной форме; а романист с годами отставил во мне драматурга на второй план. Для сцены я переставал писать подолгу, начиная с конца 60-х годов вплоть до-80-х.
Писателя или ученого с
большой известностью — решительно ни одного; так что приезд Герцена получал значение целого события для тех, кто связывал с его именем весь его «удельный вес» — в смысле таланта, влияния, роли, сыгранной им, как первого глашатая свободной
русской мысли. Тургенев изредка наезжал в Париж за эти два года, по крайней мере в моей памяти остался визит к нему в отель улицы Лафитт.
Орест Миллер не был крупным ученым и в истории науки имени своего не оставил. Наибольшею известностью пользовалась его книга «
Русские писатели после Гоголя», собрание публичных лекций о новых
писателях — Тургеневе, Льве Толстом, Достоевском, Гончарове и т. д., — статей журнально-критического типа. Он был страстным почитателем Достоевского, с
большим наклоном к старому, чуждающемуся казенщины славянофильству. В то время ходила эпиграмма...
Карп Карпович был грамотный. С малолетства жил всегда при господах и при отце Погореловой состоял в должности земского. Кроме книг священного писания, он читал много книг и светских, какие, разумеется, попадались под руку. По
большей части это были романы иностранных
писателей в плохих переводах, которыми тогда была наводнена
русская книжная торговля.
Такова психология
большей части
русских писателей.