Неточные совпадения
—
Плачет, не спит этот
ангел! — восклицал Обломов. — Господи! Зачем она любит меня? Зачем я люблю ее? Зачем мы встретились? Это все Андрей: он привил любовь, как оспу, нам обоим. И что это за жизнь, всё волнения да тревоги! Когда же будет мирное счастье, покой?
— А если боль не пройдет, — сказал он, — и здоровье твое пошатнется? Такие слезы ядовиты. Ольга,
ангел мой, не
плачь… забудь все…
— Тем самым и Никитушка меня утешал, в одно слово, как ты, говорил: «Неразумная ты, говорит, чего
плачешь, сыночек наш наверно теперь у Господа Бога вместе с
ангелами воспевает».
А посему, — молвил святой, — и ты радуйся, жено, а не
плачь, и твой младенец теперь у Господа в сонме
ангелов его пребывает».
И не утешайся, и не надо тебе утешаться, не утешайся и
плачь, только каждый раз, когда
плачешь, вспоминай неуклонно, что сыночек твой — есть единый от
ангелов Божиих — оттуда на тебя смотрит и видит тебя, и на твои слезы радуется, и на них Господу Богу указывает.
Гловацкая отгадала отцовский голос, вскрикнула, бросилась к этой фигуре и, охватив своими античными руками худую шею отца,
плакала на его груди теми слезами, которым, по сказанию нашего народа,
ангелы божии радуются на небесах. И ни Помада, ни Лиза, безотчетно остановившиеся в молчании при этой сцене, не заметили, как к ним колтыхал ускоренным, но не скорым шагом Бахарев. Он не мог ни слова произнесть от удушья и, не добежав пяти шагов до дочери, сделал над собой отчаянное усилие. Он как-то прохрипел...
— Ах ты, глупыш, глупыш! Ну, не сердись — возьму я твои деньги. Только смотри: сегодня же вечером пожалеешь,
плакать будешь. Ну не сердись, не сердись,
ангел, давай помиримся. Протяни мне руку, как я тебе.
Он мысленно пробежал свое детство и юношество до поездки в Петербург; вспомнил, как, будучи ребенком, он повторял за матерью молитвы, как она твердила ему об ангеле-хранителе, который стоит на страже души человеческой и вечно враждует с нечистым; как она, указывая ему на звезды, говорила, что это очи божиих
ангелов, которые смотрят на мир и считают добрые и злые дела людей; как небожители
плачут, когда в итоге окажется больше злых, нежели добрых дел, и как радуются, когда добрые дела превышают злые.
«Много, — говорю, — вашею милостью взыскан», — и сам опять сел чулок вязать. Я еще тогда хорошо глазами видел и даже в гвардию нитяные чулки на господина моего Алексея Никитича вязал. Вяжу, сударь, чулок-то, да и
заплакал. Бог знает чего
заплакал, так, знаете, вспомнилось что-то про родных, пред днем
ангела, и
заплакал.
Всплеснула маленькими красивыми руками, брякнула золотым браслетиком, засмеялась нежно, словно
заплакала, достала платочек, — вытереть слезы, — и нежным ароматом повеяла на Хрипача. И Хрипачу вдруг захотелось сказать, что она «прелестна, как
ангел небесный», и что весь этот прискорбный инцидент «не стоит одного мгновенья ее печали дорогой». Но он воздержался.
Мы отдохнем! Мы услышим
ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую… (Вытирает ему платком слезы.) Бедный, бедный дядя Ваня, ты
плачешь… (Сквозь слезы.) Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнем… (Обнимает его.) Мы отдохнем!
— О, тогда, cousin, попросите его, чтобы он хоть часть мне
заплатил… vous comprenez [вы понимаете (франц.).], что мне тяжело же жить все и во всем на счет брата… Конечно, Александр —
ангел: он мне ни в чем не отказывает; но как бы то ни было, меня это мучит…
— Что ты
плачешь, мой
ангел? — продолжал больной.
— Иденька! Иденька! дитя мое! друг мой! — звала она и, раскрыв дрожащие руки, без всякой причины истерически
заплакала. — Идочка!
Ангел, министр мой, что мне все что-то кажется страшное; что мне все кажется, что у меня берут вас, что мы расстаемся!
Маня задумалась и
заплакала и сквозь застилавшие взгляд ее слезы увидала, что среди комнаты, на сером фоне сумеречного света, как братья обнялись и как враги боролись два
ангела: один с кудрями светлыми и легкими, как горный лен, другой — с липом, напоминающим египетских красавиц.
Бог знает отчего
заплакал, так, знаете, вспомнилось что-то про родных, перед днем
ангела, и
заплакал.
Анна Ник<олавна>. Ну, и давно бы так… об чем же
плакать, мой
ангел? (Крестит ее.) Христос с тобой! в добрый час! (Уходит).
«Ну, — я говорю, — бог, матушка, меня не посылал, потому что бог
ангелов бесплотных посылает, а я человек в свою меру грешный; но ты все-таки не
плачь, а пойдем куда-нибудь под нбсесть сядем, расскажи мне свое горе; может, чем-нибудь надумаемся и поможем».
Аматуров(пододвигаясь к ней и беря ее за руку).
Ангел мой, не
плачь! Умоляю тебя! И отчего, в самом деле, ты не хотела съездить и потешить его? Черт бы с ним!
— Да, Отец. И не то еще плохо, что сами они денно и нощно, бранясь и
плача, наравне клянясь Тобою и дьяволом, месят кровавую грязь, но то ужасно, возмутительно и недопустимо, что
ангелов Твоих, Тобою посланных, чистых агнцев белого стада Твоего, запятнали они до неузнаваемости, грязью забрызгали и кровью залили, приобщили к грехам своим и преступлениям.
И
заплакал Аггей, и
плакал навзрыд. Стоит
ангел перед ним: лицом просветлел и улыбается; поднял Аггей голову и перестал
плакать: не видел он никогда улыбки такой.
Мне представлялось, что так у меня на глазах умерла моя жена, — и в это время искать какие-то три рубля, чтоб
заплатить врачу! Да будь все врачи
ангелами, одно это оплачивание их помощи в то время, когда кажется, что весь мир должен замереть от горя, — одно это способно внушить к ним брезгливое и враждебное чувство. Такое именно чувство, глядя на себя со стороны, я и испытывал к себе.
О чем говорит проповедник? Ася, самая младшая из всего пансиона и всегда засыпающая от проповеди, нынче в первый раз не спит. Не спит, а тихо и крупно
плачет. Но хуже, чем “не приехал”, другая мысль: “А вдруг приехал? И, не застав, уехал? Нынче ведь пасхальное воскресенье, весь город подымется в “
Ангела”, герр Майер ведь с провизией, он не может ждать”.
— Эка, о чем заботится… А мне и невдомек! Нет,
ангел мой, — вздохнул он, — писать мне не к кому, завещать нечего… ведь я, что называется, «бедна, красна сирота, веселого живота»;
плакать, стало быть, некому будет… А есть кое-какие должишки пустячные, рублей на сорок; там в бумажнике записано… счет есть. Ну, так ежели что, продай вот вещи да книги, да жалованья там есть еще за полмесяца, и буду я, значит, квит!
Она полюбила во мне
ангела и
заплакала.
— Но они поют, как
ангелы! Маленькие волшебницы! Что они сделали со мной! Я
плачу!
плачу! — восторженным замирающим голосом говорила баронесса и прикладывала батистовый платок к своим влажным глазам.
— Изволь. Я не знаю, что заключалось в твоем письме; ты лжешь, что ты открыла какие-то пороки, потому что твое письмо привело мать в совершенный восторг. Я думал, как бы она с ума не сошла; она целовала твое письмо, прятала его у себя на груди; потом обнимала меня,
плакала от радости и называла тебя благороднейшею девушкой и своим ангелом-хранителем. Неужто это все от открытия тобою твоих пороков?
Он задыхается и
плачет… он рвется в горы и снова темный
ангел близко…
— Юлико, — насколько возможно спокойно проговорила я, — когда умирала деда, она не боялась смерти. Она видела
ангелов, пришедших за нею, и дивный престол Господа… Около престола стояли ликующие серафимы, и деда пошла к ним с охотой, она не
плакала… Темный
ангел пришел к ней так тихо, что никто его не заметил…
— Я к тебе, Боренька,
ангел мой, на минуточку, — продолжал он, не глядя на сына, — по весьма важному делу. Извини, может быть, помешал. Нет ли у тебя, душа моя, до вторника десяти рублей? Понимаешь ли, вчера еще нужно было
платить за квартиру, а денег, понимаешь ли… во! Хоть зарежь!
— Мать моя. Моя мать, мой
ангел, мой обожаемый
ангел, мать, — и Долохов
заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Это уже столь весьма обольстительно сделалось в фантазии маменьки, что оне даже
заплакали от счастия видеть меня в облачении в парчовом стихаре, наверно воображая меня уже малым чем умаленного от
ангел и в приближении к наивысшему небу, откуда уже буду мочь кое-что и сродственникам своим скопнуть на землю.