Неточные совпадения
Было еще темно, но кое-где в домах уже засветились огни и в конце улицы из-за казармы стала подниматься бледная луна. Лаптев
сидел у ворот на лавочке и ждал, когда кончится всенощная в церкви Петра и Павла. Он рассчитывал, что Юлия Сергеевна, возвращаясь от всенощной, будет проходить мимо, и тогда он заговорит
с ней и, быть может, проведет
с ней весь вечер.
Он
сидел уже часа полтора, и воображение его в это время рисовало московскую квартиру, московских друзей, лакея Петра, письменный стол; он
с недоумением посматривал на темные, неподвижные деревья, и ему казалось странным, что он живет теперь не на даче в Сокольниках, а в провинциальном городе, в доме, мимо которого каждое утро и вечер прогоняют большое стадо и при этом поднимают страшные облака пыли и играют на рожке.
Дома он пошел к сестре. Нина Федоровна была еще крепка на вид и производила впечатление хорошо сложенной, сильной женщины, но резкая бледность делала ее похожей на мертвую, особенно когда она, как теперь, лежала на спине,
с закрытыми глазами; возле нее
сидела ее старшая дочь, Саша, десяти лет, и читала ей что-то из своей хрестоматии.
Лаптев спустился к себе в нижний этаж, в комнаты
с низкими потолками, где постоянно пахло геранью и было душно. В гостиной у него
сидел Панауров, муж Нины Федоровны, и читал газету. Лаптев кивнул ему головой и сел против. Оба
сидели и молчали. Случалось, что так молча они проводили целые вечера, и это молчание не стесняло их.
Он
сидел теперь в гостиной, и эта комната производила странное впечатление своею бедною, мещанскою обстановкой, своими плохими картинами, и хотя в ней были и кресла, и громадная лампа
с абажуром, она все же походила на нежилое помещение, на просторный сарай, и было очевидно, что в этой комнате мог чувствовать себя дома только такой человек, как доктор; другая комната, почти вдвое больше, называлась залой, и тут стояли одни только стулья, как в танцклассе.
И Лаптева, пока он
сидел в гостиной и говорил
с доктором о своей сестре, стало мучить одно подозрение.
Показалась давно знакомая Лаптеву широкая, сутулая спина его отца, Федора Степаныча. Старик
сидел возле прилавка на табурете и разговаривал
с покупателем.
Потом, когда меня отдали в гимназию, я до обеда учился, а от обеда до вечера должен был
сидеть все в том же амбаре, и так до 22 лет, пока я не познакомился в университете
с Ярцевым, который убедил меня уйти из отцовского дома.
Был лунный, ясный вечер, на улице катались по свежему снегу, и в комнату
с улицы доносился шум. Нина Федоровна лежала в постели на спине, а Саша, которую уже некому было сменить,
сидела возле и дремала.
Саша бегала по всем комнатам и звала, но во всем доме не было никого из прислуги, и только в столовой на сундуке спала Лида в одеже и без подушки. Саша, как была, без калош выбежала на двор, потом на улицу. За воротами на лавочке
сидела няня и смотрела на катанье.
С реки, где был каток, доносились звуки военной музыки.
Саша пробежала через сени, потом коридор и наконец очутилась в светлой, теплой комнате, где за самоваром
сидел отец и
с ним дама и две девочки.
Девочки
сидели в кресле, молча, прижавшись друг к другу, как зверки, которым холодно, а он все ходил по комнатам и
с нетерпением посматривал на часы. В доме было тихо. Но вот уже в конце девятого часа кто-то позвонил. Петр пошел отворять.
Братья
сидели и молчали. Федор открыл свои часы и долго, очень долго глядел в них
с напряженным вниманием, как будто хотел подметить движение стрелки, и выражение его лица казалось Лаптеву странным.
Лаптева не приглашали
с собой, потому что обыкновенно он не ездил за город и потому что у него
сидел теперь брат; но он понял это так, что его общество скучно для них, что он в этой веселой, молодой компании совсем лишний.
От волнения и дрожи во всем теле он уже не мог выговорить ни одного слова, а стоял перед ней и молчал. Она тоже дрожала и
сидела с видом преступницы, ожидая объяснения.
Он пошел в гостиную и как ни в чем не бывало пел романсы, а Лаптев
сидел у себя в кабинете, закрывши глаза, старался понять, почему Рассудина сошлась
с Ярцевым. А потом он все грустил, что нет прочных, постоянных привязанностей, и ему было досадно, что Полина Николаевна сошлась
с Ярцевым, и досадно на себя, что чувство его к жене было уже совсем не то, что раньше.
Лаптев
сидел в кресле и читал, покачиваясь; Юлия была тут же в кабинете и тоже читала. Казалось, говорить было не о чем, и оба
с утра молчали. Изредка он посматривал на нее через книгу и думал: женишься по страстной любви или совсем без любви — не все ли равно? И то время, когда он ревновал, волновался, страдал, представлялось ему теперь далеким. Он успел уже побывать за границей и теперь отдыхал от поездки и рассчитывал
с наступлением весны опять поехать в Англию, где ему очень понравилось.
— Как бы то ни было, приходится проститься
с мыслями о счастье, — сказал он, глядя на улицу. — Его нет. Его не было никогда у меня и, должно быть, его не бывает вовсе. Впрочем, раз в жизни я был счастлив, когда
сидел ночью под твоим зонтиком. Помнишь, как-то у сестры Нины ты забыла свой зонтик? — спросил он, обернувшись к жене. — Я тогда был влюблен в тебя и, помню, всю ночь просидел под этим зонтиком и испытывал блаженное состояние.
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и я сказал. «Э! — сказали мы
с Петром Ивановичем. — А
с какой стати
сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и есть этот чиновник.
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет
сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился
с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Потупился, задумался, // В тележке
сидя, поп // И молвил: — Православные! // Роптать на Бога грех, // Несу мой крест
с терпением, // Живу… а как? Послушайте! // Скажу вам правду-истину, // А вы крестьянским разумом // Смекайте! — // «Начинай!»
Впопад ли я ответила — // Не знаю… Мука смертная // Под сердце подошла… // Очнулась я, молодчики, // В богатой, светлой горнице. // Под пологом лежу; // Против меня — кормилица, // Нарядная, в кокошнике, //
С ребеночком
сидит: // «Чье дитятко, красавица?» // — Твое! — Поцаловала я // Рожоное дитя…
Питался больше рыбою; //
Сидит на речке
с удочкой // Да сам себя то по носу, // То по лбу — бац да бац!