Неточные совпадения
Наконец я ей сказал: «Хочешь, пойдем прогуляться на вал? погода славная!» Это было в сентябре; и точно, день был чудесный, светлый и не жаркий; все
горы видны были как на блюдечке. Мы пошли, походили
по крепостному валу взад и вперед, молча; наконец она села на дерн, и я сел возле нее. Ну, право, вспомнить смешно: я
бегал за нею, точно какая-нибудь нянька.
Ночью она начала бредить; голова ее
горела,
по всему телу иногда
пробегала дрожь лихорадки; она говорила несвязные речи об отце, брате: ей хотелось в
горы, домой… Потом она также говорила о Печорине, давала ему разные нежные названия или упрекала его в том, что он разлюбил свою джанечку…
Она с тихой радостью успокоила взгляд на разливе жизни, на ее широких полях и зеленых холмах. Не
бегала у ней дрожь
по плечам, не
горел взгляд гордостью: только когда она перенесла этот взгляд с полей и холмов на того, кто подал ей руку, она почувствовала, что
по щеке у ней медленно тянется слеза…
С одной стороны Волга с крутыми берегами и Заволжьем; с другой — широкие поля, обработанные и пустые, овраги, и все это замыкалось далью синевших
гор. С третьей стороны видны села, деревни и часть города. Воздух свежий, прохладный, от которого, как от летнего купанья,
пробегает по телу дрожь бодрости.
Робок, наг и дик скрывался
Троглодит в пещерах скал,
По полям номад скитался
И поля опустошал.
Зверолов, с копьем, стрелами,
Грозен
бегал по лесам…
Горе брошенным волнами
К неприютным берегам!
На другой день было еще темно, когда я вместе с казаком Белоножкиным вышел с бивака. Скоро начало светать; лунный свет поблек; ночные тени исчезли; появились более мягкие тона.
По вершинам деревьев
пробежал утренний ветерок и разбудил пернатых обитателей леса. Солнышко медленно взбиралось
по небу все выше и выше, и вдруг живительные лучи его брызнули из-за
гор и разом осветили весь лес, кусты и траву, обильно смоченные росой.
Марья Михайловна поселилась с сыном в этом мезонине, и
по этой галерее
бегал кроткий, но резвый Вильгельм-Роберт Райнер, засматриваясь то на блестящие снеговые шапки
гор, окружающих со всех сторон долину, то следя за тихим, медлительным шагом коров, переходивших вброд озерной заливец.
Дорога в Багрово, природа, со всеми чудными ее красотами, не были забыты мной, а только несколько подавлены новостью других впечатлений: жизнью в Багрове и жизнью в Уфе; но с наступлением весны проснулась во мне горячая любовь к природе; мне так захотелось увидеть зеленые луга и леса, воды и
горы, так захотелось
побегать с Суркой
по полям, так захотелось закинуть удочку, что все окружающее потеряло для меня свою занимательность и я каждый день просыпался и засыпал с мыслию о Сергеевке.
Дворовые мальчики и девочки, несколько принаряженные, иные хоть тем, что были в белых рубашках, почище умыты и с приглаженными волосами, — все весело
бегали и начали уже катать яйца, как вдруг общее внимание привлечено было двумя какими-то пешеходами, которые, сойдя с Кудринской
горы, шли вброд
по воде, прямо через затопленную урему.
Тот сел построже. Кучер, сев на козлы, сейчас же понесся скоком в
гору. Колокольчик под дугой сильно звенел. При этом звуке два — три человека, должно быть, сотские, с несколько встревоженными лицами
пробежали по площади.
Наконец потухла и заря, в хороводах послышались крики и визги; под
гору с валов стали
сбегать по две,
по три фигуры мужчин и женщин и пропадать затем в дальних оврагах.
Вечер был ясный, тихий, теплый; как огненное пятно,
горело невысоко уже стоявшее солнце над разливающимся вдали морем и, золотя его окраину,
пробегало искрами
по маленькой ряби.
— Элдар, — прошептал Хаджи-Мурат, и Элдар, услыхав свое имя и, главное, голос своего мюршида, вскочил на сильные ноги, оправляя папаху. Хаджи-Мурат надел оружие на бурку. Элдар сделал то же. И оба молча вышли из сакли под навес. Черноглазый мальчик подвел лошадей. На стук копыт
по убитой дороге улицы чья-то голова высунулась из двери соседней сакли, и, стуча деревянными башмаками,
пробежал какой-то человек в
гору к мечети.
Рассуждая таким образом, мы дошли до террасы. На дворе было уже почти совсем темно. Дядя действительно был один, в той же комнате, где произошло мое побоище с Фомой Фомичом, и ходил
по ней большими шагами. На столах
горели свечи. Увидя меня, он бросился ко мне и крепко сжал мои руки. Он был бледен и тяжело переводил дух; руки его тряслись, и нервическая дрожь
пробегала временем
по всему его телу.
Пламя нашего костра освещает его со стороны, обращенной к
горе, оно вздрагивает, и
по старому камню, изрезанному частой сетью глубоких трещин,
бегают тени.
В дверях главной залы появился новый субъект, красивый, щегольски одетый мужчина средних лет, с ловко расчесанной на обе стороны бородкой. На руках его
горели дорогие бриллиантовые перстни, а из-под темной визитки
сбегала по жилету толстая, изящная золотая цепь, увешанная брелоками.
— Он самый, барин. Да еще Горчак с Разбойником… Тут нашему брату сплавщику настоящее
горе. Бойцы щелкают наши барочки, как бабы орехи.
По мерной воде еще ничего, можно
пробежать, а как за пять аршин перевалило — тут держись только за землю. Как в квашонке месит… Непременно надо до Кумыша схватиться и обождать малость, покамест вода спадет хоть на пол-аршина.
Он торопливо улыбался, стараясь поскорее выразить какое-то свое отношение, а глаза с сверкающим белком
бегали по лицам и
горели ненасытимым отчаянным любопытством.
Городов я не любил. Жадный шум их и эта бесшабашная торговля всем — несносны были мне; обалдевшие от суеты люди города — чужды. Кабаков — избыток, церкви — лишние, построены
горы домов, а жить тесно; людей много и все — не для себя: каждый привязан к делу и всю жизнь
бегает по одной линии, как пёс на цепи.
Господи, что только мы в эту пору почувствовали! Хотели было сначала таинствовать и одному изографу сказать, но утерпеть ли сердцу человечу! Вместо соблюдения тайности обегли мы всех своих, во все окна постучали и все друг к другу шепчем, да не знать чего
бегаем от избы к избе, благо ночь светлая, превосходная, мороз
по снегу самоцветным камнем сыпет, а в чистом небе Еспер-звезда
горит.
Ночь такая хорошая, вот как теперь, на небе стожары
горят, и
по лесу ветерок, как белка,
бегает.
Как-то странно
горела голова, дрожали руки, и перо точно само
бегало по бумаге».
Почти
бегает взад и вперед
по светлице взволнованная девушка, на разные лады обдумывая мщенье небывалой разлучнице. Лицо
горит, глаза зловещим пламенем блещут, рукава засучены, руки крепко сжаты, губы трепещут судорогами.
Идет да идет Петр Степаныч, думы свои думая. Фленушка из мыслей у него не выходит. Трепетанье минувшей любви в пораженном нежданным известием сердце.
Горит голова, туманится в глазах,
по телу дрожь
пробегает.
«Вдруг как электрический ток
пробежал по всему существу Наташи. Что-то страшно больно ударило ее в сердце. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услышав из-за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое
горе».
В простом кирпичном камине, который был устроен в матушкиной комнате, ярко
горели дрова — и от них-то и шло то пунцовое пламя, которое,
пробегая через всю нашу зальцу, тушевалось концом света
по полу моей комнаты.
Катя сидела у фонтана под
горой и закусывала. Ноги
горели от долгой ходьбы, полуденное солнце жгло лицо. Дороги были необычно пусты, нигде не встретила она ни одной телеги. Безлюдная тишина настороженно прислушивалась, тревожно ждала чего-то. Даже ветер не решался шевельнуться. И странно было, что все-таки шмели жужжат в зацветающих кустах дикой сливы и что
по дороге беззаботно
бегают милые птички посорянки, похожие на хохлатых жаворонков.
Еще немного — и всадник пропал под
горою. Внизу хлопнула калитка… Кто-то по-юношески быстро
пробежал лестницу, и в ту же минуту Хаджи-Магомет вошел на кровлю.
Ревунов (не расслышав). Я уже ел, благодарю. Вы говорите: гуся? Благодарю… Да… Старину вспомнил… А ведь приятно, молодой человек! Плывешь себе
по морю,
горя не знаючи, и… (дрогнувшим голосом) помните этот восторг, когда делают поворот оверштаг! Какой моряк не зажжется при воспоминании об этом маневре?! Ведь как только раздалась команда: свистать всех наверх, поворот оверштаг — словно электрическая искра
пробежала по всем. Начиная от командира и до последнего матроса — все встрепенулись…
Я шел
по узкой тропинке у самого края железнодорожной насыпи. Лунный свет скользил
по рельсам, на которых уже лежала роса. Большие тени от облаков то и дело
пробегали по насыпи. Далеко впереди покойно
горел тусклый зеленый огонек.
Раз вечером, в субботу, сидел я один у себя в комнате — и вдруг начал сочинять стихи. Голова
горела, слезы подступали к горлу,
по телу
пробегала дрожь. Я курил, ходил
по комнате, садился к столу, писал, опять ходил. В конце концов написал вот что...
Оттого, что он
сбежал вниз
по лестнице, ноги подгибались от усталости; он задыхался, точно взбирался на
гору, сердце стучало так, что было слышно. Его томило желание скорее выбраться из переулка и идти домой, но еще сильнее хотелось дождаться товарищей и сорвать на них свое тяжелое чувство.
К вящему
горю, Клару Павловну еще все оправдывали, находя, что она должна была
сбежать, во-первых, потому, что у Пекторалиса в доме необыкновенные печи, которые в сенях топятся, а в комнатах не греют, а во-вторых, потому, что у него у самого необыкновенный характер — и такой характер аспидский, что с ним решительно жить невозможно: что себе зарядит в голову, непременно чтобы
по его и делалось.
Кто-то босиком, глухо стуча пятками,
пробегает по террасе и хлопает дверью. Господский дом погружен в сон. Окна черны, как сажа, глядят пасмурно, по-осеннему, и только в одном из них виден слабый, тусклый свет от ночника с розовым колпаком. Тут, где
горит ночник, почивает молодая барыня Марья Сергеевна. Муж ее, Николай Алексеевич, уехал куда-то играть в карты и еще не возвращался.
— Кипит в сердце кровь смолою кипучею, места не находишь себе ни днем, ни ночью, постылы и песни, и игрища, и подруги без него, ненаглядного; век бы, кажись, глядела ему в ясные очи, век бы постепенно
сгорала под его огненным взором. Возьмет ли он за руку белую — дрожь
по всему телу
пробежит, ноги подкашиваются, останавливается биение сердца, — умереть, кажись, около него — и то счастие…
Голова ее
горела,
по телу
пробегал озноб, и эти ее нравственные страдания вылились в форму мучительного бреда.
Поезд несётся со скоростью 50 вёрст в час мимо отвесных скал огромной высоты, вдруг открывается восхитительная панорама
гор, покрытых лесом, ущелий,
по которым серебряной лентой
пробегают быстрые речки.
Вернувшись в Москву, несмотря на свое тяжелое
горе, Даша должна была заканчивать нелегкий учебный год, сдавать выпускные экзамены на получение диплома и, в то же время, еще усерднее
бегать по урокам для прокормления осиротевшей семьи.
Вообще корейцы
бегают по своим
горам с лёгкостью коз.
Ради тех, что
бегают от антихриста в
горы, вертепы и пропасти земныя,
по реченному Ефремом Сирином…
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались
по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед
по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что-то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодною водой, лицо его, в особенности глаза
горели огнем, озноб
пробегал по спине и во всем теле что-то быстро и равномерно дрожало.