Епиходов. Собственно говоря, не касаясь других предметов, я должен выразиться о себе, между прочим, что судьба относится ко мне без сожаления, как буря к небольшому кораблю. Если, допустим, я ошибаюсь, тогда зачем же сегодня утром я просыпаюсь, к примеру сказать, гляжу, а у меня на груди страшной величины паук…
Вот такой. (Показывает обеими руками.) И тоже квасу возьмешь, чтобы напиться, а там, глядишь, что-нибудь в высшей степени неприличное, вроде таракана.
Неточные совпадения
Любовь Андреевна, как сейчас помню, еще молоденькая,
такая худенькая, подвела меня к рукомойнику,
вот в этой самой комнате, в детской.
Епиходов. Сейчас утренник, мороз в три градуса, а вишня вся в цвету. Не могу одобрить нашего климата. (Вздыхает.) Не могу. Наш климат не может способствовать в самый раз.
Вот, Ермолай Алексеич, позвольте вам присовокупить, купил я себе третьего дня сапоги, а они, смею вас уверить, скрипят
так, что нет никакой возможности. Чем бы смазать?
Любовь Андреевна(смеется). Ты все
такая же, Варя. (Привлекает ее к себе и целует.)
Вот выпью кофе, тогда все уйдем.
Лопахин. Ваш брат,
вот Леонид Андреич, говорит про меня, что я хам, я кулак, но это мне решительно все равно. Пускай говорит. Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные глаза глядели на меня, как прежде. Боже милосердный! Мой отец был крепостным у вашего деда и отца, но вы, собственно вы, сделали для меня когда-то
так много, что я забыл все и люблю вас, как родную… больше, чем родную.
Я стала тревожная, все беспокоюсь. Меня еще девочкой взяли к господам, я теперь отвыкла от простой жизни, и
вот руки белые-белые, как у барышни. Нежная стала,
такая деликатная, благородная, всего боюсь… Страшно
так. И если вы, Яша, обманете меня, то я не знаю, что будет с моими нервами.
Трофимов. Я, Ермолай Алексеич,
так понимаю: вы богатый человек, будете скоро миллионером.
Вот как в смысле обмена веществ нужен хищный зверь, который съедает все, что попадается ему на пути,
так и ты нужен.
Пищик. Я полнокровный, со мной уже два раза удар был, танцевать трудно, но, как говорится, попал в стаю, лай не лай, а хвостом виляй. Здоровье-то у меня лошадиное. Мой покойный родитель, шутник, царство небесное, насчет нашего происхождения говорил
так, будто древний род наш Симеоновых-Пищиков происходит будто бы от той самой лошади, которую Калигула посадил в сенате… (Садится.) Но
вот беда: денег нет! Голодная собака верует только в мясо… (Храпит и тотчас же просыпается.)
Так и я… могу только про деньги…
Пищик. Ну… Мне Дашенька говорила. А я теперь в
таком положении, что хоть фальшивые бумажки делай… Послезавтра триста десять рублей платить… Сто тридцать уже достал… (Ощупывает карманы, встревоженно.) Деньги пропали! Потерял деньги! (Сквозь слезы.) Где деньги? (Радостно).
Вот они, за подкладкой… Даже в пот ударило…
Любовь Андреевна. А я
вот, должно быть, ниже любви. (В сильном беспокойстве.) Отчего нет Леонида? Только бы знать: продано имение или нет? Несчастье представляется мне до
такой степени невероятным, что даже как-то не знаю, что думать, теряюсь… Я могу сейчас крикнуть… могу глупость сделать. Спасите меня, Петя. Говорите же что-нибудь, говорите…
А, ты назад идешь? (Хватает палку, поставленную около двери Фирсом.) Иди… Иди… Иди, я тебе покажу… А, ты идешь? Идешь?
Так вот же тебе… (Замахивается.)
Трофимов. Придумай что-нибудь поновее. Это старо и плоско. (Ищет калоши.) Знаешь, мы, пожалуй, не увидимся больше,
так вот позволь мне дать тебе на прощанье один совет: не размахивай руками! Отвыкни от этой привычки — размахивать. И тоже
вот строить дачи, рассчитывать, что из дачников со временем выйдут отдельные хозяева, рассчитывать
так — это тоже значит размахивать… Как-никак, все-таки я тебя люблю. У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа…
Лопахин. Я весной посеял маку тысячу десятин, и теперь заработал сорок тысяч чистого. А когда мой мак цвел, что это была за картина!
Так вот я, говорю, заработал сорок тысяч и, значит, предлагаю тебе взаймы, потому что могу. Зачем же нос драть? Я мужик… попросту.
Оставь, оставь… Дай мне хоть двести тысяч, не возьму. Я свободный человек. И все, что
так высоко и дорого цените вы все, богатые и нищие, не имеет надо мной ни малейшей власти,
вот как пух, который носится по воздуху. Я могу обходиться без вас, я могу проходить мимо вас, я силен и горд. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!
Епиходов. Долголетний Фирс, по моему окончательному мнению, в починку не годится, ему надо к праотцам. А я могу ему только завидовать. (Положил чемодан на картонку со шляпой и раздавил.) Ну,
вот, конечно.
Так и знал. (Уходит.)
А дойдет до вас слух, что мне конец пришел, вспомните
вот эту самую… лошадь и скажите: «Был на свете
такой, сякой… Симеонов-Пищик… царство ему небесное»…