Неточные совпадения
Из-за густых ресниц ее блестящих глаз вдруг показались
слезы. Она пересела
ближе к невестке и взяла ее руку своею энергическою маленькою рукой. Долли не отстранилась, но лицо ее не изменяло своего сухого выражения. Она сказала...
― Скоро, скоро оно кончится и так, ― проговорила она, и опять
слезы при мысли о
близкой, теперь желаемой смерти выступили ей на глаза.
И между тем душа в ней ныла,
И
слез был полон томный взор.
Вдруг топот!.. кровь ее застыла.
Вот
ближе! скачут… и на двор
Евгений! «Ах!» — и легче тени
Татьяна прыг в другие сени,
С крыльца на двор, и прямо в сад,
Летит, летит; взглянуть назад
Не смеет; мигом обежала
Куртины, мостики, лужок,
Аллею к озеру, лесок,
Кусты сирен переломала,
По цветникам летя к ручью,
И, задыхаясь, на скамью...
Когда мы пошли садиться, в передней приступила прощаться докучная дворня. Их «пожалуйте ручку-с», звучные поцелуи в плечико и запах сала от их голов возбудили во мне чувство, самое
близкое к огорчению у людей раздражительных. Под влиянием этого чувства я чрезвычайно холодно поцеловал в чепец Наталью Савишну, когда она вся в
слезах прощалась со мною.
— Милый, — шептала она, и кожу его груди щекотали тепленькие капли
слез. — Такой милый, простой, как день. Такой страшный,
близкий.
Черные глаза ее необыкновенно обильно вспотели
слезами, и эти
слезы показались Климу тоже черными. Он смутился, — Лидия так редко плакала, а теперь, в
слезах, она стала похожа на других девочек и, потеряв свою несравненность, вызвала у Клима чувство,
близкое жалости. Ее рассказ о брате не тронул и не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков. Сняв очки, играя ими, он исподлобья смотрел на Лидию, не находя слов утешения для нее. А утешить хотелось, — Туробоев уже уехал в школу.
Ей было и стыдно чего-то, и досадно на кого-то, не то на себя, не то на Обломова. А в иную минуту казалось ей, что Обломов стал ей милее,
ближе, что она чувствует к нему влечение до
слез, как будто она вступила с ним со вчерашнего вечера в какое-то таинственное родство…
Глаза сына горели красиво и светло; опираясь грудью на стол, он подвинулся
ближе к ней и говорил прямо в лицо, мокрое от
слез, свою первую речь о правде, понятой им.
Но и за всем тем, какое бессилие! одиночные жертвы да сетования и
слезы близких людей — неужели это бесплодное щипанье может удовлетворять и даже радовать?
Но луна все выше, выше, светлее и светлее стояла на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук, становился яснее и яснее, тени становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она, с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и
ближе и
ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и
слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза.
— Любя вас так много, — объясняла она сквозь
слезы, — мне было бы нетрудно сделаться
близкой вам женщиной: стоило только высказать вам мои чувства, и вы бы, как мужчина, увлеклись, — согласитесь сами!
Они всю жизнь свою не теряли способности освещаться присутствием разума; в них же
близкие люди видали и блеск радостного восторга, и туманы скорби, и
слезы умиления; в них же сверкал порою и огонь негодования, и они бросали искры гнева — гнева не суетного, не сварливого, не мелкого, а гнева большого человека.
9-еапреля. Возвратился из-под начала на свое пепелище. Тронут был очень
слезами жены своей, без меня здесь исстрадавшейся, а еще более растрогался
слезами жены дьячка Лукьяна. О себе молчав, эта женщина благодарила меня, что я пострадал за ее мужа. А самого Лукьяна сослали в пустынь, но всего только, впрочем, на один год. Срок столь непродолжительный, что семья его не истощает и не евши.
Ближе к Богу будет по консисторскому соображению.
А Матвей стоял у печи и чувствовал себя бессильным помочь этой паре нужных ему,
близких людей, молчал, стыдясь глядеть на их
слёзы и кровь.
Вася. Да это ты верно. Вот еще мне забота: что Параша скажет, коли я у Хлынова запевалой останусь! Э, да что мне на людей смотреть! Коли любит, так и думай по-моему. Как мне лучше. А то, что слезы-то заводить. Своя-то рубашка к телу
ближе. Так, что ли, дядюшка Аристарх? Ох, да какой же я у вас ухорский песельник буду.
Одна за другой в голове девушки рождались унылые думы, смущали и мучили ее. Охваченная нервным настроением,
близкая к отчаянию и едва сдерживая
слезы, она все-таки, хотя и полусознательно, но точно исполнила все указания отца: убрала стол старинным серебром, надела шелковое платье цвета стали и, сидя перед зеркалом, стала вдевать в уши огромные изумруды — фамильную драгоценность князей Грузинских, оставшуюся у Маякина в закладе вместе со множеством других редких вещей.
Подойдя
ближе к окну, я увидал Капитолину. Наклонившись вниз, упираясь руками в панель, она старалась заглянуть внутрь пекарни, и ее растрепанные волосы рассыпались по плечам и груди. Беленький платок был сбит в сторону, грудь лифа разорвана. Капитолина была пьяна и качалась из стороны в сторону, икая, ругаясь, истерично взвизгивая, дрожащая, растрепанная, с красным, пьяным, облитым
слезами лицом…
Владимир (в бешенстве). Люди! люди! и до такой степени злодейства доходит женщина, творение иногда столь
близкое к ангелу… О! проклинаю ваши улыбки, ваше счастье, ваше богатство — всё куплено кровавыми
слезами. Ломать руки, колоть, сечь, резать, выщипывать бороду волосок по волоску!.. О боже!.. при одной мысли об этом я чувствую боль во всех моих жилах… я бы раздавил ногами каждый сустав этого крокодила, этой женщины!.. Один рассказ меня приводит в бешенство!..
Козел продолжал ползать на коленях от одного мужика к другому. От ужаса
близкой и жестокой смерти он уже перешел к блаженной радости, но нарочно из угодливости притворялся непонимающим.
Слезы бежали по его безобразно кривившемуся лицу. Он хватал, не разбирая, чьи-то жесткие мозолистые руки, чьи-то вонючие сапоги и взасос, жадно целовал их. Василь стоял, бледный и неподвижный, с горящими глазами. Он не отрывался от страшного лица Бузыги, ища и боясь его взгляда.
Часто жадно ловил он руками какую-то тень, часто слышались ему шелест
близких, легких шагов около постели его и сладкий, как музыка, шепот чьих-то ласковых, нежных речей; чье-то влажное, порывистое дыхание скользило по лицу его, и любовью потрясалось все его существо; чьи-то горючие
слезы жгли его воспаленные щеки, и вдруг чей-то поцелуй, долгий, нежный, впивался в его губы; тогда жизнь его изнывала в неугасимой муке; казалось, все бытие, весь мир останавливался, умирал на целые века кругом него, и долгая, тысячелетняя ночь простиралась над всем…
С необычайной яркостью, в радужном тумане
слез, застилавших глаза, встало перед ним лицо Анны Георгиевны, но не торжествующее, не самоуверенное, как всегда, а кроткое, с умоляющим выражением, виноватое, и сама она представилась ему почему-то маленькой, обиженной, слабой и как-то болезненно
близкой ему, точно приросшей навеки к его сердцу.
Нина Александровна. Как нынче девушки-то, как посмотрю я, смелы стали, как решительно переступают они этот порог!.. А мы-то, бывало… и себя я помню, и других… сколько дум, сколько гаданий! сколько
слез!.. Жизни-то ничего не понимали; выйдешь замуж, муж-то тебя балует, рядит, как куклу, да и вертит, как куклой… Кто-то приехал, кажется. Хорошо, коли кто из
близких. (Отворяет дверь в гостиную). А, это Николай Егорыч, свой человек! Пожалуйте, пожалуйте сюда! У нас еще никого нет!
Когда я затеял идти драться, мать и Маша отговаривали меня, хотя и плакали надо мною. Ослепленный идеею, я не видел этих
слез. Я не понимал (теперь я понял), что я делал с
близкими мне существами.
Ключик был полон воды, студеной, светлой, как
слеза, горной воды… Только испытав отчаянную жажду, в полной мере поймешь такую простую истину, что вода есть синоним [Синонимы — слова, разные по звуковой форме, но равные или очень
близкие по значению (например: «око» и «глаз», «храбрый» и «отважный», «путь» и «дорога»). (Примеч. автора.).] жизни.
Все мысли, все взоры были теперь прикованы к лицу государя. Это лицо было бледно и величественно. Оно было просто искренно и потому таким теплым, восторженным и благоговейным чувством поражало души людские. Оно было понятно народу. Для народа оно было свое,
близкое, кровное, родное. Сквозь кажущееся спокойствие в этом бледном лице проглядывала скорбь глубокая, проглядывала великая мука души. Несколько крупных
слез тихо скатилось по лицу государя…
Когда скрытое существо жизни раскрывается перед душою в таком виде, то понятно, что и душа отзывается на него соответственным образом. Николенька Иртеньев рассказывает про себя: «Чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и
ближе и
ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и
слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза».
Он вспомнил свою мать,
близких друзей,
слезы застилали глаза.
Серафима спросила себя и сейчас же подумала о
близкой смерти отца. Неужели ей совсем не жалко потерять его? Опять обвинила она себя в бездушии. Но что же ей делать: чувство у нее такое, что она его уже похоронила и едет с похорон домой. Где же взять другого настроения? Или новых
слез? Она поплакала там, у кровати отца, и на коленки становилась.
И вот она у какой-то двери: ключ щелкнул, дверь вздохнула… Мариорица дышит свежим, холодным воздухом; она на дворцовой набережной. Неподалеку, в темноте, слабо рисуется высокая фигура…
Ближе к ней. Обменялись вопросами и ответами: «Ты?» — «Я!» — и Мариорица пала на грудь Артемия Петровича. Долго были они безмолвны; он целовал ее, но это были не прежние поцелуи, в которых горела безумная любовь, — с ними лились теперь на лицо ее горячие
слезы раскаяния.
К счастию ее, отрава не сильна, время не упущено. Сила врачебных пособий, сделанных ей Антоном, уничтожает силу яда. Гаида спасена. Это прекрасное создание,
близкое к уничтожению, расцветает снова жизнью пышной розы; на губы, на щеки спешит свежая кровь из тайников своих. Обеими руками своими, отлитыми на дивование, берет она руку молодого врача, прижимает ее к груди и, обращая к небу черноогненные глаза, из которых выступили
слезы, благодарит ими сильнее слов.
Слезы, частью искренние, частью притворные, были делом всех не только живущих во дворце, но и более или менее
близких к его сферам в описываемые нами дни.
Она стояла за панихидами и при отпевании и даже при ощущении в могилу, самом страшном моменте похорон, когда стук первого кома земли о крышку гроба отзывается в сердце тем красноречием отчуждения мертвых от живых, тем страшным звуком вечной разлуки с покойным
близких людей, которые способны вызвать не только в последних, но и в окружающих искренние
слезы.
Один, преклонив голову к колесу, спит; другой перевязывает товарищу руку; далее,
ближе к корме, два воина, со
слезами на глазах, берутся за голову и ноги, по-видимому, умершего товарища и собираются бросить его в речную могилу, уносящую столь же быстро, как время, все, что ей ни поверят.
Когда все заняли свои места, то вошли слуги проститься с госпожою, младшие впереди. Они целовали ее руку и дитяти, прося прощения в поступках и сопровождая
слезы ужасными криками. Затем подходили знакомые, которые целовали умершую в лицо и также плакали навзрыд. Потом родственники, самые
близкие. Когда прощался брат ее, то думали, что он совсем опрокинет гроб.
Старик молчал и крупные
слезы струились по его щекам. Самое воспоминание о застенке, в котором он уже побывал в молодые годы, производило на него панический страх, не прошедший в десятки лет. Страх этот снова охватил его внутреннею дрожью и невольно вызвал на глаза
слезы, как бы от пережитых вновь мук. А между тем, он понимал, что угроза Кузьмы, которому он сам выложил всю свою жизнь, может быть осуществлена, и «застенок» является уже не далеким прошедшим, а
близким будущим.
— Ах, Боже мой, граф! есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, — вдруг неожиданно для самой себя, со
слезами в голосе, сказала княжна Марья. — Ах, как тяжело бывает любить человека
близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом) не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно — уйти, а куда мне уйти?
В ней кипит злоба, отчаяние, голос ее истерически дрожит, и на ресницах ходят истерические
слезы… Этого с нею еще никогда не было… Это новость теперешнего ее исключительного положения. Отцу даже жутко становится, и он безмолвствует — она тоже. Ее томит мучительное предчувствие чего-то еще худшего — неизвестного, но неотразимого и
близкого.
Теперь он не хотел человеческих
слез, но они лились неудержимо, вне его воли, и каждая
слеза была требованием, и все они, как отравленные иглы, входили в его сердце. И с смутным чувством
близкого ужаса он начал понимать, что он не господин людей и не сосед их, а их слуга и раб, и блестящие глаза великого ожидания ищут его и приказывают ему — его зовут. Все чаще, с сдержанным гневом, он говорил...
— Ах, я так счастлива, — отвечала она, улыбнулась сквозь
слезы, нагнулась
ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.