— Ну, пожалуйста… отчего ты не хочешь сделать нам этого удовольствия? — приставали к
нему девочки. — Ты будешь Charles, или Ernest, или отец — как хочешь? — говорила Катенька, стараясь за рукав курточки приподнять его с земли.
«Двадцать копеек мои унес, — злобно проговорил Раскольников, оставшись один. — Ну пусть и с того тоже возьмет, да и отпустит с
ним девочку, тем и кончится… И чего я ввязался тут помогать? Ну мне ль помогать? Имею ль я право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем, — мне-то чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?»
Я это все знала, потому что княгиня ведь со мною, если у них было что на сердце тягостное, все говорили, и тогда, хотя я еще и молоденькая, даже против
них девочка была, а они от меня не скрывали.
Старика схоронили за кладбищем, потому что он жил скверно и умер без покаяния, а про
его девочку немножко позабыли… Правда, не надолго, всего на какой-нибудь месяц, но когда про нее через месяц вспомнили, — ее уже негде было отыскивать.
Он женился на слобожанке-полуякутке,
его девочки говорили только по-якутски, а сам он пахал землю, продавал хлеб, ездил зимой в извоз и глядел на жизнь умными, немного насмешливыми глазами.
Неточные совпадения
И нарочно посмотрите на детей: ни одно из
них не похоже на Добчинского, но все, даже
девочка маленькая, как вылитый судья.
За каждым стулом
девочка, // А то и баба с веткою — // Обмахивает мух. // А под столом мохнатые // Собачки белошерстые. // Барчонки дразнят
их…
С ребятами, с дево́чками // Сдружился, бродит по лесу… // Недаром
он бродил! // «Коли платить не можете, // Работайте!» — А в чем твоя // Работа? — «Окопать // Канавками желательно // Болото…» Окопали мы… // «Теперь рубите лес…» // — Ну, хорошо! — Рубили мы, // А немчура показывал, // Где надобно рубить. // Глядим: выходит просека! // Как просеку прочистили, // К болоту поперечины // Велел по ней возить. // Ну, словом: спохватились мы, // Как уж дорогу сделали, // Что немец нас поймал!
— Ну-с, а я сечь буду…
девочек!.. — прибавил
он, внезапно покраснев.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее,
девочку, дайте!
Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете
его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало.
Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я
их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут.
Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с
ним лечь.