Я рассказывал ей длинные истории из своего прошлого и описывал свои в самом деле изумительные похождения. Но о той перемене, какая произошла во мне, я не обмолвился ни одним словом. Она с большим вниманием слушала меня всякий раз и в интересных местах потирала руки, как будто с досадой, что ей не удалось еще пережить такие же приключения, страхи и радости, но вдруг задумывалась,
уходила в себя, и я уже видел по ее лицу, что она не слушает меня.
Неточные совпадения
То мне хотелось
уйти в монастырь, сидеть там по целым дням у окошка и смотреть на деревья и поля; то я воображал, как я покупаю десятин пять земли и живу помещиком; то я давал
себе слово, что займусь наукой и непременно сделаюсь профессором какого-нибудь провинциального университета.
В три или четыре часа гости расходились или уезжали вместе за город или на Офицерскую к какой-то Варваре Осиповне, а я
уходил к
себе в лакейскую и долго не мог уснуть от головной боли и кашля.
Она рассказала, что муж давно уже подозревал ее, но избегал объяснений; очень часто бывали ссоры, и обыкновенно
в самый разгар их он внезапно умолкал и
уходил к
себе в кабинет, чтобы вдруг
в запальчивости не высказать своих подозрений и чтобы она сама не начала объясняться.
Но вчера, во время ссоры, когда он закричал плачущим голосом: «Когда же все это кончится, боже мой?» — и
ушел к
себе в кабинет, она погналась за ним, как кошка за мышью, и, мешая ему затворить за
собою дверь, крикнула, что ненавидит его всею душой.
Уйду, думаю,
в монастырь или куда-нибудь
в сиделки, откажусь от счастья, но тут вспоминаю, что вы меня любите и что я не вправе распоряжаться
собой без вашего ведома, и все у меня
в голове начинает путаться, и я
в отчаянии, не знаю, что думать и делать.
С видом жертвы он разваливался у
себя в кабинете
в кресле и, заслонив глаза рукой, брался за книгу. Но скоро книга валилась из рук, он грузно поворачивался
в кресле и опять заслонял глаза, как от солнца. Теперь уж ему было досадно, что он не
ушел.
После того вечера, когда говорили о службе, Орлов, не любивший слез, стал, видимо, бояться и избегать разговоров; когда Зинаида Федоровна начинала спорить или умолять или собиралась заплакать, то он под благовидным предлогом
уходил к
себе в кабинет или вовсе из дому.
— Незачем вам тут стоять. Вы
уходите отсюда совсем… совсем! — продолжала Зинаида Федоровна, вставая
в сильном волнении. — Можете искать
себе другое место. Сейчас же
уходите!
Никогда не забуду того настроения, какое оставил после
себя этот человек. Зинаида Федоровна все еще продолжала
в волнении ходить по гостиной. Не лежала, а ходила — уж одно это хорошо. Я хотел воспользоваться этим настроением, чтоб откровенно поговорить с ней и тотчас
уйти, но едва я успел проводить Грузина, как послышался звонок. Это пришел Кукушкин.
Он просидел
в гостиной недолго, не больше десяти минут, но мне казалось, что он сидит уже давно и никогда не
уйдет. Я кусал
себе губы от негодования и досады и уже ненавидел Зинаиду Федоровну. «Почему она не гонит его от
себя?» — возмущался я, хотя было очевидно, что она скучала с ним.
И я
уходил к
себе. Так мы прожили месяц.
В один пасмурный полдень, когда оба мы стояли у окна
в моем номере и молча глядели на тучи, которые надвигались с моря, и на посиневший канал и ожидали, что сейчас хлынет дождь, и когда уж узкая, густая полоса дождя, как марля, закрыла взморье, нам обоим вдруг стало скучно.
В тот же день мы уехали во Флоренцию.
— Свежо на дворе, плечи зябнут! — сказала она, пожимая плечами. — Какая драма! нездорова, невесела, осень на дворе, а осенью человек, как все звери, будто
уходит в себя. Вон и птицы уже улетают — посмотрите, как журавли летят! — говорила она, указывая высоко над Волгой на кривую линию черных точек в воздухе. — Когда кругом все делается мрачно, бледно, уныло, — и на душе становится уныло… Не правда ли?
Холодно, скучно, как осенью, когда у нас, на севере, все сжимается, когда и человек
уходит в себя, надолго отказываясь от восприимчивости внешних впечатлений, и делается грустен поневоле.
Неточные совпадения
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да
в землю сам
ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А про
себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам
ушла!
Ревность Левина еще дальше
ушла. Уже он видел
себя обманутым мужем,
в котором нуждаются жена и любовник только для того, чтобы доставлять им удобства жизни и удовольствия… Но, несмотря на то, он любезно и гостеприимно расспрашивал Васеньку об его охотах, ружье, сапогах и согласился ехать завтра.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая
уйти, но останавливаясь
в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к
себе этих шарлатанов.
Как будто было что-то
в этом такое, чего она не могла или не хотела уяснить
себе, как будто, как только она начинала говорить про это, она, настоящая Анна,
уходила куда-то
в себя и выступала другая, странная, чуждая ему женщина, которой он не любил и боялся и которая давала ему отпор.
Весь день этот, за исключением поездки к Вильсон, которая заняла у нее два часа, Анна провела
в сомнениях о том, всё ли кончено или есть надежда примирения и надо ли ей сейчас уехать или еще раз увидать его. Она ждала его целый день и вечером,
уходя в свою комнату, приказав передать ему, что у нее голова болит, загадала
себе: «если он придет, несмотря на слова горничной, то, значит, он еще любит. Если же нет, то, значит, всё конечно, и тогда я решу, что мне делать!..»