— Никак нет, ваше высокородие; в двух кампаниях был — в турецкой и польской, —
бог уберег. Потому у нас артиллеристов мало ранят; коли конница успела наскакать, так сомнет тебя уже насмерть.
Неточные совпадения
И она полетела к Катерине Николаевне. Мы же с Альфонсинкой пустились к Ламберту. Я погонял извозчика и на лету продолжал расспрашивать Альфонсинку, но Альфонсинка больше отделывалась восклицаниями, а наконец и слезами. Но нас всех хранил
Бог и
уберег, когда все уже висело на ниточке. Мы не проехали еще и четверти дороги, как вдруг я услышал за собой крик: меня звали по имени. Я оглянулся — нас на извозчике догонял Тришатов.
«Уж если, — говорит он, — часто поминаемый Тришин чести своей родной племянницы не мог
уберечь, — а та с офицером прошлого года сбежала, — так где же, говорит, было ему
уберечь казенные вещи?» Это он в бумаге своей так и поместил — ей-богу, не вру-с.
Крутицкий. Ай, ай, ай! Что я слышал-то, что я слышал! Что затевают! Что девают! Вот она, жизнь-то наша! Убить сбираются, ограбить!
Уберег меня
бог,
уберег. А я вот услыхал, ну и спрячусь, сам-то и цел буду. Ну, и пусть их приходят, пусть замки ломают. Приходите, приходите! Милости просим! Немного найдете. Мы и дверей не запрем! Хорошо бы их всех, как в ловушку, а потом кнутиком. Иголочку бы с ниточкой мне поискать. Ну, да еще поспею. Приводи гостей, Петрович, приводи! А я пока вот в полицию схожу. (Уходит).
—
Бог знает,
бог знает… Прошлый раз
уберегла царица небесная… Скотиной все-таки назвал.
Настасья Кириловна (уходя).
Убереги бог; нищему руку прожжет ваша копейка, Прохор Прохорыч.
Иван Иванович. От восторга все пьют! Был бы генералом! Да молчи ты, сделай милость! Вся в мать! Зу-зу-зу… Господи, ей-богу! Та, бывало, день и ночь, день и ночь… То не так, другое не так… Зу-зу-зу… О чем бишь я? Да! И вся ты в покойницу мать, моя крошечка! Вся ты… И глазки, и волосочки… И ходила та тоже, как гусочка… (Целует ее.) Ангел мой! Вся ты в покойницу… Страсть как любил покойницу! Не
уберег, старый Шут Иваныч Балалайкин!
— Будто уж и не знаете… Счастлив его
Бог, что он уехал, иначе бы ему не
уберечь от меня своей шкуры… Вы никого не смеете любить, кроме меня, вы никому не смеете принадлежать, кроме меня… И это потому, что я люблю вас страстно, безумно, слепо… Я ревнив до самозабвения, я убью всякого, кто станет у меня на пути к вашему сердцу… Клянусь вам в этом…
Он старался
уберечь их от других и чувствовал, что
уберечь их нельзя против таких людей без
Бога, каким он сам был.