Неточные совпадения
Может быть, Илюша уж давно замечает и
понимает, что говорят и делают при нем: как
батюшка его, в плисовых панталонах, в коричневой суконной ваточной куртке, день-деньской только и знает, что ходит из угла в угол, заложив руки назад, нюхает табак и сморкается, а матушка переходит от кофе к чаю, от чая к обеду; что родитель и не вздумает никогда поверить, сколько копен скошено или сжато, и взыскать за упущение, а подай-ко ему не скоро носовой платок, он накричит о беспорядках и поставит вверх дном весь дом.
— Не мешайте ему, матушка, — сказал Нил Андреич, — на здоровье, народ молодой! Так как же вы
понимаете людей,
батюшка? — обратился он к Райскому, — это любопытно!
— Мудрено что-то, — вздыхала Марья Степановна. — Не
пойму я этого Сережу… Нету в нем чего-то, характеру недостает: собирается-собирается куда-нибудь, а глядишь — попал в другое место. Теперь вот тоже относительно Нади: как будто она ему нравится и как будто он ее даже боится… Легкое ли место — такому мужчине какой-нибудь девчонки бояться! И она тоже мудрит над ним… Я уж вижу ее насквозь: вся в родимого
батюшку пошла, слова спросту не молвит.
— Дмитрий Федорович, слушай,
батюшка, — начал, обращаясь к Мите, Михаил Макарович, и все взволнованное лицо его выражало горячее отеческое почти сострадание к несчастному, — я твою Аграфену Александровну отвел вниз сам и передал хозяйским дочерям, и с ней там теперь безотлучно этот старичок Максимов, и я ее уговорил, слышь ты? — уговорил и успокоил, внушил, что тебе надо же оправдаться, так чтоб она не мешала, чтоб не нагоняла на тебя тоски, не то ты можешь смутиться и на себя неправильно показать,
понимаешь?
— До утра? Помилосердуйте, это невозможно! — И в отчаянии он чуть было опять не бросился будить пьяницу, но тотчас оставил,
поняв всю бесполезность усилий.
Батюшка молчал, заспанный сторож был мрачен.
— И хорошо сделали,
батюшка, что с ним поехали. Ведь он такой, ведь он юродивец, и прозвище-то ему: Блоха. Я не знаю, как вы понять-то его могли…
— Э,
батюшка, слухом свет полнится, — молодость, des passions, [страсти (фр.).] я говорила тогда с вашим отцом, он еще сердился на вас, ну, да ведь умный человек,
понял… благо, вы счастливо живете — чего еще?
— А ты,
батюшка, не более как дурак, извини меня. Ну, довольно, сам
понимаешь, я думаю, — отрезала вдруг Лизавета Прокофьевна в чрезвычайном негодовании.
— Вот он какой, — сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность и все свои задние мысли, — всегда-то он такой со мной; а ведь знает, что мы все его хитрости
понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли? Так он и с дочерью. Ведь простить-то бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла…
Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
— Да,
батюшка! — говорил он Антошке, — вы правду сказывали! Это не промышленник, а истукан какой-то! Ни духа предприимчивости, ни понимания экономических законов… ничего! Нет-с! нам не таких людей надобно! Нам надобно совсем других людей…
понимаете? Вот как мы с вами, например! А?
Понимаете? вот как мы с вами?
— Это в древности было, голубчик! Тогда действительно было так, потому что в то время все было дешево. Вот и покойный Савва Силыч говаривал:"Древние христиане могли не жать и не сеять, а мы не можем". И
батюшку, отца своего духовного, я не раз спрашивала, не грех ли я делаю, что присовокупляю, — и он тоже сказал, что по нынешнему дорогому времени некоторые грехи в обратном смысле
понимать надо!
— Эх,
батюшка! — сказала мать. — Они горе видят, они
понимают, да ведь деваться им некуда, кроме этого!
Спросите у Карпущенкова, зачем ему такое пространство земли, из которой он не извлекает никакой для себя выгоды, он, во-первых, не
поймет вашего вопроса, а во-вторых, пораздумавши маленько, ответит вам: «Что ж, Христос с ней! разве она кому в горле встала, земля-то!» — «Да ведь нужно, любезный, устраивать тротуар, поправлять улицу перед домом, а куда ж тебе сладить с таким пространством?» — «И,
батюшка! — ответит он вам, — какая у нас улица! дорога, известно, про всех лежит, да и по ней некому ездить».
Я знаю, Захар Иваныч, что все эти операции вы производите при содействии любезнейшей супруги вашей, Зои Филипьевны, и почтеннейшей вашей сестрицы, Матрены Ивановны (Матрена Ивановна крестится — и говорит тайным советникам: кушайте,
батюшки!), но это приносит лишь честь вашей коммерческой прозорливости и показывает, как глубоко вы
поняли смысл старинной латинской пословицы: Concordia res parvae crescunt, [при согласии удаются и малые дела] а без конкордии и magnae res dilabuntur.
—
Батюшка, Яков Васильич! — восклицал Григорий Васильев, опять прижимая руку к сердцу. — Может, я теперь виноватым останусь: но, как перед образом Казанской божией матери, всеми сердцами нашими слезно молим вас: не казните вы нашу госпожу, а помилуйте,
батюшка! Она не причастна ни в чем; только злой человек ее к тому руководствовал, а теперь она пристрастна к вам всей душой — так мы это и
понимаем.
— Я,
батюшка, сам
понимаю и всё знаю; да что станете делать! Вот дайте мне только (на лицах офицеров выразилась надежда)… дайте только до конца месяца дожить — и меня здесь не будет. Лучше на Малахов курган пойду, чем здесь оставаться. Ей Богу! Пусть делают как хотят, когда такие распоряжения: на всей станции теперь ни одной повозки крепкой нет, и клочка сена уж третий день лошади не видали.
— Постойте, постойте. Вы не так меня
поняли. Я с вами не кокетничать хочу. — Марья Николаевна пожала плечами. — У него невеста, как древняя статуя, а я буду с ним кокетничать?! Но у вас товар — а я купец. Я и хочу знать, каков у вас товар. Ну-ка, показывайте — каков он? Я ходу знать не только, что я покупаю, но и у кого я покупаю. Это было правило моего
батюшки. Ну, начинайте… Ну, хоть не с детства — ну вот — давно ли вы за границей? И где вы были до сих пор? Только идите тише — нам некуда спешить.
— Да,
батюшка, я все
понял, — сказал с охотной покорностью Александров. — Только я у него извинения не буду просить.
Я и сам
понимал важность и даже естественность этих вопросов и не без опасения ждал минуты, когда они настолько созреют, что ни
батюшка, ни староста, ни кабатчик не будут уже в состоянии держать язык за зубами.
— А провал их знает, постоят ли,
батюшка! Ворон ворону глаз не выклюет; а я слышал, как они промеж себя поговаривали черт знает на каком языке, ни слова не
понять, а, кажись, было по-русски! Берегись, боярин, береженого коня и зверь не вредит!
— Не взыщи,
батюшка, — сказал мельник, вылезая, — виноват, родимый, туг на ухо, иного сразу не
пойму! Да к тому ж, нечего греха таить, как стали вы, родимые, долбить в дверь да в стену, я испужался, подумал, оборони боже, уж не станичники ли! Ведь тут, кормильцы, их самые засеки и притоны. Живешь в лесу со страхом, все думаешь: что коли, не дай бог, навернутся!
Ты меня,
батюшка,
понимаешь.
Головлевский
батюшка был человек политичный и старавшийся придерживаться в сношениях с Иудушкой светского тона; но он очень хорошо
понимал, что в господской усадьбе еженедельно и под большие праздники совершаются всенощные бдения, а сверх того, каждое 1-е число служится молебен, и что все это доставляет причту не менее ста рублей в год дохода.
Каждогодно, накануне великой пятницы, он приглашал
батюшку, выслушивал евангельское сказание, вздыхал, воздевал руки, стукался лбом в землю, отмечал на свече восковыми катышками число прочитанных евангелий и все-таки ровно ничего не
понимал.
— Да что,
батюшка, больше продолжать, когда вся уж почти моя сказка и рассказана. Едем мы один раз с Марфой Андревной от Иверской Божией Матери, а генеральша Вихиорова и хлоп на самой Петровке нам навстречу в коляске, и Метта Ивановна с ними. Тут Марфа Андревна все
поняли и… поверите ли, государи мои, или нет, тихо, но горько в карете заплакали.
— Я,
батюшка, ничего не
понимаю, — зачем?
— Где уж! Всего-то и поп не
поймёт. Ты бы вот что
понял: ведь и Сазан не молоденький, да человек он особенный! Вот, хорошо твой
батюшка про старину сказывает, а когда Сазан так уж как райские сады видишь!
Арина Васильевна, несмотря на грозное положение головы моего дедушки, забыв и не
понимая, что сама подстрекнула старика не согласиться на женитьбу сына, громко завопила: «
Батюшка Степан Михайлович! сжалься, не погуби родного своего детища, ведь он у нас один и есть; позволь жениться Алеше!
— Ничего не помню,
батюшка, — зашамкала старуха, недовольно тряся головой, — ничего не помню. И что ты у нас позабыл, — никак не
пойму. Что мы тебе за компания? Мы люди простые, серые… Нечего тебе у нас делать. Лес велик, есть место, где разойтись… так-то…
Помните, как покойный деденька стыдил ее, как ваш тогдашний
батюшка, отец Яков, по просьбе деденьки, ее усовещивал:"ты думала любезно-верное ликование этим поступком изобразить, ан, вместо того, явила лишь легковерие и строптивость!"Зачем они ее стыдили и усовещивали — теперь я этого совершенно не
понимаю; но тогда мне и самому казалось: ах, какую черную неблагодарность Федосьюшка выказала!
— Как чем,
батюшка? — воскликнул Миклаков. — Ах, отец Иоанн!.. Отец Иоанн!.. — прибавил он как бы дружественно-укоризненным голосом. — Будто вы не знаете и не
понимаете этого…
— Это от Изюма-то, через Купянку, Валуйки да в Острогожск! Да тут,
батюшка, хлеба одного столько, что ахнешь! Опять: конопель, пенька, масло, скот, кожи! Да ты
пойми: ведь в Изюме-то окружный суд! Члены суда будут ездить! судебные следователи! судебные пристава! Твое же острогожское имение описывать поедут!
Услыхавшая шум няня стояла в дверях. Я всё стоял, ожидая и не веря. Но тут из-под ее корсета хлынула кровь. Тут только я
понял, что поправить нельзя, и тотчас же решил, что и не нужно, что я этого самого и хочу, и это самое и должен был сделать. Я подождал, пока она упала, и няня с криком: «
батюшки!» подбежала к ней, и тогда только бросил кинжал прочь и пошел из комнаты.
— Ну, Владимир! — сказал он, дослушав рассказ своего друга, — теперь я
понимаю, отчего побледнел Сеникур, когда вспомнил о своем венчанье… Ах,
батюшки! да знаешь ли, что из этого можно сделать такую адскую трагедию à la madam Радклиф [в стиле мадам Радклиф (франц.)], что у всех зрителей волосы станут дыбом! Кладбище… полночь… и вдобавок сумасшедшая Федора… какие богатые материалы!.. Ну, свадебка!.. Я не охотник до русских стихов, а поневоле вспомнишь Озерова...
— В самом деле, — вскричал купец с живостию; но вдруг, понизив голос, продолжал: — Прокламация, сиречь манифест?
Понимаю,
батюшка! Эх, жаль!.. Чай, писано по-французски?
Батюшка остановился: он
понял, что не великодушно добивать колкостями и без того уже убитого человека, и с видимым участием спросил...
— Это зачем ты воспротивился? — опять обратилась бабушка к генералу. ( — А ты,
батюшка, ступай, придешь, когда позовут, — обратилась она тоже и к обер-кельнеру, — нечего разиня-то рот стоять. Терпеть не могу эту харю нюрнбергскую!) — Тот откланялся и вышел, конечно не
поняв комплимента бабушки.
—
Батюшка, — поспешно промолвила Анна, — они нас не знают и потому так о нас
понимают; а вы себе не извольте повредить. Напрасно вы гневаться изволите; вот у вас личико словно перекосилось.
«Что-то Михайло-то Егорыч,
батюшки мои, что он-то ничего не предпринимает!..» — «Как не предпринимает, он и с полицией приезжал было», — и затем следовал рассказ, как Мановский наезжал с полицией и как исправника распек за это граф, так что тот теперь лежит больнехонек, и при этом рассказе большая же часть восклицали: «Прах знает что такое делается на свете, не
поймешь ничего!» Впрочем, переезд Мановской к графу чувствительнее всех поразил Клеопатру Николаевну.
— Ах, какой ты странный, Асклипиодот, — с небольшим раздражением в голосе заговорил
батюшка, ломая свои длинные тонкие пальцы. — Если я тебя прошу… Неужели ты не
понимаешь?
— Я тебе говорю, друг мой, — мягко объяснял
батюшка, — что я не могу, никак не могу… Если я сбавлю тебе, должен буду сбавить и другим,
понял?
Бригадирша. Не
понимаю, мой
батюшка. Да чего ты хочешь?
Где,
батюшка, нам это
понимать!
Родитель мой служил царю Ивану
По простоте. Усердие его
Царь жаловал. А ты меня посватал,
Чтобы к царю Ивану ближе стать.
Что ж? Удалось. Ты царским свояком,
Ты шурином стал царским, а потом
Правителем, а ныне государем.
Где ж дочери Скуратова Малюты
Указывать тебе! Перед тобой
Поклонную я голову держать
Всегда должна. Прости же, государь,
Прости меня за глупую мою,
За бабью речь. Вперед, отец, не буду!
— Доставим,
батюшка, не сомневайтесь, ваше благородие. Но, но!.. Ишь, баловница! Эка лошадь, прости господи! Но! — Он хлестнул ее кнутом, на что она ответила легким движением хвоста. — Я и рад угодить, да лошадку-то хозяин дал… просто такая уж… Обижаются господа, что тут будешь делать! А хозяин говорит: ты, говорит, дедушка, стар, так вот тебе и скотинка старая. Ровесники, говорит, будете. А ребята наши смеются. Рады глотки драть; им что? Известно, разве
понимают?
Прихвоснев. Знаю-с! Но вот она увидит это,
поймет и оценит! Кто-то, однако, приехал! (Глядит вдаль.)
Батюшки, Аматуров с Наденькой своей! (Блинкову.) Вы с ним встречались после его разлуки с Софьей Михайловной?
Этого не спросил, спросил — другое. Первым его вопросом, первым вопросом моей исповеди было: «Ты чертыхаешься?» Не
поняв и сильно уязвленная в своем самолюбии признанно умной девочки, я, не без заносчивости: «Да, всегда». — «Ай-ай-ай, как стыдно! — сказал
батюшка, соболезнующе качая головой. — А еще дочь таких хороших богобоязненных родителей. Ведь это только мальчишки — на улице…»
— Знаем, сударь Яков Иваныч, — перебила Грачиха, —
понимаем,
батюшка, что вы со старой госпожой вашей мнением своим никого себе равного не находили. Фу ты, ну ты, на, смотри! Руки в боки, глаза в потолоки себя носили, а как по-другому тоже посудить, так все ваше чванство в богатстве было, а деньги, любезный, дело нажитое и прожитое: ты вот был больно богат, а стал беден, дочку за купца выдавал было, а внук под красну шапку поспел.
Мерчуткина. Так, так, так…
Понимаю,
батюшка. B таком случае, ваше превосходительство, прикажите выдать мне хоть пятнадцать рублей! Я согласна не всё сразу.
— Понимаю-ста, батюшка-барин; пусть почивает вволю, что мне! Я рада барскому сну; и барское добро берегу. А намедни, что чашку разбила и попрекать изволили, так это не я, это кошка Машка разбила, а я не догляди за ней; брысь, говорю, проклятая!
—
Понимаю, барин-батюшка.