Неточные совпадения
День был тихий и ясный. На палубе жарко,
в каютах душно;
в воде +18°. Такую погоду хоть Черному морю впору. На правом берегу горел лес; сплошная зеленая масса выбрасывала из себя багровое пламя; клубы дыма слились
в длинную, черную, неподвижную полосу, которая висит над лесом… Пожар громадный, но кругом тишина и спокойствие, никому нет дела до
того, что гибнут леса. Очевидно, зеленое богатство принадлежит здесь одному только богу.
Вот этот-то мелкий фарватер и особенная картина, какую дают вместе Татарский и Сахалинский берега, послужили главною причиной
тому, что Сахалин долго считали
в Европе полуостровом.
Затем, плывя дальше на север вдоль западного берега, он рассчитывал, что найдет выход из Северо-Японского моря
в Охотское и
тем значительно сократит свой путь
в Камчатку; но чем выше подвигался он,
тем пролив становился всё мельче и мельче.
Постепенное равномерное повышение дна и
то, что
в проливе течение было почти незаметно, привели его к убеждению, что он находится не
в проливе, а
в заливе и что, стало быть, Сахалин соединен с материком перешейком.
Возвращался он назад, по-видимому, с неспокойною душой: когда
в Китае впервые попались ему на глаза записки Браутона,
то он «обрадовался немало».
Если они не открыли входа
в Амур,
то потому, что имели
в своем распоряжении самые скудные средства для исследования, а главное, — как гениальные люди, подозревали и почти угадывали другую правду и должны были считаться с ней.
Авторитет его предшественников, однако, был еще так велик, что когда он донес о своих открытиях
в Петербург,
то ему не поверили, сочли его поступок дерзким и подлежащим наказанию и «заключили» его разжаловать, и неизвестно, к чему бы это повело, если бы не заступничество самого государя, который нашел его поступок молодецким, благородным и патриотическим.
Между
тем барк уже лежал на боку…» Дальше Бошняк пишет, что, часто находясь
в обществе г-жи Невельской, он с товарищами не слыхал ни одной жалобы или упрека, — напротив, всегда замечалось
в ней спокойное и гордое сознание
того горького, но высокого положения, которое предназначило ей провидение.
Когда
в 1852 г. из Камчатки не пришли суда с провиантом,
то все находились
в более чем отчаянном положении.
Японцы первые стали исследовать Сахалин, начиная с 1613 г., но
в Европе придавали этому так мало значения, что когда впоследствии русские и японцы решали вопрос о
том, кому принадлежит Сахалин,
то о праве первого исследования говорили и писали только одни русские.
Теперешние карты неудовлетворительны, что видно хотя бы из
того, что суда, военные и коммерческие, часто садятся на мель и на камни, гораздо чаще, чем об этом пишут
в газетах.
Если судить по наружному виду,
то бухта идеальная, но, увы! — это только кажется так; семь месяцев
в году она бывает покрыта льдом, мало защищена от восточного ветра и так мелка, что пароходы бросают якорь
в двух верстах от берега.
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д.,
то он обиделся и сердито крикнул ей: «Я тебе не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко.
То, что было вчера мрачно и темно и так пугало воображение, теперь утопало
в блеске раннего утра; толстый, неуклюжий Жонкьер с маяком, «Три брата» и высокие крутые берега, которые видны на десятки верст по обе стороны, прозрачный туман на горах и дым от пожара давали при блеске солнца и моря картину недурную.
«Торговое дело» и «Торгово-комиссионный склад» — так называется эта скромная лавочка
в сохранившихся у меня печатном и рукописном прейскурантах — принадлежит ссыльнопоселенцу Л., бывшему гвардейскому офицеру, осужденному лет 12
тому назад Петербургским окружным судом за убийство.
Про него рассказывают, что когда он, идучи морем на Сахалин, захотел
в Сингапуре купить своей жене шёлковый платок и ему предложили разменять русские деньги на доллары,
то он будто бы обиделся и сказал: «Вот еще, стану я менять наши православные деньги на какие-то эфиопские!» И платок не был куплен.
Он образован, начитан и, кроме
того, обладает большою практическою опытностью, так как до своего назначения на Сахалин
в продолжение 18 лет заведовал каторгой на Каре; он красиво говорит и красиво пишет и производит впечатление человека искреннего, проникнутого гуманными стремлениями.
Я не могу забыть о
том удовольствии, какое доставляли мне беседы с ним, и как приятно
в первое время поражало постоянно высказываемое им отвращение к телесным наказаниям.
Говорили каждый за себя или один за всё селение, и так как ораторское искусство процветает на Сахалине,
то дело не обошлось и без речей;
в Дербинском поселенец Маслов
в своей речи несколько раз назвал начальство «всемилостивейшим правительством».
В одном селении, говоря о
том, что крестьяне из ссыльных теперь уже имеют право переезда на материк, он сказал: «А потом можете и на родину,
в Россию».]
Когда
в Аркове помощник смотрителя тюрьмы отрапортовал: «
В селении Аркове всё обстоит благополучно», барон указал ему на озимые и яровые всходы и сказал: «Всё благополучно, кроме только
того, что
в Аркове нет хлеба».
У меня
в кармане был корреспондентский бланок, но так как я не имел
в виду печатать что-либо о Сахалине
в газетах,
то, не желая вводить
в заблуждение людей, относившихся ко мне, очевидно, с полным доверием, я ответил: нет.
Его похвальное слово не мирилось
в сознании с такими явлениями, как голод, повальная проституция ссыльных женщин, жестокие телесные наказания, но слушатели должны были верить ему: настоящее
в сравнении с
тем, что происходило пять лет назад, представлялось чуть ли не началом золотого века.
Чтобы облегчить мой труд и сократить время, мне любезно предлагали помощников, но так как, делая перепись, я имел главною целью не результаты ее, а
те впечатления, которые дает самый процесс переписи,
то я пользовался чужою помощью только
в очень редких случаях.
Земляки заметно держатся друг друга, вместе ведут компанию, и, коли бегут,
то тоже вместе; туляк предпочитает идти
в совладельцы к туляку, бакинец к бакинцу.
Гладкий первого сплава, а первый сплав,
то есть первый «Доброволец», пришел на Сахалин
в 1879 г.
Для меня было особенно важно получать верные ответы от
тех, которые пришли сюда
в шестидесятых и семидесятых годах; мне хотелось не пропустить ни одного из них, что, по всей вероятности, не удалось мне.
Каждую женскую карточку я перечеркивал вдоль красным карандашом и нахожу, что это удобнее, чем иметь особую рубрику для отметки пола. Я записывал только наличных членов семьи; если мне говорили, что старший сын уехал во Владивосток на заработки, а второй служит
в селении Рыковском
в работниках,
то я первого не записывал вовсе, а второго заносил на карточку
в месте его жительства.
Когда я обращался к нему с каким-нибудь вопросом,
то лоб у него мгновенно покрывался потом и он отвечал: «Не могу знать, ваше высокоблагородие!» Обыкновенно спутник мой, босой и без шапки, с моею чернильницей
в руках, забегал вперед, шумно отворял дверь и
в сенях успевал что-то шепнуть хозяину — вероятно, свои предположения насчет моей переписи.
На Сахалине попадаются избы всякого рода, смотря по
тому, кто строил — сибиряк, хохол или чухонец, но чаще всего — это небольшой сруб, аршин
в шесть, двух — или трехоконный, без всяких наружных украшений, крытый соломой, корьем и редко тесом.
Чаще всего я встречал
в избе самого хозяина, одинокого, скучающего бобыля, который, казалось, окоченел от вынужденного безделья и скуки; на нем вольное платье, но по привычке шинель накинута на плечи по-арестантски, и если он недавно вышел из тюрьмы,
то на столе у него валяется фуражка без козырька.
Пока говоришь с ним,
в избу собираются соседи и начинается разговор на равные
темы: о начальстве, климате, женщинах…
Если я заставал дома одну только сожительницу,
то обыкновенно она лежала
в постели, отвечала на мои вопросы, зевая и потягиваясь, и, когда я уходил, опять ложилась.
Ссыльное население смотрело на меня, как на лицо официальное, а на перепись — как на одну из
тех формальных процедур, которые здесь так часты и обыкновенно ни к чему не ведут. Впрочем,
то обстоятельство, что я не здешний, не сахалинский чиновник, возбуждало
в ссыльных некоторое любопытство. Меня спрашивали...
Исследователи, когда отправляются
в глубь острова,
в тайгу,
то берут с собой американские консервы, красное вино, тарелки, вилки, подушки и всё, что только можно взвалить на плечи каторжным, заменяющим на Сахалине вьючных животных.
Один чиновник, который живет на Сахалине уже 10 лет, говорил мне, что когда он
в первый раз приехал
в Александровский пост,
то едва не утонул
в болоте.
Для новых людей и их канцелярий понадобилось новое место, так как
в Дуэ, где до
того времени находилось управление каторгой, было тесно и мрачно.
В настоящее время Александровск занимает на плане площадь около двух квадратных верст; но так как он уже слился со Слободкой и одною своею улицей подходит к селению Корсаковскому, чтобы
в самом недалеком будущем слиться с ним,
то размеры его
в самом деле более внушительны.
Если не считать квартир чиновников и офицеров и Солдатской слободки, где живут солдаты, женатые на свободных, — элемент подвижной, меняющийся здесь ежегодно, —
то всех хозяйств
в Александровске 298.
Если сюда прибавить свободное население, военную команду и
тех каторжных, которые ночуют
в тюрьме и не участвуют
в хозяйствах,
то получится цифра около 3000.
В Южном Сахалине, где урожай бывает ежегодно, есть селения,
в которых нет ни одной женщины, между
тем в сахалинском Париже одних лишь женщин свободного состояния, прибывших за мужьями добровольно из России, живет 158.
Из
тех, которые сели на участок
в 1881 г., не осталось ни одного; с 1882 г. сидят только 6, с 1883 г. — 4, с 1884 г. — 13, с 1885 г.
Допустим, что хозяева со своими женами и детьми, как ирландцы, питаются одним картофелем и что им хватает его на круглый год; но что едят
те 241 поселенцев и 358 каторжных обоего пола, которые проживают
в избах
в качестве сожителей, сожительниц, жильцов и работников?
Население здесь перебивается кое-как, но оно
тем не менее все-таки каждый день пьет чай, курит турецкий табак, ходит
в вольном платье, платит за квартиры; оно покупает дома у крестьян, отъезжающих на материк, и строит новые.
Тут много неясного, и я остановился на предположениях, что
в Александровске поселяются большею частью
те, которые приезжают сюда из России с деньгами, и что для населения большим подспорьем
в жизни служат нелегальные средства.
Сравнительно большое количество семейных объясняется не какими-либо особенностями хозяйств, располагающими к семейной, домовитой жизни, а случайностями: легкомыслием местной администрации, сажающей семейных на участки
в Александровске, а не
в более подходящем для этого месте, и
тою сравнительною легкостью, с какою здешний поселенец, благодаря своей близости к начальству и тюрьме, получает женщину.
Мы идем дальше,
в другие камеры, и здесь
та же ужасная нищета, которой так же трудно спрятаться под лохмотьями, как мухе под увеличительным стеклом,
та же сарайная жизнь,
в полном смысле нигилистическая, отрицающая собственность, одиночество, удобства, покойный сон.
О кухне, где при мне готовился обед для 900 человек, о провизии и о
том, как едят арестанты, я буду говорить
в особой главе.
Зимою же и
в дурную погоду,
то есть
в среднем почти 10 месяцев
в году, приходится довольствоваться только форточками и печами.
Его белье, пропитанное насквозь кожными отделениями, не просушенное и давно не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно не бывший
в бане, полный вшей, курящий дешевый табак, постоянно страдающий метеоризмом; его хлеб, мясо, соленая рыба, которую он часто вялит тут же
в тюрьме, крошки, кусочки, косточки, остатки щей
в котелке; клопы, которых он давит пальцами тут же на нарах, — всё это делает казарменный воздух вонючим, промозглым, кислым; он насыщается водяными парами до крайней степени, так что во время сильных морозов окна к утру покрываются изнутри слоем льда и
в казарме становится темно; сероводород, аммиачные и всякие другие соединения мешаются
в воздухе с водяными парами и происходит
то самое, от чего, по словам надзирателей, «душу воротит».