Сыновья и приказчики определяли этот доход приблизительно в триста тысяч и говорили, что он был бы тысяч на сто больше, если бы старик «не раскидывался», то есть не отпускал в кредит без разбору; за последние десять лет одних безнадежных векселей набралось почти на миллион, и старший приказчик, когда заходила речь об этом, хитро подмигивал глазом и говорил слова, значение которых было
не для всех ясно...
Неточные совпадения
Было очевидно, что он обиделся. Это был чрезвычайно обидчивый, мнительный доктор, которому всегда казалось, что ему
не верят, что его
не признают и недостаточно уважают, что публика эксплуатирует его, а товарищи относятся к нему с недоброжелательством. Он
все смеялся над собой, говорил, что такие дураки, как он, созданы только
для того, чтобы публика ездила на них верхом.
— А я отлично проспал
всю ночь, — сказал Лаптев,
не глядя на нее, — но это
не значит, что мне хорошо. Жизнь моя разбита, я глубоко несчастлив, и после вчерашнего вашего отказа я хожу точно отравленный. Самое тяжелое было сказано вчера, сегодня с вами я уже
не чувствую стеснения и могу говорить прямо. Я люблю вас больше, чем сестру, больше, чем покойную мать… Без сестры и без матери я мог жить и жил, но жить без вас —
для меня это бессмыслица, я
не могу…
И теперь, как обыкновенно, он угадывал ее намерения. Ему было понятно, что она хочет продолжать вчерашнее и только
для этого попросила его проводить ее и теперь вот ведет к себе в дом. Но что она может еще прибавить к своему отказу? Что она придумала нового? По
всему, по взглядам, по улыбке и даже по тому, как она, идя с ним рядом, держала голову и плечи, он видел, что она по-прежнему
не любит его, что он чужой
для нее. Что же она хочет еще сказать?
В большой зале около стола, приготовленного
для молебна, стояли, очевидно, в ожиданий, Федор Степаныч, священник в камилавке и дьякон. Старик подал Юлии руку и
не сказал ни слова.
Все молчали. Юлия сконфузилась.
Бывало, оставаясь с Лаптевым, она долго хохотала, закрыв лицо руками, и уверяла, что любовь
для нее
не составляет главного в жизни, жеманилась, как семнадцатилетняя девушка, прежде чем поцеловаться с ней, нужно было тушить
все свечи.
Наступило молчание. Петр подал рябчиков, но никто
не стал есть их, и
все ели один салат. Лаптев уже
не помнил, что он сказал, но
для него было ясно, что ненавистны были
не слова его, а уж одно то, что он вмешался в разговор.
— Мы, дачницы, затеваем здесь спектакль
для детей, — сказала она. — Уже
все есть у нас — и театр, и актеры, остановка только за пьесой. Прислали нам десятка два разных пьес, но ни одна
не годится. Вот вы любите театр и хорошо знаете историю, — обратилась она к Ярцеву, — напишите-ка нам историческую пьесу.
Рады вы меня видеть или
не рады,
для меня решительно
все равно, так как милостивое внимание ко мне господ мужчин я
не ставлю ни в грош.
— Да, друг мой. Я старше вас на три года, и мне уже поздно думать о настоящей любви, и, в сущности, такая женщина, как Полина Николаевна,
для меня находка, и, конечно, я проживу с ней благополучно до самой старости, но, черт его знает,
все чего-то жалко,
все чего-то хочется, и
все кажется мне, будто я лежу в долине Дагестана и снится мне бал. Одним словом, никогда человек
не бывает доволен тем, что у него есть.
Неточные совпадения
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой
весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части, а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно,
для прогулки, наведаться,
не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Да сказать Держиморде, чтобы
не слишком давал воли кулакам своим; он,
для порядка,
всем ставит фонари под глазами — и правому и виноватому.
Приготовь поскорее комнату
для важного гостя, ту, что выклеена желтыми бумажками; к обеду прибавлять
не трудись, потому что закусим в богоугодном заведении у Артемия Филипповича, а вина вели побольше; скажи купцу Абдулину, чтобы прислал самого лучшего, а
не то я перерою
весь его погреб.
Имел он
все, что надобно //
Для счастья: и спокойствие, // И деньги, и почет, // Почет завидный, истинный, //
Не купленный ни деньгами, // Ни страхом: строгой правдою, // Умом и добротой!
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я
не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать
не станет. Я боюсь
для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них
все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.