Неточные совпадения
Но историки и психологи говорят, что в каждом частном факте общая причина «индивидуализируется» (по их выражению) местными, временными, племенными и личными элементами, и будто
бы они-то, особенные-то элементы, и важны, — то есть, что все ложки
хотя и ложки, но каждый хлебает суп или щи тою ложкою, которая у него, именно вот у него в руке, и что именно вот эту-то ложку надобно рассматривать.
— Я и не употребляла б их, если
бы полагала, что она будет вашею женою. Но я и начала с тою целью, чтобы объяснить вам, что этого не будет и почему не будет. Дайте же мне докончить. Тогда вы можете свободно порицать меня за те выражения, которые тогда останутся неуместны по вашему мнению, но теперь дайте мне докончить. Я
хочу сказать, что ваша любовница, это существо без имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…
Или уж она так озлоблена на мать, что и то самое дело, в котором обе должны
бы действовать заодно, она
хочет вести без матери?
Если
бы я
хотел сочинять эффектные столкновения, я б и дал этому положению трескучую развязку: но ее не было на деле; если б я
хотел заманивать неизвестностью, я
бы не стал говорить теперь же, что ничего подобного не произошло; но я пишу без уловок, и потому вперед говорю: трескучего столкновения не будет, положение развяжется без бурь, без громов и молний.
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так, как держал
бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он не
хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это не любопытно?
Впрочем, скорее всего, действительно, девушка гордая, холодная, которая
хочет войти в большой свет, чтобы господствовать и блистать, ей неприятно, что не нашелся для этого жених получше; но презирая жениха, она принимает его руку, потому что нет другой руки, которая ввела
бы ее туда, куда хочется войти.
Верочка взяла первые ноты, какие попались, даже не посмотрев, что это такое, раскрыла тетрадь опять, где попалось, и стала играть машинально, — все равно, что
бы ни сыграть, лишь
бы поскорее отделаться. Но пьеса попалась со смыслом, что-то из какой-то порядочной оперы, и скоро игра девушки одушевилась. Кончив, она
хотела встать.
Да и я сам,
хотя полюбил ученье, стал ли
бы тратить время на него, если
бы не думал, что трата вознаградится с процентами?
Если
бы я
хотел заботиться о том, что называется у нас художественностью, я скрыл
бы отношения Марьи Алексевны к Лопухову, рассказ о которых придает этой части романа водевильный характер.
Ошибаться может каждый, ошибки могут быть нелепы, если человек судит о вещах, чуждых его понятиям; но было
бы несправедливо выводить из нелепых промахов Марьи Алексевны, что ее расположение к Лопухову основывалось лишь на этих вздорах: нет, никакие фантазии о богатой невесте и благочестии Филиппа Эгалите ни на минуту не затмили
бы ее здравого смысла, если
бы в действительных поступках и словах Лопухова было заметно для нее
хотя что-нибудь подозрительное.
Конечно, если
бы Марья Алексевна знала
хотя половину того, что знают эти писатели, у ней достало
бы ума сообразить, что Лопухов плохая компания для нее.
Племянник, вместо того чтобы приезжать, приходил, всматривался в людей и, разумеется, большею частию оставался недоволен обстановкою: в одном семействе слишком надменны; в другом — мать семейства хороша, отец дурак, в третьем наоборот, и т. д., в иных и можно
бы жить, да условия невозможные для Верочки; или надобно говорить по — английски, — она не говорит; или
хотят иметь собственно не гувернантку, а няньку, или люди всем хороши, кроме того, что сами бедны, и в квартире нет помещения для гувернантки, кроме детской, с двумя большими детьми, двумя малютками, нянькою и кормилицею.
Действительно, Лопухов нашел в г-же Б. женщину умную, добрую, без претензий,
хотя по службе мужа, по своему состоянию, родству она
бы иметь большие претензия.
При ее положении в обществе, при довольно важных должностных связях ее мужа, очень вероятно, даже несомненно, что если
бы она уж непременно
захотела, чтобы Верочка жила у нее, то Марья Алексевна не могла
бы ни вырвать Верочку из ее рук, ни сделать серьезных неприятностей ни ей, ни ее мужу, который был
бы официальным ответчиком по процессу и за которого она боялась.
(«Экая шельма какой! Сам-то не пьет. Только губы приложил к своей ели-то. А славная эта ель, — и будто кваском припахивает, и сила есть, хорошая сила есть. Когда Мишку с нею окручу, водку брошу, все эту ель стану пить. — Ну, этот ума не пропьет! Хоть
бы приложился, каналья! Ну, да мне же лучше. А поди, чай, ежели
бы захотел пить, здоров пить».)
— Так, так, Верочка. Всякий пусть охраняет свою независимость всеми силами, от всякого, как
бы ни любил его, как
бы ни верил ему. Удастся тебе то, что ты говоришь, или нет, не знаю, но это почти все равно: кто решился на это, тот уже почти оградил себя: он уже чувствует, что может обойтись сам собою, отказаться от чужой опоры, если нужно, и этого чувства уже почти довольно. А ведь какие мы смешные люди, Верочка! ты говоришь: «не
хочу жить на твой счет», а я тебя хвалю за это. Кто же так говорит, Верочка?
Я рад был
бы стереть вас с лица земли, но я уважаю вас: вы не портите никакого дела; теперь вы занимаетесь дурными делами, потому что так требует ваша обстановка, но дать вам другую обстановку, и вы с удовольствием станете безвредны, даже полезны, потому что без денежного расчета вы не
хотите делать зла, а если вам выгодно, то можете делать что угодно, — стало быть, даже и действовать честно и благородно, если так будет нужно.
— А какое влияние имеет на человека заботливость других, — сказал Лопухов: — ведь он и сам отчасти подвергается обольщению, что ему нужна, бог знает, какая осторожность, когда видит, что из — за него тревожатся. Ведь вот я мог
бы выходить из дому уже дня три, а все продолжал сидеть. Ныне поутру
хотел выйти, и еще отложил на день для большей безопасности.
— Я
хочу поговорить с вами о том, что вы вчера видели, Вера Павловна, — сказала она, — она несколько времени затруднялась, как ей продолжать: — мне не хотелось
бы, чтобы вы дурно подумали о нем, Вера Павловна.
Он послушал и говорит: «Нет, у вас плохо придумано; я
бы вот и
хотел верить, да нельзя».
Помехи являлись, и Кирсанов не только не выставлял их, а, напротив, жалел (да и то лишь иногда, жалеть часто не годилось
бы), что встретилась такая помеха; помехи являлись все такие натуральные, неизбежные, что частенько сами Лопуховы гнали его от себя, напоминая, что он забыл обещание ныне быть дома, потому что у него
хотели быть такой-то и такой-то из знакомых, от которых ему не удалось отвязаться…
Но ведь я и теперь смотрю на этих студентов, как на младших братьев, и я не всегда
бы хотела превращаться непременно в Верочку, когда
хочу отдыха от серьезных мыслей и труда.
Вера Павловна иногда
хочет такого веселья, при котором
бы оставаться Верою Павловною.
— Ах, пустяки! Мне только и приснилось, что я тебе сказала, что ты мало ласкаешь меня. А теперь мне хорошо. Зачем мы не жили с тобою всегда так? Тогда мне не приснился
бы этот гадкий сон, страшный, гадкий, я не
хочу помнить его!
— Я
хотел только сказать, Верочка, что, принимая в соображение наши выгоды, нам было
бы хорошо…
«Мой милый, никогда не была я так сильно привязана к тебе, как теперь. Если б я могла умереть за тебя! О, как
бы я была рада умереть, если
бы ты от этого стал счастливее! Но я не могу жить без него. Я обижаю тебя, мой милый, я убиваю тебя, мой друг, я не
хочу этого. Я делаю против своей воли. Прости меня, прости меня».
— Разумеется, она и сама не знала, слушает она, или не слушает: она могла
бы только сказать, что как
бы там ни было, слушает или не слушает, но что-то слышит, только не до того ей, чтобы понимать, что это ей слышно; однако же, все-таки слышно, и все-таки расслушивается, что дело идет о чем-то другом, не имеющем никакой связи с письмом, и постепенно она стала слушать, потому что тянет к этому: нервы
хотят заняться чем-нибудь, не письмом, и хоть долго ничего не могла понять, но все-таки успокоивалась холодным и довольным тоном голоса мужа; а потом стала даже и понимать.
— Да ведь у тебя не приготовлены вещи, как же ты поедешь? Собирайся, если
хочешь: как увидишь, так и сделаешь. Только я тебя просил
бы вот о чем: подожди моего письма. Оно придет завтра же; я напишу и отдам его где-нибудь на дороге. Завтра же получишь, подожди, прошу тебя.
Сказать, что он
хочет быть бурлаком, показалось
бы хозяину судна и бурлакам верхом нелепости, и его не приняли
бы; но он сел просто пассажиром, подружившись с артелью, стал помогать тянуть лямку и через неделю запрягся в нее как следует настоящему рабочему; скоро заметили, как он тянет, начали пробовать силу, — он перетягивал троих, даже четверых самых здоровых из своих товарищей; тогда ему было 20 лет, и товарищи его по лямке окрестили его Никитушкою Ломовым, по памяти героя, уже сошедшего тогда со сцены.
И действительно, он не навязывал: никак нельзя было спастись от того, чтоб он, когда находил это нужным, не высказал вам своего мнения настолько, чтобы вы могли понять, о чем и в каком смысле он
хочет говорить; но он делал это в двух — трех словах и потом спрашивал: «Теперь вы знаете, каково было
бы содержание разговора; находите ли вы полезным иметь такой разговор?» Если вы сказали «нет», он кланялся и отходил.
— Философ, натурально, не взял; но русский будто
бы все-таки положил у банкира деньги на его имя и написал ему так: «Деньгами распоряжайтесь, как
хотите, хоть, бросьте в воду, а мне их уже не можете возвратить, меня вы не отыщете», — и будто б эти деньги так и теперь лежат у банкира.
Рахметов просидит вечер, поговорит с Верою Павловною; я не утаю от тебя ни слова из их разговора, и ты скоро увидишь, что если
бы я не
хотел передать тебе этого разговора, то очень легко было
бы и не передавать его, и ход событий в моем рассказе нисколько не изменился
бы от этого умолчания, и вперед тебе говорю, что когда Рахметов, поговорив с Верою Павловною, уйдет, то уже и совсем он уйдет из этого рассказа, и что не будет он ни главным, ни неглавным, вовсе никаким действующим лицом в моем романе.
— Бесчувственность к Маше — только проступок, а не преступление: Маша не погибла оттого, что терла
бы себе слипающиеся глаза лишний час, — напротив, она делала это с приятным чувством, что исполняет своей долг. Но за мастерскую я, действительно,
хочу грызть вас.
Будь оно внушено человеком, менее заслуживающим его,
хотя все-таки достойным, оно было
бы слабее.
Лопухов очень хорошо знал, что все, что думает теперь про себя он, и думает про него Рахметов (и думает Мерцалов, и думает Мерцалова, и думает тот офицер, который боролся с ним на островах), стала
бы через несколько времени думать про него и Вера Павловна,
хотя ей никто этого не скажет.
Она сейчас же увидела
бы это, как только прошла
бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла
бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла
бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось
бы это бремя; ведь
хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась
бы до этого через неделю, но тогда это было
бы для меня уж не важно, я и без того была
бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась
бы целую неделю.
Саша ее репетитор по занятиям медициною, но еще больше нужна его помощь по приготовлению из тех предметов гимназического курса для экзамена, заниматься которыми ей одной было
бы уж слишком скучно; особенно ужасная вещь — это математика: едва ли не еще скучнее латинский язык; но нельзя, надобно поскучать над ними, впрочем, не очень же много: для экзамена, заменяющего гимназический аттестат, в медицинской академии требуется очень, очень немного: например, я не поручусь, что Вера Павловна когда-нибудь достигнет такого совершенства в латинском языке, чтобы перевести
хотя две строки из Корнелия Непота, но она уже умеет разбирать латинские фразы, попадающиеся в медицинских книгах, потому что это знание, надобное ей, да и очень не мудреное.
А мне нужно счастье, я не
хочу никаких страданий, и я говорю им: не делайте того, за что вас стали
бы мучить; знайте мою волю теперь лишь настолько, насколько можете знать ее без вреда себе.
— Да, ты можешь. Твое положение очень счастливое. Тебе нечего бояться. Ты можешь делать все, что
захочешь. И если ты будешь знать всю мою волю, от тебя моя воля не
захочет ничего вредного тебе: тебе не нужно желать, ты не будешь желать ничего, за что стали
бы мучить тебя незнающие меня. Ты теперь вполне довольна тем, что имеешь; ни о чем другом, ни о ком другом ты не думаешь и не будешь думать. Я могу открыться тебе вся.
«Видишь, на это скучно было
бы смотреть, тут было
бы скучно жить, — говорит младшая сестра, — я так не
хочу».
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и не подумал
бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще: увезти девушку из дому, и пусть она венчается, с кем
хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с мужем она стала
бы держаться за дрянного человека, когда
бы уж и увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем убить. Потому и оставалось одно средство — убить или дать возможность образумиться.
А впрочем, любили ль они друг друга? Начать
хотя с нее. Был один случай, в котором выказалась с ее стороны заботливость о Бьюмонте, но как же и кончился этот случай! Вовсе не так, как следовало
бы ожидать по началу. Бьюмонт заезжал к Полозовым решительно каждый день, иногда надолго, иногда ненадолго. но все-таки каждый день; на этом-то и была основана уверенность Полозова, что он
хочет сватать Катерину Васильевну; других оснований для такой надежды не было. Но вот однажды прошел вечер, Бьюмонта нет.