Неточные совпадения
Дом генерала Хитрова приобрел Воспитательный дом
для квартир своих чиновников и перепродал его уже во второй половине прошлого столетия инженеру Ромейко, а пустырь,
все еще населенный бродягами, был куплен городом
для рынка. Дом требовал дорогого ремонта. Его окружение
не вызывало охотников снимать квартиры в таком опасном месте, и Ромейко пустил его под ночлежки: и выгодно, и без всяких расходов.
Никого и ничего
не боялся Рудников. Даже сам Кулаков, со своими миллионами, которого
вся полиция боялась, потому что «с Иваном Петровичем генерал-губернатор за ручку здоровался»,
для Рудникова был ничто. Он прямо являлся к нему на праздник и, получив от него сотенную, гремел...
Его сестра, О. П. Киреева, — оба они были народники — служила акушеркой в Мясницкой части, была любимицей соседних трущоб Хитрова рынка, где ее
все звали по имени и отчеству; много восприняла она в этих грязных ночлежках будущих нищих и воров, особенно, если, по несчастью, дети родились от матерей замужних, считались законными, а потому и
не принимались в воспитательный дом, выстроенный исключительно
для незаконнорожденных и подкидышей.
Вдруг индейца нашли убитым в квартире.
Все было снаружи в порядке: следов грабежа
не видно. В углу, на столике, стоял аршинный Будда литого золота; замки
не взломаны. Явилась полиция
для розысков преступников. Драгоценности целыми сундуками направили в хранилище Сиротского суда: бриллианты, жемчуг, золото, бирюза — мерами! Напечатали объявление о вызове наследников. Заторговала Сухаревка! Бирюзу горстями покупали, жемчуг… бриллианты…
Любили букинисты и студенческую бедноту, делали
для нее всякие любезности. Приходит компания студентов, человек пять, и общими силами покупают одну книгу или издание лекций совсем задешево, и
все учатся по одному экземпляру. Или брали напрокат книгу, уплачивая по пятачку в день. Букинисты давали книги без залога, и никогда книги за студентами
не пропадали.
За десятки лет
все его огромные средства были потрачены на этот музей, закрытый
для публики и составлявший в полном смысле этого слова жизнь
для своего старика владельца, забывавшего
весь мир ради какой-нибудь «новенькой старинной штучки» и никогда
не отступившего, чтобы
не приобрести ее.
Трактир Полякова продолжал процветать, пока
не разогнали Шиповку. Но это сделала
не полиция. Дом после смерти слишком человеколюбивого генерала Шилова приобрело императорское человеколюбивое общество и весьма
не человеколюбиво принялось оно за старинных вольных квартирантов.
Все силы полиции и войска, которые были вызваны в помощь ей, были поставлены
для осады неприступной крепости. Старики, помнящие эту ночь, рассказывали так...
Во
всех благоустроенных городах тротуары идут по обе стороны улицы, а иногда, на особенно людных местах, поперек мостовых
для удобства пешеходов делались то из плитняка, то из асфальта переходы. А вот на Большой Дмитровке булыжная мостовая пересечена наискось прекрасным тротуаром из гранитных плит, по которому никогда и никто
не переходит, да и переходить незачем: переулков близко нет.
«Между прочим, после долгих требований ключа был отперт сарай, принадлежащий мяснику Ивану Кузьмину Леонову. Из сарая этого по двору сочилась кровавая жидкость от сложенных в нем нескольких сот гнилых шкур. Следующий сарай
для уборки битого скота, принадлежащий братьям Андреевым, оказался чуть ли
не хуже первого. Солонина
вся в червях и т. п. Когда отворили дверь — стаи крыс выскакивали из ящиков с мясной тухлятиной, грузно шлепались и исчезали в подполье!.. И так везде… везде».
После убийства Александра II, с марта 1881 года,
все московское дворянство носило год траур и парикмахеры на них
не работали. Барские прически стали носить только купчихи,
для которых траура
не было. Барских парикмахеров за это время съел траур. А с 1885 года французы окончательно стали добивать русских мастеров, особенно Теодор, вошедший в моду и широко развивший дело…
Помещение дорогое, расходы огромные, но число членов росло
не по дням, а по часам.
Для поступления в действительные члены явился новый термин: «общественный деятель». Это было очень почтенно и модно и даже иногда заменяло
все. В баллотировочной таблице стояло: «…такой-то, общественный деятель», — и выборы обеспечены. В члены-соревнователи выбирали совсем просто, без всякого стажа.
Домом по очереди владели купцы Носовы, Ланины, Морозовы, и в конце девяностых годов его приобрел петербургский миллионер Елисеев, колониалыцик и виноторговец, и приступил к перестройке. Архитектор, привезенный Елисеевым, зашил
весь дом тесом, что было
для Москвы новинкой, и получился гигантский деревянный ящик, настолько плотный, что и щелочки
не осталось.
В мифологии был Бахус и была слепая Фемида, богиня правосудия с весами в руках, на которых невидимо
для себя и видимо
для всех взвешивала деяния людские и преступления. Глаза у нее были завязаны, чтобы никакого подозрения в лицеприятии быть
не могло.
В литературе о банном быте Москвы ничего нет. Тогда
все это было у
всех на глазах, и никого
не интересовало писать о том, что
все знают: ну кто будет читать о банях? Только в словаре Даля осталась пословица, очень характерная
для многих бань: «Торговые бани других чисто моют, а сами в грязи тонут!»
— Первое — это надо Сандуновские бани сделать такими, каких Москва еще
не видела и
не увидит. Вместо развалюхи построим дворец
для бань, сделаем
все по последнему слову науки, и чем больше вложим денег, тем больше будем получать доходов, а Хлудовых сведем на нет. О наших банях заговорит печать, и ты — знаменитость!
Вспоминал Разоренов, как Ямская слобода стала городом, потом, как заставу отменили и как дорогой, еще до самой воли, сквозь эти ворота возили возы березовых розог
для порки крепостных — и
не одних крепостных, а
всего «подлого сословия люда». Пороли до отмены крепостного права и телесного наказания, а затем и розги перестали возить. Порки производили каждую субботу, кроме Страстной и Масленой.
Неточные совпадения
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой
весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части, а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно,
для прогулки, наведаться,
не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Да сказать Держиморде, чтобы
не слишком давал воли кулакам своим; он,
для порядка,
всем ставит фонари под глазами — и правому и виноватому.
Приготовь поскорее комнату
для важного гостя, ту, что выклеена желтыми бумажками; к обеду прибавлять
не трудись, потому что закусим в богоугодном заведении у Артемия Филипповича, а вина вели побольше; скажи купцу Абдулину, чтобы прислал самого лучшего, а
не то я перерою
весь его погреб.
Имел он
все, что надобно //
Для счастья: и спокойствие, // И деньги, и почет, // Почет завидный, истинный, //
Не купленный ни деньгами, // Ни страхом: строгой правдою, // Умом и добротой!
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я
не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать
не станет. Я боюсь
для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них
все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.