Неточные совпадения
Я не буду говорить о том, что основные понятия, из которых выводится у Гегеля определение
прекрасного], теперь уже признаны не выдерживающими критики; не буду говорить и о том, что
прекрасное [у Гегеля]
является только «призраком», проистекающим от непроницательности взгляда, не просветленного философским мышлением, перед которым исчезает кажущаяся полнота проявления идеи в отдельном предмете, так что [по системе Гегеля] чем выше развито мышление, тем более исчезает перед ним
прекрасное, и, наконец, для вполне развитого мышления есть только истинное, а
прекрасного нет; не буду опровергать этого фактом, что на самом деле развитие мышления в человеке нисколько не разрушает в нем эстетического чувства: все это уже было высказано много раз.
Оно высказывает только, что в тех разрядах предметов и явлений, которые могут достигать красоты,
прекрасными кажутся лучшие предметы и явления; но не объясняет, почему самые разряды предметов и явлений разделяются на такие, в которых
является красота, и другие, в которых мы не замечаем ничего
прекрасного.
Определяя
прекрасное как полное проявление идеи в отдельном существе, мы необходимо придем к выводу: «
прекрасное в действительности только призрак, влагаемый в нее нашею фантазиею»; из этого будет следовать, что «собственно говоря,
прекрасное создается нашею фантазиею, а в действительности (или, [по Гегелю]: в природе) истинно
прекрасного нет»; из того, что в природе нет истинно
прекрасного, будет следовать, что «искусство имеет своим источником стремление человека восполнить недостатки
прекрасного в объективной действительности» и что «
прекрасное, создаваемое искусством, выше
прекрасного в объективной действительности», — все эти мысли составляют сущность [гегелевской эстетики и
являются в ней] не случайно, а по строгому логическому развитию основного понятия о
прекрасном.
Напротив того, из определения «
прекрасное есть жизнь» будет следовать, что истинная, высочайшая красота есть именно красота, встречаемая человеком в мире действительности, а не красота, создаваемая искусством; происхождение искусства должно быть при таком воззрении на красоту в действительности объясняемо из совершенно другого источника; после того и существенное значение искусства
явится совершенно в другом свете.
[По гегелевской системе] чистое единство идеи и образа есть то, что называется собственно
прекрасным; но не всегда бывает равновесие между образом и идеею; иногда идея берет перевес над образом и,
являясь нам в своей всеобщности, бесконечности, переносит нас в область абсолютной идеи, в область бесконечного — это называется возвышенным (das Erhabene); иногда образ подавляет, искажает идею — это называется комическим (das Komische).
В одно время личность бывает исполнена сознанием своей нравственной цели,
является так, как есть,
прекрасною в глубочайшем смысле слова; но в другое время человек занят бывает чем-нибудь имеющим только посредственную связь с целью жизни его, и при этом истинное содержание характера не проявляется в выражении лица; иногда человек бывает занят делом, возлагаемым на него только житейскою или жизненною необходимостью, и при этом всякое высшее выражение погребено под равнодушием или скукою, неохотою.
Но, по их мнению, красота должна быть однообразна в своей вечности, не только вечна; потому против
прекрасного в действительности
является новое обвинение.
Сюда, во-первых, принадлежат различные житейские стремления и потребности художника, не позволяющие ему быть только художником и более ничем; во-вторых, его умственные и нравственные взгляды, также не позволяющие ему думать при исполнении исключительно только о красоте; в-третьих, накоиец, идея художественного создания
является у художника обыкновенно не вследствие одного только стремления создать
прекрасное: поэт, достойный своего имени, обыкновенно хочет в своем произведении передать нам свои мысли, свои взгляды, свои чувства, а не исключительно только созданную им красоту.
Природа и жизнь производят
прекрасное, не заботясь о красоте, она
является в действительности без усилия, и, следовательно, без заслуги в наших глазах, без права на сочувствие, без права на снисхождение; да и к чему снисхождение, когда
прекрасного в действительности так много!
Но красота и любовь еще
прекраснее — и вот (большею частью совершенно некстати) на первом плане драмы, повести, романа и т. д.
является любовь.
Любочка замечталась тоже. Глядя на свои беленькие, как у барышни, нежные ручки, думала девушка о том, что ждет ее впереди… Ужели же все та же трудовая жизнь бедной сельской школьной учительницы, а в лучшем случае городской? Ужели не
явится прекрасный принц, как в сказке, и не освободит ее, Любочку, всеми признанную красавицу, из этой тюрьмы труда и беспросветной рабочей доли? Не освободит, не возьмет замуж, не станет лелеять и холить, и заботиться о ней всю жизнь…
Неточные совпадения
Вронский назвал гостей. — Обед был
прекрасный, и гонка лодок, и всё это было довольно мило, но в Москве не могут без ridicule. [смешного.]
Явилась какая-то дама, учительница плаванья Шведской королевы, и показывала свое искусство.
Она очень легко убеждалась, что Константин Леонтьев такой же революционер, как Михаил Бакунин, и ее похвалы уму и знаниям Клима довольно быстро приучили его смотреть на нее, как на оселок, об который он заостряет свои мысли. Но
являлись моменты и разноречий с нею, первый возник на дебюте Алины Телепневой в «
Прекрасной Елене».
Она одевала излияние сердца в те краски, какими горело ее воображение в настоящий момент, и веровала, что они верны природе, и спешила в невинном и бессознательном кокетстве
явиться в
прекрасном уборе перед глазами своего друга.
— Случилось так, — продолжал я, — что вдруг, в одно
прекрасное утро,
явилась за мною друг моего детства, Татьяна Павловна, которая всегда
являлась в моей жизни внезапно, как на театре, и меня повезли в карете и привезли в один барский дом, в пышную квартиру.
На ночь нас развели по разным комнатам. Но как особых комнат было только три, и в каждой по одной постели, то пришлось по одной постели на двоих. Но постели таковы, что на них могли бы лечь и четверо. На другой день, часу в восьмом, Ферстфельд
явился за нами в кабриолете, на паре
прекрасных лошадей.