Неточные совпадения
Но кроме того, как ни тяжелы были для
матери страх
болезней, самые
болезни и горе в виду признаков дурных наклонностей в детях, — сами дети выплачивали ей уже теперь мелкими радостями за ее горести.
И, схватив за руку Дунечку так, что чуть не вывернул ей руки, он пригнул ее посмотреть на то, что «вот уж он и очнулся». И
мать и сестра смотрели на Разумихина как на провидение, с умилением и благодарностью; они уже слышали от Настасьи, чем был для их Роди, во все время
болезни, этот «расторопный молодой человек», как назвала его, в тот же вечер, в интимном разговоре с Дуней, сама Пульхерия Александровна Раскольникова.
И когда она являлась на работах, приходя к Раскольникову, или встречалась с партией арестантов, идущих на работы, — все снимали шапки, все кланялись: «Матушка, Софья Семеновна,
мать ты наша, нежная,
болезная!» — говорили эти грубые клейменые каторжные этому маленькому и худенькому созданию.
— Ах, эта
болезнь! Что-то будет, что-то будет! И как он говорил с тобою, Дуня! — сказала
мать, робко заглядывая в глаза дочери, чтобы прочитать всю ее мысль и уже вполовину утешенная тем, что Дуня же и защищает Родю, а стало быть, простила его. — Я уверена, что он завтра одумается, — прибавила она, выпытывая до конца.
Кабанова. Поверила бы я тебе, мой друг, кабы своими глазами не видала да своими ушами не слыхала, каково теперь стало почтение родителям от детей-то! Хоть бы то-то помнили, сколько
матери болезней от детей переносят.
После этой сцены и Варавка и
мать начали ухаживать за Борисом так, как будто он только что перенес опасную
болезнь или совершил какой-то героический и таинственный подвиг. Это раздражало Клима, интриговало Дронова и создало в доме неприятное настроение какой-то скрытности.
Между тем
мать медленно умирала той же
болезнью, от которой угасала теперь немногими годами пережившая ее дочь. Райский понял все и решился спасти дитя.
Однако ж ее слова были столь несообразны ни с чем, что
мать, не отходившая от ее постели, могла понять из них только то, что дочь ее была смертельно влюблена во Владимира Николаевича и что, вероятно, любовь была причиною ее
болезни.
Когда
болезнь последней дочери ее приняла совершенно отчаянный характер,
мать уговорили ехать домой,и она поехала.
— Ничего, все обойдется благополучно, — утешала ее Марья Маревна. — Никакой
болезни у Клавденьки нет — что пустяки говорить! Вот через год мой Мишанка из-за границы воротится, в побывку к
матери приедет. Увидит Клавденьку, понравятся друг дружке — вот и жених с невестой готовы!
— Не об том я. Не нравится мне, что она все одна да одна, живет с срамной
матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа стала! Бледная, худая да хилая, все на грудь жалуется. Боюсь я, что и у ней та же
болезнь, что у покойного отца. У Бога милостей много. Мужа отнял, меня разума лишил — пожалуй, и дочку к себе возьмет. Живи, скажет, подлая, одна в кромешном аду!
У моей
матери в течение 40 лет была тяжелая
болезнь печени.
Первый раз ездил за границу семи лет в Карлсбад, где моя
мать лечила
болезнь печени.
Кончилась эта
болезнь довольно неожиданно. Однажды отец, вернувшись со службы, привез с собой остряка дядю Петра. Глаза у Петра, когда он здоровался с
матерью, смеялись, усики шевелились.
Уговоры
матери тоже не производили никакого действия, как наговоры и нашептывания разных старушек, которых подсылала Анфуса Гавриловна. Был даже выписан из скитов старец Анфим, который отчитывал Серафиму по какой-то старинной книге, но и это не помогло.
Болезнь шла своим чередом. Она растолстела, опухла и ходила по дому, как тень. На нее было страшно смотреть, особенно по утрам, когда ломало тяжелое похмелье.
Мать наша, следуя плачевной и смертию разрешающихся от бремени жен ознаменованной моде, уготовала за многие лета тебе печаль, а дочери своей
болезнь, детям твоим слабое телосложение.
— Пока ты здорова, конечно, можешь и без поддержки прожить, — продолжала
мать Агния, — а помилуй бог,
болезни, — тогда что?
На каждом перекрестке открывались ежедневно «фиалочные заведения» — маленькие дощатые балаганчики, в каждом из которых под видом продажи кваса торговали собою, тут же рядом за перегородкой из шелевок, по две, по три старых девки, и многим
матерям и отцам тяжело и памятно это лето по унизительным
болезням их сыновей, гимназистов и кадетов.
К
матери моей пришло еще более крестьянских баб, чем к отцу крестьян: одни тоже с разными просьбами об оброках, а другие с разными
болезнями.
Из рассказов их и разговоров с другими я узнал, к большой моей радости, что доктор Деобольт не нашел никакой чахотки у моей
матери, но зато нашел другие важные
болезни, от которых и начал было лечить ее; что лекарства ей очень помогли сначала, но что потом она стала очень тосковать о детях и доктор принужден был ее отпустить; что он дал ей лекарств на всю зиму, а весною приказал пить кумыс, и что для этого мы поедем в какую-то прекрасную деревню, и что мы с отцом и Евсеичем будем там удить рыбку.
Мать отвечала, что я привык к ней во время своей продолжительной
болезни.
Кажется, господа доктора в самом начале
болезни дурно лечили меня и наконец залечили почти до смерти, доведя до совершенного ослабления пищеварительные органы; а может быть, что мнительность, излишние опасения страстной
матери, беспрестанная перемена лекарств были причиною отчаянного положения, в котором я находился.
Наконец все стало мне ясно: я захворал от волнения и усталости, моя
болезнь всех перепугала, а
мать привела в отчаяние.
Моя продолжительная
болезнь, медленное выздоровление и потом нездоровье
матери были тому причиной.
Слышал я также, как моя
мать просила и молила со слезами бабушку и тетушку не оставить нас, присмотреть за нами, не кормить постным кушаньем и, в случае нездоровья, не лечить обыкновенными их лекарствами: гарлемскими каплями и эссенцией долгой жизни, которыми они лечили всех, и стариков и младенцев, от всех
болезней.
Споры, однако, продолжались, отец не уступал, и все, чего могла добиться
мать, состояло в том, что отец согласился не выходить в отставку немедленно, а отложил это намерение до совершенного выздоровления
матери от будущей
болезни, то есть до лета.
Только впоследствии узнал я из разговоров меня окружавших людей, что
мать сделалась больна от телесного истощения и душевных страданий во время моей
болезни.
От него я узнал, что все гости и родные на другой же день моей
болезни разъехались; одна только добрейшая моя крестная
мать, Аксинья Степановна, видя в мучительной тревоге и страхе моих родителей, осталась в Багрове, чтоб при случае в чем-нибудь помочь им, тогда как ее собственные дети, оставшиеся дома, были не очень здоровы.
После этого долго шли разговоры о том, что бабушка к Покрову просила нас приехать и в Покров скончалась, что отец мой именно в Покров видел страшный и дурной сон и в Покров же получил известие о
болезни своей
матери.
Надеюсь, что ты застанешь Арину Васильевну живою и что в день Покрова Божией
Матери, то есть сегодня, она почувствует облегчение от
болезни».
Но моя
мать была довольна, что уехала из Багрова: она не любила его и всегда говорила, что все ее
болезни происходят от низкого и сырого местоположения этой деревни.
Мать отвечала очень почтительно, что напрасно матушка и сестрица беспокоятся о нашем кушанье и что одного куриного супа будет всегда для нас достаточно; что она потому не дает мне молока, что была напугана моей долговременной
болезнью, а что возле меня и сестра привыкла пить постный чай.
Мать отвечала ему, как мне рассказывали, что теперешняя ее
болезнь дело случайное, что она скоро пройдет и что для поездки в Оренбург ей нужно несколько времени оправиться.
Конечно,
мать ее была больна, в чахотке; эта
болезнь особенно развивает озлобление и всякого рода раздражения; но, однако ж, я наверно знаю, через одну куму у Бубновой, что она писала к князю, да, к князю, к самому князю…
Митя пошел к
матери. Это была последняя надежда.
Мать его была добрая и не умела отказывать, и она, может быть, и помогла бы ему, но нынче она была встревожена
болезнью меньшого, двухлетнего Пети. Она рассердилась на Митю за то, что он пришел и зашумел, и сразу отказала ему.
— Не скучаете ли вы вашей провинциальной жизнию, которой вы так боялись? — отнеслась та к Калиновичу с намерением, кажется, перебить разговор
матери о
болезни.
Последняя поездка Алексея Степаныча к отцу и к
матери, его внезапная, как сами вы сказывали, опасная продолжительная
болезнь в деревне и перемена, когда он воротился, показали мне, что родители его не желают иметь меня невесткой.
Софья Николавна беспрестанно находила разные признаки разных
болезней у своей дочери, лечила по Бухану и не видя пользы, призывала доктора Авенариуса; не зная, что и делать с бедною
матерью, которую ни в чем нельзя было разуверить, он прописывал разные, иногда невинные, а иногда и действительные лекарства, потому что малютка в самом деле имела очень слабое здоровье.
Кроме того, что она принадлежала к числу тех женщин, которые платят за счастие быть
матерью постоянно болезненным состоянием, более тягостным и мучительным, чем всякая
болезнь, — она страдала душой; отношения к отцу день ото дня становились огорчительнее, а дерзости Калмыка — невыносимее.
Умудренная годами тяжких страданий, семнадцатилетняя девушка вдруг превратилась в совершенную женщину,
мать, хозяйку и даже официальную даму, потому что по
болезни отца принимала все власти, всех чиновников и городских жителей, вела с ними переговоры, писала письма, деловые бумаги и впоследствии сделалась настоящим правителем дел отцовской канцелярии.
Бельтов писал часто к
матери, и тут бы вы могли увидеть, что есть другая любовь, которая не так горда, не так притязательна, чтоб исключительно присвоивать себе это имя, но любовь, не охлаждающаяся ни летами, ни
болезнями, которая и в старых летах дрожащими руками открывает письмо и старыми глазами льет горькие слезы на дорогие строчки.
Таким образом, шутя выгнанный из Москвы, я приезжал в свой город как будто только для того, чтобы там быть свидетелем, как шутя убили при мне страстно любимую мною
мать и, к стыду моему, растолстеть от горячки и
болезни.
Однажды под вечер, когда Татьяна Власьевна в постели пила чай, а Нюша сидела около нее на низенькой скамеечке, в комнату вошел Гордей Евстратыч. Взглянув на лицо сына, старуха выпустила из рук блюдечко и облилась горячим чаем; она почувствовала разом, что «милушка» не с добром к ней пришел. И вид у него был какой-то такой совсем особенный… Во время
болезни Гордей Евстратыч заходил проведать больную
мать раза два, и то на минуту. Нюша догадалась, что она здесь лишняя, и вышла.
Но случилась
болезнь… а там родилась дочь, а там
мать… отравилась.
Марина(подходит к Серебрякову, нежно). Что, батюшка? Больно? У меня у самой ноги гудут, так и гудут. (Поправляет плед.) Это у вас давняя
болезнь. Вера Петровна, покойница, Сонечкина
мать, бывало, ночи не спит, убивается… Очень уж она вас любила…
— Я беру женщину, чтоб иметь от ее и моей любви ребенка, в котором должны жить мы оба, она и я! Когда любишь — нет отца, нет
матери, есть только любовь, — да живет она вечно! А те, кто грязнит ее, женщины и мужчины, да будут прокляты проклятием бесплодия,
болезней страшных и мучительной смерти…
Тут у нее в этой
болезни оказались виноватыми все, кроме ее самой:
мать, что не удержала; акушерка — что не предупредила, и муж, должно быть, в том, что не вернул ее домой за ухо.
Ссора с
матерью сильно расстроила Елену, так что, по переезде на новую квартиру, которую князь нанял ей невдалеке от своего дома, она постоянно чувствовала себя не совсем здоровою, но скрывала это и не ложилась в постель; она, по преимуществу, опасалась того, чтобы Елизавета Петровна, узнав об ее
болезни, не воспользовалась этим и не явилась к ней под тем предлогом, что ей никто не может запретить видеть больную дочь.
— Я буду такой же нежной
матерью и в отношении вас, если только обстоятельства потребуют того! Вспомните вашу недавнюю
болезнь: я тут мало думала о себе, — такой уж глупый нрав мой!..
Он
болезнь выносил довольно равнодушно; но по случаю диеты был мрачен, как теленок, отнятый от соска
матери…