Неточные совпадения
(Прим. М. Ю. Лермонтова.)] оканчивалась лесом, который тянулся до самого хребта
гор; кое-где на ней дымились аулы, ходили табуны;
с другой —
бежала мелкая речка, и к ней примыкал частый кустарник, покрывавший кремнистые возвышенности, которые соединялись
с главной цепью Кавказа.
И в самом деле, здесь все дышит уединением; здесь все таинственно — и густые сени липовых аллей, склоняющихся над потоком, который
с шумом и пеною, падая
с плиты на плиту, прорезывает себе путь между зеленеющими
горами, и ущелья, полные мглою и молчанием, которых ветви разбегаются отсюда во все стороны, и свежесть ароматического воздуха, отягощенного испарениями высоких южных трав и белой акации, и постоянный, сладостно-усыпительный шум студеных ручьев, которые, встретясь в конце долины,
бегут дружно взапуски и наконец кидаются в Подкумок.
Утро великолепное; в воздухе прохладно; солнце еще не высоко. От дома, от деревьев, и от голубятни, и от галереи — от всего
побежали далеко длинные тени. В саду и на дворе образовались прохладные уголки, манящие к задумчивости и сну. Только вдали поле
с рожью точно
горит огнем, да речка так блестит и сверкает на солнце, что глазам больно.
Где город? спросишь:
сгорел, говорят, не достроился, а изобретатель
бежал с твоими деньгами.
Проводники поклонились мне и мгновенно осушили свои кружки, а двое мальчишек, которые
бежали рядом
с паланкином и на
гору, выпили мою.
И наши поехали
с проводниками, которые тоже
бежали рядом
с лошадью, да еще в
гору, — что же у них за легкие?
«Я не стар, — говорил ямщик Дормидон, который попробовал было
бежать рядом
с повозкой во всю конскую прыть, как делают прочие, да не мог, — но
горе меня одолело».
Но долго еще видели, как мчались козы в кустах, шевеля ветвями, и потом бросились
бежать в
гору, а мы спустились
с горы.
В отдаленье темнеют леса, сверкают пруды, желтеют деревни; жаворонки сотнями поднимаются, поют, падают стремглав, вытянув шейки торчат на глыбочках; грачи на дороге останавливаются, глядят на вас, приникают к земле, дают вам проехать и, подпрыгнув раза два, тяжко отлетают в сторону; на
горе, за оврагом, мужик пашет; пегий жеребенок,
с куцым хвостиком и взъерошенной гривкой,
бежит на неверных ножках вслед за матерью: слышится его тонкое ржанье.
С этой стороны Сихотэ-Алинь казался грозным и недоступным. Вследствие размывов, а может быть, от каких-либо других причин здесь образовались узкие и глубокие распадки, похожие на каньоны. Казалось, будто
горы дали трещины и эти трещины разошлись. По дну оврагов
бежали ручьи, но их не было видно; внизу, во мгле, слышно было только, как шумели каскады. Ниже
бег воды становился покойнее, и тогда в рокоте ее можно было уловить игривые нотки.
Летом изюбр держится по теневым склонам лесистых
гор, а зимой — по солнцепекам и в долинах, среди равнинной тайги, где полянки чередуются
с перелесками. Любимый летний корм изюбра составляет леспедеца, а зимой — молодые
побеги осины, тополя и низкорослой березы.
К полудню погода испортилась совсем. Тучи быстро
бежали с юго-востока и заволакивали вершины
гор. Я часто поглядывал на компас и удивлялся, как наш проводник без всяких инструментов держал правильное направление.
В час, когда вечерняя заря тухнет, еще не являются звезды, не
горит месяц, а уже страшно ходить в лесу: по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают, хохочут, катятся клубом по дорогам и в широкой крапиве; из днепровских волн выбегают вереницами погубившие свои души девы; волосы льются
с зеленой головы на плечи, вода, звучно журча,
бежит с длинных волос на землю, и дева светится сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу… она
сгорела бы от любви, она зацеловала бы…
Тут Черевик хотел было потянуть узду, чтобы провести свою кобылу и обличить во лжи бесстыдного поносителя, но рука его
с необыкновенною легкостью ударилась в подбородок. Глянул — в ней перерезанная узда и к узде привязанный — о, ужас! волосы его поднялись
горою! — кусок красного рукава свитки!..Плюнув, крестясь и болтая руками,
побежал он от неожиданного подарка и, быстрее молодого парубка, пропал в толпе.
Мякнут косточки, все жилочки гудят,
С тела волглого окатышки
бегут,
А
с настреку вся спина
горит,
Мне хозяйка смутны речи говорит.
Ослабевши
с годами, потеряв веру в свои ноги, он
бежит уже куда-нибудь поближе, на Амур или даже в тайгу, или на
гору, только бы подальше от тюрьмы, чтобы не видеть постылых стен и людей, не слышать бряцанья оков и каторжных разговоров.
Если же везде сухо, то степные пожары производят иногда гибельные опустошения: огонь, раздуваемый и гонимый ветром,
бежит с неимоверною быстротою, истребляя на своем пути все, что может
гореть: стога зимовавшего в степях сена, лесные колки, [Колком называется, независимо от своей фигуры, всякий отдельный лес; у псовых охотников он носит имя острова] даже гумна
с хлебными копнами, а иногда и самые деревни.
Но это уже была не просьба о милостыне и не жалкий вопль, заглушаемый шумом улицы. В ней было все то, что было и прежде, когда под ее влиянием лицо Петра искажалось и он
бежал от фортепиано, не в силах бороться
с ее разъедающей болью. Теперь он одолел ее в своей душе и побеждал души этой толпы глубиной и ужасом жизненной правды… Это была тьма на фоне яркого света, напоминание о
горе среди полноты счастливой жизни…
Вместо ответа Вася схватил камень и запустил им в медного заводовладельца. Вот тебе, кикимора!.. Нюрочке тоже хотелось бросить камнем, но она не посмела. Ей опять сделалось весело, и
с горы она
побежала за Васей, расставив широко руки, как делал он. На мосту Вася набрал шлаку и заставил ее бросать им в плававших у берега уток. Этот пестрый стекловидный шлак так понравился Нюрочке, что она набила им полные карманы своей шубки, причем порезала руку.
Дети, взявшись за руки, весело
побежали к лавкам, а от них спустились к фабрике, перешли зеленый деревянный мост и
бегом понеслись в
гору к заводской конторе. Это было громадное каменное здание,
с такими же колоннами, как и господский дом. На площадь оно выступало громадною чугунною лестницей, — широкие ступени тянулись во всю ширину здания.
Что мне было до того, что
с гор бежали ручьи, что показались проталины в саду и около церкви, что опять прошла Белая и опять широко разлились ее воды!
Находя во мне живое сочувствие, они
с увлеченьем предавались удовольствию рассказывать мне: как сначала обтают
горы, как
побегут с них ручьи, как спустят пруд, разольется полая вода, пойдет вверх по полоям рыба, как начнут ловить ее вятелями и мордами; как прилетит летняя птица, запоют жаворонки, проснутся сурки и начнут свистать, сидя на задних лапках по своим сурчинам; как зазеленеют луга, оденется лес, кусты и зальются, защелкают в них соловьи…
Чтобы больше было участвующих, позваны были и горничные девушки. Павел, разумеется, стал в пару
с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все время оставались в одной паре. Сама, разумеется, не ловила ни того, ни другую, и даже, когда горничные
горели, она придерживала их за юбки, когда тем следовало
бежать. Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого барина и приезжую гостью разлучать между собою не надобно; это даже заметил и полковник.
И народ
бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался
с толпой и шел
с нею обратно, и крики его гасли в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и
сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
Прошло еще несколько дней. Члены «дурного общества» перестали являться в город, и я напрасно шатался, скучая, по улицам, ожидая их появления, чтобы
бежать на
гору. Один только «профессор» прошел раза два своею сонною походкой, но ни Туркевича, ни Тыбурция не было видно. Я совсем соскучился, так как не видеть Валека и Марусю стало уже для меня большим лишением. Но вот, когда я однажды шел
с опущенною головою по пыльной улице, Валек вдруг положил мне на плечо руку.
По улицам города я шатался теперь
с исключительной целью — высмотреть, тут ли находится вся компания, которую Януш характеризовал словами «дурное общество»; и если Лавровский валялся в луже, если Туркевич и Тыбурций разглагольствовали перед своими слушателями, а темные личности шныряли по базару, я тотчас же
бегом отправлялся через болото, на
гору, к часовне, предварительно наполнив карманы яблоками, которые я мог рвать в саду без запрета, и лакомствами, которые я сберегал всегда для своих новых друзей.
Оттепель —
с гор ручьи
бегут;
бегут, по выражению народному, чисто, непорочно; оттепель же — стекаются
с задних дворов все нечистоты, все гнусности, которые скрывала зима.
Или вот возвращаешься ночью домой из присутствия речным берегом, а на той стороне туманы стелются, огоньки
горят, паром по реке
бежит, сонная рыба в воде заполощется, и все так звонко и чутко отдается в воздухе, — ну и остановишься тут
с бумагами на бережку и самому тебе куда-то шибко хочется.
С горы спускается деревенское стадо; оно уж близко к деревне, и картина мгновенно оживляется; необыкновенная суета проявляется по всей улице; бабы выбегают из изб
с прутьями в руках, преследуя тощих, малорослых коров; девчонка лет десяти, также
с прутиком,
бежит вся впопыхах, загоняя теленка и не находя никакой возможности следить за его скачками; в воздухе раздаются самые разнообразные звуки, от мычанья до визгливого голоса тетки Арины, громко ругающейся на всю деревню.
Подходит к концу докучный осмотр. У юнкеров чешутся руки и
горят пятки от нетерпения. Праздничных дней так мало, и
бегут они
с такой дьявольской быстротой, убегают и никогда не вернутся назад!
«Тут же на
горе паслось большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо
с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя происшедшее,
побежали и рассказали в городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся».
Жандармский ключ
бежал по дну глубокого оврага, спускаясь к Оке, овраг отрезал от города поле, названное именем древнего бога — Ярило. На этом поле, по семикам, городское мещанство устраивало гулянье; бабушка говорила мне, что в годы ее молодости народ еще веровал Яриле и приносил ему жертву: брали колесо, обвертывали его смоленой паклей и, пустив под
гору,
с криками,
с песнями, следили — докатится ли огненное колесо до Оки. Если докатится, бог Ярило принял жертву: лето будет солнечное и счастливое.
Гамзало понял, для чего Хаджи-Мурат велел зарядить ружья. Он
с самого начала, и что дальше, то сильнее и сильнее, желал одного: побить, порезать, сколько можно, русских собак и
бежать в
горы. И теперь он видел, что этого самого хочет и Хаджи-Мурат, и был доволен.
Красивые испуганные животные большими прыжками, поджимая передние ноги, налетели на колонну так близко, что некоторые солдаты
с криками и хохотом
побежали за ними, намереваясь штыками заколоть их, но козы поворотили назад, проскочили сквозь цепь и, преследуемые несколькими конными и ротными собаками, как птицы, умчались в
горы.
Он решил, что надо
бежать в
горы и
с преданными аварцами ворваться в Ведено и или умереть, или освободить семью.
«Вот и март приспел, вчера был день Алексея, божьего человека, должна бы вода
с гор бежать, а — морозно, хоть небо и ясно по-вешнему.
Петр. А потом уж «унеси ты мое
горе» — сейчас мы
с тобой на троечку: «Ой вы, милые!» Подъехали к Волге; ссь… тпру! на нароход; вниз-то
бежит он ходко, по берегу-то не догонишь. Денек в Казани, другой в Самаре, третий в Саратове; жить, чего душа просит; дорогого чтоб для нас не было.
Марья-то выскочила на улицу, да вспомнила, что дети в избе спят,
побежала назад и
сгорела с детками…
Навстречу обоза, под
гору, шибко
бежит почта, звеня колоколами, которые отзываются далеко по крупному лесу, тянущемуся
с обеих сторон дороги.
А между тем поезд
бежал да
бежал; уже давно и Раштадт, и Карлсруэ, и Брухзаль остались назади;
горы с правой стороны дороги сперва отклонились, ушли вдаль, потом надвинулись опять, но уже не столь высокие и реже покрытые лесом…
Под ногою какого-то зверя маленький камень сорвался
с горы,
побежал, шелестя сухою травой, к морю и звонко разбил воду. Этот краткий шум хорошо принят молчаливой ночью и любовно выделен ею из своих глубин, точно она хотела надолго запомнить его.
А по праздникам, рано, когда солнце едва поднималось из-за
гор над Сорренто, а небо было розовое, точно соткано из цветов абрикоса, — Туба, лохматый, как овчарка, катился под
гору,
с удочками на плече, прыгая
с камня на камень, точно ком упругих мускулов совсем без костей, —
бежал к морю, улыбаясь ему широким, рыжим от веснушек лицом, а встречу, в свежем воздухе утра, заглушая сладкое дыхание проснувшихся цветов, плыл острый аромат, тихий говор волн, — они цеплялись о камни там, внизу, и манили к себе, точно девушки, — волны…
Потом ещё две тёмные фигуры скатились к стене. Они бросились на третью, упавшую у подножия стены, и скоро обе выпрямились…
С горы ещё
бежали люди, раздавались удары их ног, крики, пронзительный свист…
Не ветер бушует над бором,
Не
с гор побежали ручьи,
Мороз-воевода дозором
Обходит владенья свои.
От крика они разлетятся в стороны и исчезнут, а потом, собравшись вместе,
с горящими восторгом и удалью глазами, они со смехом будут рассказывать друг другу о том, что чувствовали, услышав крик и погоню за ними, и что случилось
с ними, когда они
бежали по саду так быстро, точно земля
горела под ногами.
Однажды слышит русский пленный,
В
горах раздался клик военный:
«В табун, в табун!»
Бегут, шумят;
Уздечки медные гремят,
Чернеют бурки, блещут брони,
Кипят оседланные кони,
К набегу весь аул готов,
И дикие питомцы брани
Рекою хлынули
с холмов
И скачут по брегам Кубани
Сбирать насильственные дани.
Иванко
с громким гнусавым ревом снимается
с места и
бежит трусцой на
гору, к селу.
Так говорит сам Наполеон, так говорят почти все французские писатели; а есть люди (мы не скажем, к какой они принадлежат нации), которые полагают, что французские писатели всегда говорят правду — даже и тогда, когда уверяют, что в России нет соловьев; но есть зато фрукт величиною
с вишню, который называется арбузом; что русские происходят от татар, а венгерцы от славян; что Кавказские
горы отделяют Европейскую Россию от Азиатской; что у нас знатных людей обыкновенно венчают архиереи; что ниема глебониш пописко рюскоф — самая употребительная фраза на чистом русском языке; что название славян происходит от французского слова esclaves [рабы] и что, наконец, в 1812 году французы били русских, когда шли вперед, били их же, когда
бежали назад; били под Москвою, под Тарутиным, под Красным, под Малым Ярославцем, под Полоцком, под Борисовым и даже под Вильною, то есть тогда уже, когда некому нас было бить, если б мы и сами этого хотели.
Ух! какая свинцовая
гора свалилась
с моего сердца! Я бросился обнимать казака, перекрестился, захохотал как сумасшедший, потом заплакал как ребенок, отдал казаку последний мой талер и пустился
бегом по валу. В несколько минут я добежал до рощи; между деревьев блеснули русские штыки: это были мои солдаты, которые, построясь для смены, ожидали меня у самого аванпоста. Весь тот день я чувствовал себя нездоровым, на другой слег в постелю и схлебнул такую горячку, что чуть-чуть не отправился на тот свет.
Ах ты,
горе великое,
Тоска-печаль несносная!
Куда
бежать, тоску девать?
В леса
бежать — листья шумят,
Листья шумят, часты кусты,
Часты кусты ракитовы.
Пойду
с горя в чисто поле,
В чистом поле трава растет,
Цветы цветут лазоревы.
Сорву цветок, совью венок,
Совью венок милу дружку,
Милу дружку на головушку:
«Носи венок — не скидывай,
Терпи
горе — не сказывай».