#Бояться нужно молча

Мария Британ, 2018

Город номер триста двадцать заботится о своих гражданах. В городе номер триста двадцать давно царят закон и порядок – за этим пристально следят компьютеры. Но что, если идеальная система даст сбой? И что, если в действительности она не так уж идеальна?.. Искать ответы на эти вопросы Шейру Бейкер заставляет встреча с таинственным незнакомцем. Чтобы спасти сестру и других невиновных, ей предстоит проникнуть в центр правосудия – к серверам, где хранятся людские проступки. Но в обмен на чужие тайны Шейре придется пожертвовать собственными, даже если она привыкла бояться. Бояться молча.

Глава 2

Я вытягиваю Кира в реальность. Дрожащими руками снимаю линзы. Судорожно хватаю ртом воздух.

— Сова! — трясет меня он. — Да это же хот-род^[3], чтоб его! Хот-род! Ты понимаешь? Понимаешь?!

— Я понимаю лишь одно, Кир! Обладатель этой очаровательной развалюхи преследовал нас! И я не в курсе, что такое хот-род!

— Только попробуй еще раз назвать ее развалюхой, — обижается он.

— О боги! Ты вообще хоть что-нибудь слышишь?

— А ты?

— Меня чуть не обокрали!

— Да ей же, наверное, больше двухсот лет…

— Кир!..

— Ладно, — сдается он. — Ты безнадежна. Твои предположения: кто это был?

— Вор.

— Так чего ты тогда разволновалась?

Я вспоминаю снимки родителей и этого любителя экстрим-поездок. Откуда они его знают? Чего он теперь добивается?

Горло сжимает обидой. Я до сих пор ощущаю грубую ладонь на губах, а ссадина по-прежнему ноет. Нет, он пришел не с миром. Он хотел меня уничтожить. Это звучало в каждом слове.

— Кир, я пойду. Мне… нужно отдохнуть.

— Ты серьезно? А вдруг он все еще там и ждет тебя?

— Тогда ты меня защитишь, — веселюсь я. — Защитишь же?

— Сразу смоюсь, — хохочет Кир. — На фиг мне это надо? Сама спасайся.

— Вот погибну в борьбе за справедливость и буду являться к тебе в страшных снах. А потом ты впадешь в вечную кому, — зловеще шепчу я.

Кир шутливо пятится.

— Скинешь видео? Маловато кармы в запасе. — Я достаю из джинсового рюкзака биомаску и мягко прислоняю ее к лицу. Она врастает в кожу. Нет, не так — она становится мной.

Я снова законопослушная жительница города номер триста двадцать. Безликая, как и все остальные.

Я накидываю темно-коричневый плащ. Теперь гематомы на ногах никого не испугают.

Кир вновь в сетевых линзах — работает. Я не хочу его отвлекать, но все же говорю:

— До завтра. Приду в полдень, подумаем над новым розыгрышем.

— Ага, давай, — отвечает он, явно меня не слыша.

Я щелкаю пальцами перед его носом. Он вздрагивает: недоволен, что я прервала увлекательное путешествие во вселенную контрастности и яркости.

— Чего тебе?

— Ты бы тоже домой пошел. Умылся бы по-человечески.

— Я съехал от родаков, — отмахивается Кир.

Я округляю глаза.

— С чего вдруг?

— Взрослая жизнь, все такое. Ты иди, иди.

— Точно?

Я хмурюсь. Почему он не сказал раньше? В этом весь Кир: волнующие темы держит при себе.

— Сова, ну я не маленький уже, правда?

— Да, да, — улыбаюсь я, а сама мысленно молю небеса, чтобы он наконец повзрослел. — Если что… Мой дом открыт для тебя.

— Мы вроде не снимаем мыльную оперу. Расслабься.

Нет, мне его не переубедить. Я обреченно плетусь к двери. Отпираю замок, выглядываю: снаружи никого. Неужели гость из прошлого починил свой глючный портал?

Мне сразу становится и легче, и веселее, и вообще, мир уже не кажется таким злым. Возможно, это и правда был вор?

Я мчусь через дворы к ближайшей остановке. За время работы с Киром я выучила все повороты наизусть: оббежать булочную, войти в магазин бижутерии с одной стороны и выйти с другой. Три перекрестка, четыре небоскреба — и я у цели.

Здесь я сливаюсь с потоком серых людей, наблюдающих за прохожими-близнецами. Они безлики, но я-то знаю, что каждый ищет на болезненно-чистой коже соседа хоть что-нибудь отличительное.

Знаю.

Потому что я — одна из них.

Здесь всегда одинаковая скорость. Два шага в секунду. Я как-то измерила ради эксперимента. Ничего не меняется. Монотонность разбавляют лишь тени машин и кабин.

Я замираю у стеклянного цилиндра высотой с соседний многоэтажный дом. Впереди — человек десять. Мало. Обычно в такое время у лифта собирается целая толпа.

Полукруглые двери открываются. Я дожидаюсь своей очереди и становлюсь на прозрачную платформу. Миг — и пространство наполняется вакуумной тишиной. С внешней суетой нас не связывает ничего, кроме стен. Мне нравится смотреть на улицы города через идеально вымытое стекло.

Я лечу.

Живот стягивается в узел. Каждый раз, когда лифт поднимает меня на остановку, я забываю дышать.

За эти пятьдесят две секунды в воздухе я готова кататься от неба до земли и от земли до неба бесконечно.

Створки дверей расходятся. Мы на крыше небоскреба. Перед нами — блестящие на солнце коридоры, тросы и транспорт. Внизу змеятся улицы. Жителям квартир не слышно ни рокота поездов, ни шуршания кабин, ни разговоров пассажиров: стены и крыша звуконепроницаемы.

В трех шагах от меня — невесомость и пустота, но я не боюсь: нас окружает стеклянная ограда.

Я подхожу к экрану оплаты. Он светится голубым, но, как только я прикасаюсь к нему индикатором, зеленеет. Всплывают буквы:

«Шейра Бейкер, запас кармы удовлетворительный. Тем не менее после снятия мегабайтов на билет уровень понизится до среднего. Рекомендуем его повысить».

Это стандартное сообщение. Правило безопасности. Что-то вроде: «Все отлично, но, если вам станет плохо, мы не при делах».

Я нажимаю «Согласна» — на индикаторе появляется белая полоска-билет — и иду к кабинам. Мне везет: в той, что отправляется через минуту, — два свободных места.

Плюхаюсь на одинарное.

Кабина слабо покачивается, и, хотя держатели надежно закреплены на тросе, мне неспокойно. Мы высоко. Слишком.

Раздается мерное шуршание — мы отправляемся. Я наслаждаюсь серой дымкой города. Сверху центральная улица напоминает огромного ящера, трусливо отбросившего хвост. Точнее, хвост ему передавил магазин «Караван», что возле штаба. Где-то там Кир хрустит солеными сухарями с сыром и монтирует видео.

Меня высаживают на крыше моего небоскреба.

Я живу в двух шагах от Университета. Мне повезло: для молодого поколения построили огромный парк с фонтаном и тропками, выложенными брусчаткой. Раньше, по вечерам, я бегала там, но потом забросила эту затею. Со спортом мы расстались друзьями.

Дома меня встречает незастеленный диван. Я плетусь к нему, но сразу же себя останавливаю. Сначала — душ.

Когда грим смыт, а рюкзак разобран, я варю кофе. Этим летом он стал привычкой. Пока закипает коричневая гуща, я смотрю в окно, точнее — в стеклянную стену. Занавесок нет, да и кому они нужны? Любопытных зевак здесь не так уж и много. Окна выходят на пустынную местность, к солнечной электростанции. Тысячи фотобатарей ловят свет так же отчаянно, как я пытаюсь согреться.

Мой дом служит границей между бешеной жизнью студентов и спокойствием полей.

Я беру планшет, надеваю сетевые линзы и погружаюсь в виртуальную комнату «Закладки». На стенах висят сотни наших с Киром работ. Под потолком написано, что пять минут назад был загружен новый ролик.

Губы греет улыбка. Кир смонтировал.

Заставка свежего пранка — две седых головы. Я могу дотронуться, чтобы воспроизвести видео, но мне нужно другое.

У нас три просмотра.

Кир «съел» свои полтора. Моя очередь.

Я снимаю сетевые линзы и втыкаю в планшет флешку. Она наполняется десятью метрами^[4] кармы. Вот сколько стоит один просмотр. Вот сколько стоит предательство.

Остаток дня проходит за блужданием по Сети и выискиванием веселых видео.

В голову лезут мерзкие воспоминания о незнакомце с черным пальцем. Я прогоняю их и, чтобы отвлечься, планирую завтрашний день. Встреча с Киром, обсуждение новых пранков…

Сон подкрадывается незаметно. Он увлекает меня в хоровод кошмаров о маленькой девочке и о том, что она сделала. Нечаянно.

Не-ча-ян-но.

Я не сопротивляюсь — позволяю липкому ужасу подобраться к сердцу.

* * *

Комнату наполняет истошный писк дверного звонка. Я поворачиваюсь на бок и зажимаю ухо подушкой, но это не помогает. Взгляд касается настенных часов: восемь утра. Кому приспичило встретиться со мной в такую рань?

Чертыхаясь, я натягиваю футболку и шорты. Попутно расчесываю волосы, вьющиеся после вчерашнего. Звонить не перестают. Я открываю дверь — на пороге топчутся родители.

— Привет, — говорю я хрипло. — Что случилось?

Мама хватается за сердце.

— Шейра! Что у тебя с лицом?

Я едва сдерживаю ругательства. Царапина вряд ли исчезнет в ближайшие дни.

— Упала.

— О, дорогая! Осторожнее! Мы пройдем?

У меня закрадываются подозрения, что им что-то нужно.

Через миг догадки подтверждаются: за спинами родителей прячется моя двенадцатилетняя сестра Элла.

Мама бежит в кухню. Ее нос морщится, а пальцы перепрыгивают с одной немытой чашки на другую.

— Шейра, когда ты в последний раз убирала? Честное слово, тебе рано жить отдельно!

— Поверь, вы меня не выдержите и дня.

Я съехала от родителей сразу после окончания школы. Мы с Киром разыгрываем людей с десятого класса. Накопленные гигабайты я потратила на однокомнатную квартиру и безумно этому рада.

Папа и Элла падают на табуретки у окна.

— Глория, чего ты завелась? — хмурится отец. — Она уже взрослая.

— Спасибо, что заметили, когда мне стукнуло двадцать четыре, — огрызаюсь я.

Мама накручивает на палец локон светлых волос. Накрашенные ярко-красной помадой губы растягиваются в улыбке.

— Доченька, женщины скрывают свой возр…

— Что у вас случилось? — перебиваю я.

Срок демоверсии любезностей истек.

— Командировка, — объясняет папа.

Мама обнимает его за плечи.

— Я расскажу, Карл, — мигом серьезнеет она. — Милая, мы должны проверить кое-что важное. Тебе ведь известно, как нам дорога эта работа. А потом мы заберем Эллу домой.

Как ни странно, я рада такому повороту событий. В последние месяцы мы с сестрой мало общались, и я соскучилась.

А она? По серым равнодушным глазам не понять.

Я в сотый раз восхищаюсь тем, как Элла похожа на маму. Обе низкого роста, обе круглолицые. Обе блондинки.

— Вы надолго? — прерываю я затянувшуюся паузу.

— Недельки на две, не больше, — отвечает мама, как мне кажется, слишком беззаботно и весело.

— Надеюсь, исследования того стоят.

Мои родители — биологи, а я ничего не смыслю в митозе, мейозе и прочих научных премудростях.

— Конечно, стоят! Ты ведь не против, солнышко? — умоляюще шепчет мама.

Солнышко.

«Я не причиню тебе вреда, солнышко», — сказал тот, чьи грубые руки до сих пор ощущаются на губах.

— А почему именно «солнышко»?

В голове свистит, как в сломанном аккордеоне.

Не играйте на мне, не играйте…

Я массирую виски.

— Не нравится? — Сквозь маску беззаботности на мамином лице проступает тревога. — Дорогая, у тебя все в порядке? Ты так побледнела…

Я опираюсь на стол. Уши закладывает, будто под водой. Под водой, умеющей противно визжать. Мир наполняется ватой, и я не вижу ни родителей, ни кухню.

— Шейра! — Это голос папы. — Твой индикатор! Когда ты в последний раз принимала карму?

— Вчера… — мямлю я.

Вата везде. Скоро она забьет мне нос и рот. Скоро я задохнусь и, как рыба, всплыву кверху брюхом. Мелькают картинки привычных кошмаров. Пара вдохов — и они защекочут рыбку лезвиями. Остается надеяться, что…

«…Я Дори. И у меня беда с краткосрочной памятью».

Что ни завтра, ни через год я не вспомню того, что мне приснится.

* * *

Ко мне тянется длинная рука. Чья она? Папина? Нет. Я смотрю на чужие ладони и кисти. Вены просвечивают сквозь тонкую белую кожу, и я, словно по тропе, следую взглядом выше. Миллиметр за миллиметром.

Мне страшно, я задыхаюсь, но не могу, не имею права закрывать глаза. Внутри меня, под ребрами, сидит голодный червь, жаждущий ужаса и слез.

Я — марионетка.

Рассматриваю чужое плечо. Медлить нельзя. Я не знаю, кого увижу, но этот кто-то выдавливает из меня жизнь, как зубную пасту из тюбика. Миг — и я закончусь.

Испарюсь.

Я резко поднимаю глаза — это единственный шанс не задохнуться от ужаса. Рывком Утешители вправляют вывихи, рывком же и я преодолеваю себя.

Все просто.

И до изнеможения сложно, потому что передо мной — Ник. Высокий, сильный, но с детским и наивным лицом. Как пятнадцать лет назад. Он не изменился. Он по-прежнему мне доверяет.

— Ты… жив? — спрашиваю я.

Мы в палате. Я — пациентка, на мне белая футболка и штаны. Я топчусь у кушетки, а рядом — мой друг.

Взрослый.

— Конечно, — смеется он. — Сомневалась?

— Нет. Где ты был?

— Искал. — Ник теребит карман брюк. Он в черном костюме с белой рубашкой, будто мы не в больнице, а на празднике. В своей бесформенной одежде я чувствую себя рядом с ним неловко.

— Кого искал?

— Смысл жизни.

Оказывается, Ник вырос философом.

— И как? — спрашиваю я и отворачиваюсь к окну. Мне легче разговаривать, не видя детского, не изменившегося лица.

— Нашел, — шепчет он мне на ухо.

Я дергаюсь. Ник приблизился тихо. Без единого звука.

— Рада за те…

Что-то холодное и острое впивается в шею. Пламя отнимает у меня голос.

Кажется, я в аду.

Струйки тепла прокладывают дорожки на коже. На футболке расцветают ярко-красные розы.

Спасибо за цветы, Ник. Они прекрасны.

Я заслужила.

Боль ослепляет. Я не могу стоять. Мне нужно двигаться, прыгать, бить посуду и окна. Чтобы отдать часть огня. Чтобы выжить.

Зачем, Ник? Мы ведь были друзьями. Я ведь нечаянно сломала твою жизнь.

Я устремляюсь к окну, но тут же падаю. Боль сменяется ватой. Я вновь марионетка, слабая и беззащитная, но моими нитями никто не управляет, потому что я почти мертва.

Я собираю в кулак последние силы и нащупываю два кольца и лезвие.

По полу стелется туман. Различимы только силуэты.

Рядом со мной опускается Ник.

— Теперь мы квиты. — Он гладит меня по щеке. — Шейра, Шейра… Прости.

Ник заводит руку за мою голову. Я каждой клеточкой ощущаю, как он дотрагивается до ножниц.

Давай, вытащи их, пожалуйста…

— Прости, — повторяет он и сжимает два кольца.

Я ничего не чувствую. Меня нет.

* * *

— Мама, она пошевелилась! — слышится до боли родной голос. Элла?

Я приоткрываю глаза. Сестра закусывает губу и виновато улыбается.

Я лежу в спальне. За окном через сотни транспортных путей продираются солнечные лучи. Сколько же я проспала?

В комнату вбегают родители. Хмурый папин взгляд вжимает меня в подушку. Мама ходит кругами. От утреннего веселья не осталось и следа.

Что со мной произошло?

Я впервые в жизни упала в обморок, а потом мне приснился кошмар с Ником.

Сегодня сон был слишком правдоподобным.

— Ты чуть не обнулилась, Шейра, — сглатывает папа. — Мы, конечно, поделились с тобой пятью гигабайтами, но ты же понимаешь, что так безответственно относиться к здоровью нельзя? Ты могла превратиться в сущность.

Колючий ком близких слез раздирает мне горло.

— Я правда вчера обновляла запас.

Родители переглядываются. Они что-то решили. Что-то важное.

Что-то, что мне не понравится.

— Да чего вы, — в надежде шепчу я. — С кем не бывает? В обморок упала, ничего страшного…

— Доченька, все не так просто. — Мама едва не плачет. В последний раз я видела ее слезы в тот день. — Ты болела в детстве. И… Сейчас у тебя рецидив. Шейра, пожалуйста, пройди повторное обследование.

— Мне лучше.

Возвращаться к источнику кошмаров — самоубийство. Сны оживут, и я сойду с ума. Перестану казаться нормальной.

Перестану существовать.

— Шейра, это не обсуждается! — Мамина шея покрывается красными пятнами.

— Я достаточно взрослая, чтобы решать самостоятельно. Мне лучше. Езжайте, мы с Эллой справимся, правда? — Я подмигиваю сестре, и та облегченно выдыхает. — У меня есть такие конфеты… М-м!

Я знаю, на что давить: Элла ужасная сладкоежка. Она радостно подпрыгивает, и я объясняю ей, где лежат карамельки. Сестра скрывается в коридоре, а у меня появляется время выпроводить родителей.

Я приподнимаюсь на локтях. Будто опровергая слова о том, что мне лучше, комната так и пляшет перед глазами.

— Куда вы едете? — уточняю я.

— В загородную лабораторию.

Загородную! По спине пробегают мурашки. Я не была за пределами города, не представляю, как течет жизнь снаружи, да и не хочу представлять. Что там? Разруха? Война? Эпидемия? Мир разделился на маленькие клочки земли. У нас нет туристов. Нет иммигрантов. Понятие «гостеприимство» давно потеряло смысл.

Наш город спасается кармой. Дисциплинирует себя. Здесь тридцать пять лет тихо. Нет взрывов, ограблений, стрельбы. А тот, кто осмеливается противостоять закону, превращается в сущность.

Я ни на секунду об этом не пожалела. Может, потому что не видела иной жизни.

— И как там? — Мой голос оплетают ростки неуверенности.

Папа гладит меня по голове.

— Мы ведь не едем в другой город. Просто будем за пределами нашего. Лаборатория в поле. До ближайшего мегаполиса семьдесят километров. Не переживай, нас туда и не пустят.

— Пообещай, что подумаешь насчет больницы, — не сдается мама.

— Обещаю.

Еще раз проверив мой индикатор, родители меня обнимают. Крепче, чем обычно.

Они взволнованы, но я не спрашиваю почему. Боюсь правды.

За мамой и папой захлопывается дверь. Я встаю и чувствую себя мягкой игрушкой. Из кухни доносится шуршание фантиков — Элла нашла конфеты.

В животе урчит. На часах — девять. Я пробыла без сознания не так уж и долго.

Не так уж и долго Ник меня убивал.

Я иду к сестре. Мир танцует еще энергичнее. Хип-хоп?

Соберись, Шейра. Единственная твоя болезнь — ночные кошмары.

— Сегодня вечером на одной стройке будет Игра, — сообщает Элла. — Давай сходим, ну пожалуйста! Там весело, точно тебе говорю! Развеешься. Твой индикатор, карма… Это от депрессии!

— Прости, но сегодня не могу.

Как только я переступаю порог кухни, раздается звонок в дверь. Родители что-то забыли или привели Утешителя?

Элла перестает жевать, а я, опираясь на стены, ковыляю к двери. Три раза поворачиваю замки.

Щелк-щелк.

— Да-да, нам нужно регулярно кушать и тепло одева…

Слова превращаются в осколки, раздирающие горло. Душащие меня. Я не кричу — нет сил.

На пороге — человек в шляпе. Гость из прошлого, чей портал до сих пор в ремонте.

— Привет, солнышко.

Мне не интересно, что он скажет, не интересно, почему он меня преследует. Я хочу забиться в угол. Укрыться от псевдодоброго взгляда.

Я больше не кукла — вата деревенеет и вспыхивает. Мышцы наливаются силой.

Я хватаюсь за ручку и, когда мужчина подается вперед, захлопываю дверь, но что-то мешает. Что-то… хрустящее.

Завершить начатое не позволяют пальцы. Четыре белых и один черный. В крови.

Я играю на рояле.

Так ему и надо.

В душе поселяется гнилая радость, но я одергиваю себя. Приоткрываю дверь и, когда пальцы незнакомца исчезают из виду, запираю все три замка.

Чего он хотел?

Я начинаю жалеть, что не поговорила о нем с родителями.

Меня трясет. Я сползаю на пол и прирастаю к холодному кафелю. Становлюсь его безвольным продолжением.

— Шейра? — Элла выглядывает из кухни.

На лестничной площадке раздается ругань.

— Ничего, все хорошо. Я сейчас приду.

Сестра молча садится рядом. Она понимает, когда лучше не спрашивать.

Сотни иголок покалывают ноги, Элла сопит у меня на плече.

Спустя несколько минут ненавистный звонок вновь терзает слух. Я готова вырвать его к чертям, лишь бы остаться наконец в тишине.

Элла подскакивает. Ее терпение готово лопнуть.

Это утро не закончится. Или я в бреду и мне снится очередной кошмар?

— Не открывай.

Элла боится.

Конечно, боится. Я бы тоже нервничала, если бы старшая сестра вела себя так странно.

Я поднимаюсь на носочки — с ростом мне не повезло — и смотрю в глазок. На пороге — парень в красных кепке и футболке, разносчик еды.

Надо мной издеваются! Если так пойдет и дальше, от доброй Шейры не останется и следа.

Я открываю дверь и заранее сжимаю кулаки. Нет никакой гарантии, что за спиной у юноши в биомаске не стоит тот, кто ласково называет меня солнышком и с кем я сделаю что угодно, лишь бы он не тронул нас с Эллой.

Поздравляю, Шейра. У тебя паранойя.

Парень отдает мне еду в белых вакуумных пакетах. Я прошу двойную порцию, и еще — чтобы обед и ужин нам прислали по связному ящику. Мало ли куда нас занесет вечером.

— Слушайте… Вы не встречали человека в очках, шляпе и с черным пальцем?

— Ой, точно! — Парень хлопает себя по лбу и извлекает из кармана письмо. — Он просил передать вам это.

Я сглатываю ком.

— Спасибо.

Разносчик уходит. Сердце стучит в бешеном ритме, ногти впиваются в пакеты. Индикатор на руке слабо попискивает.

Прежде чем начать изучать письмо, я прошу Эллу отнести еду в кухню. Почему-то я уверена, что о послании никто не должен знать.

Белая бумага сложена вдвое. Сверху небрежным почерком выведено одно-единственное предложение:

«Я не причиню тебе вреда, солнышко».

Мне с трудом удается подавить желание разорвать листок и сжечь то, что от него останется. А вдруг у меня действительно паранойя?

Но я разворачиваю его и читаю написанное.

Примечания

3

Хот-род — в 1930-1940 годы: автомобиль с модифицированными для максимально быстрой езды характеристиками.

4

Метр — сокращенное название мегабайта (единицы измерения информации)