Неточные совпадения
Хотя мне в эту минуту больше хотелось спрятаться с головой под кресло
бабушки, чем выходить из-за него, как
было отказаться? — я встал, сказал «rose» [роза (фр.).] и робко взглянул на Сонечку. Не успел я опомниться, как чья-то рука в белой перчатке очутилась в моей, и княжна с приятнейшей улыбкой пустилась вперед, нисколько не подозревая того, что я решительно не знал, что делать с своими ногами.
Когда нам объявили, что скоро
будут именины
бабушки и что нам должно приготовить к этому дню подарки, мне пришло в голову написать ей стихи на этот случай, и я тотчас же прибрал два стиха с рифмами, надеясь также скоро прибрать остальные.
— Прошу любить старую тетку, — говорила она, целуя Володю в волосы, — хотя я вам и дальняя, но я считаю по дружеским связям, а не по степеням родства, — прибавила она, относясь преимущественно к
бабушке; но
бабушка продолжала
быть недовольной ею и отвечала...
Бабушка, казалось,
была в восхищении от коробочки, оклеенной золотыми каемками, и самой ласковой улыбкой выразила свою благодарность.
— Да, мой друг, — продолжала
бабушка после минутного молчания, взяв в руки один из двух платков, чтобы утереть показавшуюся слезу, — я часто думаю, что он не может ни ценить, ни понимать ее и что, несмотря на всю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе — я очень хорошо знаю это, — она не может
быть с ним счастлива; и помяните мое слово, если он не…
Все это прекрасно! — продолжала
бабушка таким тоном, который ясно доказывал, что она вовсе не находила, чтобы это
было прекрасно, — мальчиков давно пора
было прислать сюда, чтобы они могли чему-нибудь учиться и привыкать к свету; а то какое же им могли дать воспитание в деревне?..
Когда молодой князь подошел к ней, она сказала ему несколько слов, называя его вы, и взглянула на него с выражением такого пренебрежения, что, если бы я
был на его месте, я растерялся бы совершенно; но Этьен
был, как видно, мальчик не такого сложения: он не только не обратил никакого внимания на прием
бабушки, но даже и на всю ее особу, а раскланялся всему обществу, если не ловко, то совершенно развязно.
Через неделю
бабушка могла плакать, и ей стало лучше. Первою мыслию ее, когда она пришла в себя,
были мы, и любовь ее к нам увеличилась. Мы не отходили от ее кресла; она тихо плакала, говорила про maman и нежно ласкала нас.
Бабушка получила ужасную весть только с нашим приездом, и горесть ее
была необыкновенна.
Бабушка, казалось,
была очень рада видеть Сонечку: подозвала ее ближе к себе, поправила на голове ее одну буклю, которая спадывала на лоб, и, пристально всматриваясь в ее лицо, сказала: «Quelle charmante enfant!». [Какой очаровательный ребенок! (фр.)] Сонечка улыбнулась, покраснела и сделалась так мила, что я тоже покраснел, глядя на нее.
Еще в лакейской встретил я Ивиных, поздоровался с ними и опрометью пустился к
бабушке: я объявил ей о том, что приехали Ивины, с таким выражением, как будто это известие должно
было вполне осчастливить ее.
Третий лист
был так же крив, как и прежние; но я решился не переписывать больше. В стихотворении своем я поздравлял
бабушку, желал ей много лет здравствовать и заключал так...
Я ожидал того, что он щелкнет меня по носу этими стихами и скажет: «Дрянной мальчишка, не забывай мать… вот тебе за это!» — но ничего такого не случилось; напротив, когда все
было прочтено,
бабушка сказала: «Charmant», [Прелестно (фр.).] и поцеловала меня в лоб.
Я решительно не помню, каким образом вошла мне в голову такая странная для ребенка мысль, но помню, что она мне очень нравилась и что на все вопросы об этом предмете я отвечал, что непременно поднесу
бабушке подарок, но никому не скажу, в чем он
будет состоять.
Уже мало оставалось для князя таких людей, как
бабушка, которые
были бы с ним одного круга, одинакового воспитания, взгляда на вещи и одних лет; поэтому он особенно дорожил своей старинной дружеской связью с нею и оказывал ей всегда большое уважение.
— Нет, не нужно, — сказал учитель, укладывая карандаши и рейсфедер в задвижной ящичек, — теперь прекрасно, и вы больше не прикасайтесь. Ну, а вы, Николенька, — прибавил он, вставая и продолжая искоса смотреть на турка, — откройте наконец нам ваш секрет, что вы поднесете
бабушке? Право, лучше
было бы тоже головку. Прощайте, господа, — сказал он, взял шляпу, билетик и вышел.
«Зачем я написал: как родную мать? ее ведь здесь нет, так не нужно
было и поминать ее; правда, я
бабушку люблю, уважаю, но все она не то… зачем я написал это, зачем я солгал? Положим, это стихи, да все-таки не нужно
было».
Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сидел на верху бабушкиного дома, за большим столом и писал; напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательно поправлял нарисованную черным карандашом головку какого-то турка в чалме. Володя, вытянув шею, стоял сзади учителя и смотрел ему через плечо. Головка эта
была первое произведение Володи черным карандашом и нынче же, в день ангела
бабушки, должна
была быть поднесена ей.
Большая девица, с которой я танцевал, делая фигуру, заметила меня и, предательски улыбнувшись, — должно
быть, желая тем угодить
бабушке, — подвела ко мне Сонечку и одну из бесчисленных княжон. «Rose ou hortie?» [Роза или крапива? (фр.)] — сказала она мне.
В голову никому не могло прийти, глядя на печаль
бабушки, чтобы она преувеличивала ее, и выражения этой печали
были сильны и трогательны; но не знаю почему, я больше сочувствовал Наталье Савишне и до сих пор убежден, что никто так искренно и чисто не любил и не сожалел о maman, как это простодушное и любящее созданье.
Так как дамы на мазурку у меня не
было, я сидел за высоким креслом
бабушки и наблюдал.
Когда я принес манишку Карлу Иванычу, она уже
была не нужна ему: он надел другую и, перегнувшись перед маленьким зеркальцем, которое стояло на столе, держался обеими руками за пышный бант своего галстука и пробовал, свободно ли входит в него и обратно его гладко выбритый подбородок. Обдернув со всех сторон наши платья и попросив Николая сделать для него то же самое, он повел нас к
бабушке. Мне смешно вспомнить, как сильно пахло от нас троих помадой в то время, как мы стали спускаться по лестнице.
Коробочка, рисунок и стихи
были положены рядом с двумя батистовыми платками и табакеркой с портретом maman на выдвижной столик вольтеровского кресла, в котором всегда сиживала
бабушка.
— Надеюсь, ты не
будешь скучать у меня, мой дружок, — сказала
бабушка, приподняв ее личико за подбородок, — прошу же веселиться и танцевать как можно больше. Вот уж и
есть одна дама и два кавалера, — прибавила она, обращаясь к г-же Валахиной и дотрагиваясь до меня рукою.
Делать
было нечего: дрожащей рукой подал я измятый роковой сверток; но голос совершенно отказался служить мне, и я молча остановился перед
бабушкой.
— Вы уже знаете, я думаю, что я нынче в ночь еду в Москву и беру вас с собою, — сказал он. — Вы
будете жить у
бабушки, a maman с девочками остается здесь. И вы это знайте, что одно для нее
будет утешение — слышать, что вы учитесь хорошо и что вами довольны.
Стараясь
быть незамеченным, я шмыгнул в дверь залы и почел нужным прохаживаться взад и вперед, притворившись, что нахожусь в задумчивости и совсем не знаю о том, что приехали гости. Когда гости вышли на половину залы, я как будто опомнился, расшаркался и объявил им, что
бабушка в гостиной. Г-жа Валахина, лицо которой мне очень понравилось, в особенности потому, что я нашел в нем большое сходство с лицом ее дочери Сонечки, благосклонно кивнула мне головой.
— Ah! mon cher, [Ах! мой дорогой (фр.).] — отвечала
бабушка, понизив голос и положив руку на рукав его мундира, — она, верно бы, приехала, если б
была свободна делать, что хочет.
Бабушка крепко держала меня за руку и серьезно, но вопросительно посматривала на присутствующих до тех пор, пока любопытство всех гостей
было удовлетворено и смех сделался общим.
На Леню костюмов недостало;
была только надета на голову красная вязанная из гаруса шапочка (или, лучше сказать, колпак) покойного Семена Захарыча, а в шапку воткнут обломок белого страусового пера, принадлежавшего еще
бабушке Катерины Ивановны и сохранявшегося доселе в сундуке в виде фамильной редкости.
Я посмотрел вокруг себя и, к крайнему моему удивлению, увидел, что мы с пузатым купцом стоим, действительно, только вдвоем, а вокруг нас ровно никого нет.
Бабушки тоже не
было, да я о ней и забыл, а вся ярмарка отвалила в сторону и окружила какого-то длинного, сухого человека, у которого поверх полушубка
был надет длинный полосатый жилет, а на нем нашиты стекловидные пуговицы, от которых, когда он поворачивался из стороны в сторону, исходило слабое, тусклое блистание.
Но няня нагнулась надо мною и прошептала, что нынче это
будет иначе, потому что беспереводный рубль
есть у моей
бабушки и она решила подарить его мне, но только я должен
быть очень осторожен, чтобы не лишиться этой чудесной монеты, потому что он имеет одно волшебное, очень капризное свойство.
И вдруг мы с нею оба обнялись и, ничего более не говоря друг другу, оба заплакали.
Бабушка отгадала, что я хотел все мои маленькие деньги извести в этот день не для себя. И когда это мною
было сделано, то сердце исполнилось такою радостию, какой я не испытывал до того еще ни одного раза. В этом лишении себя маленьких удовольствий для пользы других я впервые испытал то, что люди называют увлекательным словом — полное счастие, при котором ничего больше не хочешь.
Бабушка на это согласилась, но предупредила меня, что она не
будет иметь возможности дать мне какой бы то ни
было совет или остановить меня от увлечения и ошибки, потому что тот, кто владеет беспереводным рублем, не может ни от кого ожидать советов, а должен руководиться своим умом.
Было утро; у моей кроватки стояла
бабушка, в ее большим белом чепце с рюшевыми мармотками, и держала в руке новенький серебряный рубль, составлявший обыкновенный рождественский подарок, который она мне дарила.
— О, моя милая
бабушка, — отвечал я, — вам и не
будет надобности давать мне советы, — я только взгляну на ваше лицо и прочитаю в ваших глазах все, что мне нужно.
Я подошел к лавочке, где
были ситцы и платки, и накупил всем нашим девушкам по платью, кому розовое, кому голубое, а старушкам по малиновому головному платку; и каждый раз, что я опускал руку в карман, чтобы заплатить деньги, — мой неразменный рубль все
был на своем месте. Потом я купил для ключницыной дочки, которая должна
была выйти замуж, две сердоликовые запонки и, признаться, сробел; но
бабушка по-прежнему смотрела хорошо, и мой рубль после этой покупки благополучно оказался в моем кармане.
Глиняные свистульки не составляли необходимости и даже не
были полезны, но лицо моей
бабушки не выражало ни малейшего порицания моему намерению купить всем бедным детям по свистульке.
Я стал покупать шире и больше, — я брал все, что по моим соображениям,
было нужно, и накупил даже вещи слишком рискованные, — так, например, нашему молодому кучеру Константину я купил наборный поясной ремень, а веселому башмачнику Егорке — гармонию. Рубль, однако, все
был дома, а на лицо
бабушки я уж не смотрел и не допрашивал ее выразительных взоров. Я сам
был центр всего, — на меня все смотрели, за мною все шли, обо мне говорили.
— Часики
были старенькие, цена им не велика, да —
бабушка это подарила мне, когда я еще невестой
была.
Свою биографию Елена рассказала очень кратко и прерывая рассказ длинными паузами:
бабушка ее Ивонна Данжеро
была акробаткой в цирке, сломала ногу, а потом сошлась с тамбовским помещиком, родила дочь, помещик помер,
бабушка открыла магазин мод в Тамбове.
Клим
был слаб здоровьем, и это усиливало любовь матери; отец чувствовал себя виноватым в том, что дал сыну неудачное имя,
бабушка, находя имя «мужицким», считала, что ребенка обидели, а чадолюбивый дед Клима, организатор и почетный попечитель ремесленного училища для сирот, увлекался педагогикой, гигиеной и, явно предпочитая слабенького Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал внука усиленными заботами о нем.
Четырех дней
было достаточно для того, чтоб Самгин почувствовал себя между матерью и Варавкой в невыносимом положении человека, которому двое людей навязчиво показывают, как им тяжело жить. Варавка, озлобленно ругая купцов, чиновников, рабочих, со вкусом выговаривал неприличные слова, как будто забывая о присутствии Веры Петровны, она всячески показывала, что Варавка «ужасно» удивляет ее, совершенно непонятен ей, она относилась к нему, как
бабушка к Настоящему Старику — деду Акиму.
Это
было очень обидно слышать, возбуждало неприязнь к дедушке и робость пред ним. Клим верил отцу: все хорошее выдумано — игрушки, конфеты, книги с картинками, стихи — все. Заказывая обед,
бабушка часто говорит кухарке...
Но мать, не слушая отца, — как она часто делала, — кратко и сухо сказала Климу, что Дронов все это выдумал: тетки-ведьмы не
было у него; отец помер, его засыпало землей, когда он рыл колодезь, мать работала на фабрике спичек и умерла, когда Дронову
было четыре года, после ее смерти
бабушка нанялась нянькой к брату Мите; вот и все.
Из рассказов отца, матери,
бабушки гостям Клим узнал о себе немало удивительного и важного: оказалось, что он,
будучи еще совсем маленьким, заметно отличался от своих сверстников.
«Ребячливо думаю я, — предостерег он сам себя. — Книжно», — поправился он и затем подумал, что, прожив уже двадцать пять лет, он никогда не испытывал нужды решить вопрос:
есть бог или — нет? И
бабушка и поп в гимназии, изображая бога законодателем морали, низвели его на степень скучного подобия самих себя. А бог должен
быть или непонятен и страшен, или так прекрасен, чтоб можно
было внеразумно восхищаться им.
Раиса. За Химкой-то уж подсматривать стали.
Бабушка все ворчит на нее, должно
быть, что-нибудь заметила; да старуха нянька все братцам пересказывает. Выходи, Анфиса, поскорей замуж, и я бы к тебе переехала жить: тогда своя воля; а то ведь это тоска.
У него
был свой сын, Андрей, почти одних лет с Обломовым, да еще отдали ему одного мальчика, который почти никогда не учился, а больше страдал золотухой, все детство проходил постоянно с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что живет не у
бабушки, а в чужом доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка не испечет ему.
— Ничего; что нам делать-то? Вот это я сама надвяжу, эти
бабушке дам; завтра золовка придет гостить; по вечерам нечего
будет делать, и надвяжем. У меня Маша уж начинает вязать, только спицы все выдергивает: большие, не по рукам.