Неточные совпадения
По начавшемуся уже воспалительному процессу тканей хирург, осматривавший
беднягу, заключил, что необходима операция. Она была тут же произведена, после чего ослабевшего старика положили на койку, и он скоро уснул, а проснувшись, увидел, что перед ним сидит
тот самый хирург, который лишил его правой ноги.
В пансионе Рыхлинского было много гимназистов, и потому мы все заранее знакомились с этой рукописной литературой. В одном из альбомов я встретил и сразу запомнил безыменное стихотворение, начинавшееся словами: «Выхожу задумчиво из класса». Это было знаменитое добролюбовское «Размышление гимназиста лютеранского вероисповедания и не Киевского округа». По вопросу о
том, «был ли Лютер гений или плут»,
бедняга говорил слишком вольно, и из «чувства законности» он сам желает, чтобы его высекли.
— Пан судья! — заговорил он мягко. — Вы человек справедливый… отпустите ребенка. Малый был в «дурном обществе», но, видит бог, он не сделал дурного дела, и если его сердце лежит к моим оборванным
беднягам,
то, клянусь богородицей, лучше велите меня повесить, но я не допущу, чтобы мальчик пострадал из-за этого. Вот твоя кукла, малый!..
Бедняга обращался ко всем с просьбой убить его, мотивируя это желание
тем обстоятельством, что ему все равно придется помереть «собачьей смертью под забором».
— Да вот как видите. Ленюсь и отчасти мечтаю о
том, как вы,
бедняги, люди молодые и задорные, желаете луну с кеба селитряною кислотой свести, душ; станового наизнанку выворотить, как вы черненькое хотите сделать сереньким, и как это черненькое изо всех сил протестует против ваших администраторских поползновений…
И только Дыма да Лозинские читали, что могли о Матвее, думая о
том, как им теперь разыскать
беднягу, опять потонувшего без следа в людском океане…
Может быть, это был тоже человек без языка, какой-нибудь бедняга-итальянец, один из
тех, что идут сюда целыми стадами из своей благословенной страны, бедные, темные, как и наши, и с такой же тоской о покинутой родине, о родной беде, под родным небом…
Она,
бедняга, даже ночью, как леди Макбет, по губернаторскому дому все ходила да стонала: «Кровь на нас, кровь! иди прочь, Грегуар, на тебе кровь!» Ну, а
тому от нее идти прочь неохота: вот она его этим и переломила на польскую сторону…
— Эта встреча плохо отозвалась на судьбе Лукино, — его отец и дядя были должниками Грассо.
Бедняга Лукино похудел, сжал зубы, и глаза у него не
те, что нравились девушкам. «Эх, — сказал он мне однажды, — плохо сделали мы с тобой. Слова ничего не стоят, когда говоришь их волку!» Я подумал: «Лукино может убить». Было жалко парня и его добрую семью. А я — одинокий, бедный человек. Тогда только что померла моя мать.
Гляжу, стоит пан посередь избы, усы гладит, смеется. Роман тут же топчется, шапку в руках мнет, а Опанас плечом об стенку уперся, стоит себе,
бедняга, как
тот молодой дубок в непогодку. Нахмурился, невесел…
Голодные маляры едва не били его, обзывали жуликом, кровопийцей, Иудой-христопродавцем, а он,
бедняга, вздыхал, в отчаянии воздевал к небу руки и
то и дело ходил к госпоже Чепраковой за деньгами.
Угадать причину нетрудно: от
бедняги Тюлина водкой несет, точно из полуштофа, и даже до меня, на расстоянии двух сажен,
то и дело доносятся острые струйки перегару, смешиваясь с запахом реки и береговой зелени.
Бедняги окоченели от скуки, таращат глаза, чтоб не уснуть, и все-таки
тем не менее стараются изображать на своих лицах внимание и делают вид, что мое чтение им понятно и нравится.
При теперешнем моем настроении достаточно пяти минут, чтобы он надоел мне так, как будто я вижу и слушаю его уже целую вечность. Я ненавижу
беднягу. От его тихого, ровного голоса и книжного языка я чахну, от рассказов тупею… Он питает ко мне самые хорошие чувства и говорит со мною только для
того, чтобы доставить мне удовольствие, а я плачу ему
тем, что в упор гляжу на него, точно хочу его загипнотизировать и думаю: «Уйди, уйди, уйди…» Но он не поддается мысленному внушению и сидит, сидит, сидит…
Убивается
бедняга, и люди все на него смотрят, и — вижу, и им тягостно, а мне еще более всех тяжело. А меж
тем как я немножко раздумался, сердце-то у меня уж назад пошло: рассуждать опять начинаю: ударь он меня наедине, я и минуты бы одной не колебался — сказал бы: «Иди с миром и вперед так не делай». Но ведь это все произошло при подначальных людях, которым я должен подавать первый пример…
Думаю, конечно, и о
том: не попадусь ли я тут сам каким-нибудь манером и чего буду за мою измену удостоен, но и за
беднягу французишку нарадоваться не могу.
Лесник подвинулся к очагу, поправил головни. Радостно вспыхнул огонь. Милов сидит на корточках и виновато смотрит на стражника снизу вверх, как собака на коня. Жаль — хвоста у него нет, а
то бы вилял,
бедняга!
Но горе
тому, кто соблазнится на нечистую красоту, кто поверит льстивым словам болотницы: один шаг ступит по чарусе, и она уже возле него: обвив
беднягу белоснежными прозрачными руками, тихо опустится с ним в бездонную пропасть болотной пучины…
Вечером, когда граф уехал, у меня был третий гость: доктор Павел Иванович. Он приезжал известить меня о болезни Надежды Николаевны и о
том, что она… окончательно отказала ему в своей руке.
Бедняга был печален и походил на мокрую курицу.
Посидев безвыходно дома, я заскучал и написал доктору Павлу Ивановичу письмо с просьбой приехать поболтать. Ответа на письмо я почему-то не получил и послал другое. На второе был такой же ответ, как и на первое… Очевидно, милый «щур» делал вид, что сердится…
Бедняга, получив отказ от Наденьки Калининой, причиной своего несчастья считал меня. Он имел право сердиться, и если ранее никогда не сердился,
то потому, что не умел.
Я на все время болезни просто уж к нему перебрался, а
то ведь лежит,
бедняга, один, и приглядеть-то за ним некому: одна баба в доме, да и
та с ног сбилась совсем.
— Как сравнишь себя с вами, жалко мне вас…
бедняг. Легкие у меня здоровые, а кашель это желудочный… Я могу перенести ад, не
то что Красное море! К
тому же я отношусь критически и к болезни своей, и к лекарствам. А вы… вы темные… Тяжело вам, очень, очень тяжело!
— Ну, ладно! Не надо! Извини! — выговорил Теркин, и ему стало как бы совестно за
то, что он подзывал этого
беднягу.
Фельдшер пристально и долго на него смотрел. В глазах было желание помочь
бедняге, разумеется, так, чтобы
тот его не выдал.
Теркин сидел с опущенной головой, и в руке его тлела закуренная папироса. Он нашел бы доводы против
того, чем закончил Аршаулов, но ему захотелось слиться с пламенным желанием этого
бедняги, в котором он видел гораздо больше душевного равновесия, чем в себе.
Описывает,
бедняга, спящих гласных, булочных тараканов, осеннюю непогоду… описывает именно
то, что давным-давно уже описано, изжевано и переварено…
— Правда, правда! — сказал, вздохнув, Глик. — Давно ли пострадал было как еретик и колдун Георг Стернгиельм зa
то, что показал сквозь стекло высокоименитому дерптскому профессору Виргиниусу муху с быка, а другим стеклом зажег чухонцу бороду? Едва спасся
бедняга от петли, и
то по милости королевы Христины: вечная ей за
то слава! Ох, ох! все времена имели и будут иметь своих Виргиниусов.
Добро б ломали голову, как целый край забрать; а
то сидят,
бедняги, повеся нос над бедной деревушкой, которую муха покроет, с позволения сказать…
— Слуга покорный! У нас в полку тридцать пять человек сверхкомплектных. Так пускай они эту службу несут… Есть между ними настоящие мученики… Хоть бы корнет Прыжов…
Тот третьего дня говорит мне:"Поверите ли, полковник, в субботу должен был на трех вечерах быть и на двух котильон водил"… Совсем подвело
беднягу.
Бьет два часа… Свет маленькой ночной лампы скудно пробивается сквозь голубой абажур. Лизочка лежит в постели. Ее белый кружевной чепчик резко вырисовывается на темном фоне красной подушки. На ее бледном лице и круглых, сдобных плечах лежат узорчатые тени от абажура. У ног сидит Василий Степанович, ее муж.
Бедняга счастлив, что его жена наконец дома, и в
то же время страшно напуган ее болезнью.