Неточные совпадения
Русь-матушка! царь-батюшка!» // И больше ничего!
Кто,
батюшка, Богу не грешен,
царю не виноват?
Невежа ты! Глазеешь, рот разиня,
По сторонам, а
батюшка, великий
Премудрый
царь, дивится, что за дура
В высокие хоромы забежала
Незваная. Деревня ты, деревня!
Поди к нему, не бойся, не укусит,
Да кланяйся пониже!
— Да,
батюшка, — отвечал мужик, — ты прости; на ум пришел мне один молодец наш, похвалялся царь-пушку поднять и, точно, пробовал — да только пушку-то не поднял!
И точно: Аннушка не заставила себя ждать и уже совсем было собралась сказать приличное случаю слово, но едва вымолвила: «Милостив батюшка-царь! и об нас, многострадальных рабах, вспомнил…» — как матушка уже налетела на нее.
— Слава Богу, не оставил меня
Царь Небесный своей милостью! — говорила она, умирая, — родилась рабой, жизнь прожила рабой у господ, а теперь, ежели сподобит всевышний
батюшка умереть — на веки вечные останусь… Божьей рабой!
— Ах, ты какой!.. — удивлялся писарь. — Да ведь ежели разобрать правильно, так все мы у батюшки-то
царя воры и взяточники. Правду надо говорить… Пчелка, и та взятку берет.
— Нет,
батюшка, Христос,
царь небесный, с нею: она жива. Уехала. Вы,
батюшка, успокойтесь; она вернется. Не тревожь себя, родной, понапрасну.
Он, однако, день — другой подумал и согласился: поклонился сатане, а сам при этом все держит ручку вверх, — и,
батюшки, весь ад восплескал от радости, что
царь Соломон сатане поклонился…
«Гости» постепенно становятся развязнее и развязнее; наконец заводится разговор о том, что"в трактире за свой пятачок всякий волен", что"это прежде, бывало, дворяне форсу задавали, а нынче царь-батюшка всем волю дал", что"если, значит, пришел ты в трактир, то сиди смирно, рядом со всеми, и не фордыбачь!"
— Э-э-эх, ребятушки, да как же с батюшкой-царем-то быть! ведь ему деньги надобны; вы хошь бы нас, своих начальников, пожалели!
— Ну, мол, ребятушки, выручайте! царю-батюшке деньги надобны, давайте подати.
— Попугайте, — говорю, — их, отцы-благодетели, нашим
батюшкой белым
царем: скажите им, что он не велит азиатам своих подданных насильно в плену держать, или, еще лучше, выкуп за меня им дайте, а я вам служить пойду. Я, — говорю, — здесь живучи, ихнему татарскому языку отлично научился и могу вам полезным человеком быть.
Говорил-говорил
батюшка, да вдруг пришел царь-освободитель и снял с рабов узы.
— Ребята! смотри, молодцами у меня! С ружей не палить, а штыками е….. их м… Когда я крикну «ура! » за мной и не отставать е….. вашу м…… Дружней, главное дело… покажем себя, не ударим лицом в грязь, а, ребята? За
царя, за
батюшку! — говорил он, пересыпая свои слова ругательствами и ужасно размахивая руками.
Батюшка-царь ведь не шутит!
— Да живет
царь! — закричали разбойники. — Будем служить тебе, батюшка-государь! Заслужим твое прощение нашими головами!
— Да это, — сказал Михеич, — конь-то не по тебе,
батюшка, это конь плохой, да и седла-то на нем нетути… да и как же тебе на таком коне к
царю ехать?…
— Всякие знаем, батюшка-царь, какие твоя милость послушать соизволит. Могу сказать тебе о Ерше Ершовиче, сыне Щетинникове, о семи Семионах, о змие Горынище, о гуслях-самогудах, о Добрыне Никитиче, об Акундине…
— Мне давно тяжело с вами,
батюшка; ты сам знаешь; но я не доверял себе; с самого детства только и слышал отовсюду, что царева воля — божья воля, что нет тяжелее греха, как думать иначе, чем
царь.
— Батюшка-царь! — сказал он, — охота тебе слушать, что мельник говорит! Кабы я знался с ним, стал ли бы я на него показывать?
Воротились мы в домы и долго ждали, не передумает ли
царь, не вернется ли? Проходит неделя, получает высокопреосвященный грамоту; пишет государь, что я-де от великой жалости сердца, не хотя ваших изменных дел терпеть, оставляю мои государства и еду-де куда бог укажет путь мне! Как пронеслася эта весть, зачался вопль на Москве: «Бросил нас батюшка-царь! Кто теперь будет над нами государить!»
— Как не быть удаче, как не быть,
батюшка, — продолжал мельник, низко кланяясь, — только не сымай с себя тирлича-то; а когда будешь с
царем говорить, гляди ему прямо и весело в очи; смело гляди ему в очи,
батюшка, не показывай страху-то; говори ему шутки и прибаутки, как прежде говаривал, так будь я анафема, коли опять в честь не войдешь!
— Добро, добро, — сказали сокольники, — в другой раз побалякаем с вами. Теперь едем кречета искать, товарища выручать. Не найдет Трифон Адрагана, быть ему без головы; батюшка-царь не шутит!
— От него-то я и еду,
батюшка. Меня страх берет. Знаю, что бог велит любить его, а как посмотрю иной раз, какие дела он творит, так все нутро во мне перевернется. И хотелось бы любить, да сил не хватает. Как уеду из Слободы да не будет у меня безвинной крови перед очами, тогда, даст бог, снова
царя полюблю. А не удастся полюбить, и так ему послужу, только бы не в опричниках!
— Когда узнала о казни Дружины Андреича,
батюшка; когда получили в монастыре синодик от
царя, с именами всех казненных и с указом молиться за их упокой; накануне того самого дня, как я к ней приехал.
— А знаешь ли, — продолжал строго царевич, — что таким князьям, как ты, высокие хоромы на площади ставят и что ты сам своего зипуна не стоишь? Не сослужи ты мне службы сегодня, я велел бы тем ратникам всех вас перехватать да к Слободе привести. Но ради сегодняшнего дела я твое прежнее воровство на милость кладу и батюшке-царю за тебя слово замолвлю, коли ты ему повинную принесешь!
— Так, так, батюшка-государь! — подтвердил Михеич, заикаясь от страха и радости, — его княжеская милость правду изволит говорить!.. Не виделись мы с того дня, как схватили его милость! Дозволь же, батюшка-царь, на боярина моего посмотреть! Господи-светы, Никита Романыч! Я уже думал, не придется мне увидеть тебя!
— Про Акундина? — сказал Перстень с замешательством, вспомнив, что в той сказке величается опальный Новгород. — Про Акундина, батюшка-государь, сказка-то нехорошая, мужицкая; выдумали ту сказку глупые мужики новгородские; да я, батюшка-царь, как будто и забыл-то ее…
— Спасибо на твоей ласке, государь, много тебе благодарствую; только не пришло еще мне время нести
царю повинную. Тяжелы мои грехи перед богом, велики винности перед государем; вряд ли простит меня батюшка-царь, а хоча бы и простил, так не приходится бросать товарищей!
— А, это ты, товарищ! — сказал он, — добро пожаловать! Ну, что его княжеская милость, как здравствует с того дня, как мы вместе Малютиных опричников щелкали? Досталось им от нас на Поганой Луже! Жаль только, что Малюта Лукьяныч ускользнул да что этот увалень, Митька, Хомяка упустил. Несдобровать бы им у меня в руках! Что, я чай, батюшка-царь куда как обрадовался, как царевича-то увидал! Я чай, не нашел, чем пожаловать князь Никиту Романыча!
— Так это вы, — сказал, смеясь, сокольник, — те слепые, что с
царем говорили! Бояре еще и теперь вам смеются. Ну, ребята, мы днем потешали батюшку-государя, а вам придется ночью тешить его царскую милость. Сказывают, хочет государь ваших сказок послушать!
— Максимушка! — сказал он, принимая заискивающий вид, насколько позволяло зверское лицо его, — не в пору ты уезжать затеял! Твое слово понравилось сегодня
царю. Хоть и напугал ты меня порядком, да заступились, видно, святые угодники за нас, умягчили сердце батюшки-государя. Вместо чтоб казнить, он похвалил тебя, и жалованья тебе прибавил, и собольею шубой пожаловал! Посмотри, коли ты теперь в гору не пойдешь! А покамест чем тебе здесь не житье?
— Батюшка-царь, — отвечали вполголоса разбойники, — он атамана нашего спас, когда его в Медведевке повесить хотели. Атаман-то и увел его из тюрьмы!
— Семьдесят два года беспорочно служил, — везде дела честно вёл… это у господа записано! Он,
батюшка, превыше
царей справедливостью…
— Вот изволишь видеть: это случилось при
царе Иоанне Васильевиче Грозном, когда
батюшка моего покойного боярина был еще дитятею; нянюшка его Федора рассказывала мне это под большой тайной.
Идет парень на службу, на царскую; царю-батюшке служить идет…
— Как нечего? Что вы, сударь! По-нашему вот как. Если дело пошло наперекор, так не доставайся мое добро ни другу, ни недругу. Господи боже мой! У меня два дома да три лавки в Панском ряду, а если божиим попущением враг придет в Москву, так я их своей рукой запалю. На вот тебе! Не хвались же, что моим владеешь! Нет,
батюшка! Русской народ упрям; вели только наш царь-государь, так мы этому Наполеону такую хлеб-соль поднесем, что он хоть и семи пядей во лбу, а — вот те Христос! — подавится.
Что бога гневить, братцы! разве у нас нет
батюшки православного русского
царя?
— Видел сегодня поутру, у Дарьи Михайловны. Ведь он у ней теперь великим визирем. Придет время, она и с ним расстанется, — она с одним Пандалевским никогда не расстанется, — но теперь он
царит. Видел его, как же! Он сидит — а она меня ему показывает: глядите, мол,
батюшка, какие у нас водятся чудаки. Я не заводская лошадь — к выводке не привык. Я взял да уехал.
— Батюшка-царь Петр Федорыч жалует тебя волей, — заявил он. — По злобе ты засажена была сюда…
— Помилуйте! да вы об ком это говорите! — воскликнул
батюшка, — наверное, про Савву Оглашенного (был у нас в древности такой становой, который вполне заслужил это прозвище) вспоминаете? Так это при
царе Горохе было, а нынче не так! Нынешнего станового от гвардейца не отличишь — вот как я вам доложу! И мундирчик, и кепё, и бельецо! Одно слово, во всех статьях драгунский офицер!
Каждый раз, проходя мимо старика, я испытывал желание заговорить с ним, расспрашивая о Петре Великом, которого он называл «
царем батюшкой Петром Алексеевичем», прибавляя: «В ту пору был я еще парень молодой».
Уж положися на своих рабов, // Царь-батюшка!
Не заслужила // Великой вашей ласки я, бояре, // И не себе любовь примаю вашу, // Но батюшке-царю!
Челом, боярин Петр // Феодорыч, тебе от всей от Думы! // Утешил нас, ей-Богу-ну! А то // И батюшке-царю кручинно стало; // Как с вором, мол, не справиться-то с тем, // С расстригою!
Где,
батюшка, нам это понимать!
Родитель мой служил
царю Ивану
По простоте. Усердие его
Царь жаловал. А ты меня посватал,
Чтобы к
царю Ивану ближе стать.
Что ж? Удалось. Ты царским свояком,
Ты шурином стал царским, а потом
Правителем, а ныне государем.
Где ж дочери Скуратова Малюты
Указывать тебе! Перед тобой
Поклонную я голову держать
Всегда должна. Прости же, государь,
Прости меня за глупую мою,
За бабью речь. Вперед, отец, не буду!
Матрена(захлопнув окно). Ой, горя и печали наши великие! Помяни, господи,
царя Давида и всю кротость его… На одну теперь, выходит, владычицу нашу, тихвинскую божию матерь, все и чаяния наши… Отверзи милосердия твоего врата, матушка… Ты бо еси един покров наш… Заступи и помилуй!.. Угодники наши святые, Николай-чудотворец и диакон Стефан-великомученик, оградите крылом вашим раб недостойных, аще словом, ведением или неведением согрешили перед господом…
Батюшки наши страстотерпцы и милостивцы.
Три девицы под окном // Пряли поздно вечерком. // «Кабы я была царица, — // Говорит одна девица, — // То на весь крещеный мир // Приготовила б я пир». // — «Кабы я была царица, — // Говорит ее сестрица, — // То на весь бы мир одна // Наткала я полотна». // — «Кабы я была царица, — // Третья молвила сестрица, — // Я б для батюшки-царя // Родила богатыря».
Уж
батюшка,
царь небесный, он лучше знает, кому где надлежит жить и что делать.