Неточные совпадения
— Ну,
Вера, хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать
говорит правду, а то все на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо, не стану
говорить, не расстраивайся. А я вчера так и заснула у тебя в комнате, может, наговорила чего лишнего. Я вчера не в своем виде была. Ты не верь тому, что я
с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь? не верь.
—
Вера, ты
с ума сошла, —
говорила Марья Алексевна задыхающимся голосом.
— Мы все
говорили обо мне, — начал Лопухов: — а ведь это очень нелюбезно
с моей стороны, что я все
говорил о себе. Теперь я хочу быть любезным, —
говорить о вас!
Вера Павловна. Знаете, я был о вас еще гораздо худшего мнения, чем вы обо мне. А теперь… ну, да это после. Но все-таки, я не умею отвечать себе на одно. Отвечайте вы мне. Скоро будет ваша свадьба?
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл
с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу
с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он
говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не
говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо
с его стороны.
— Данилыч, а ведь я ее спросила про ихнее заведенье. Вы,
говорю, не рассердитесь, что я вас спрошу: вы какой
веры будете? — Обыкновенно какой, русской,
говорит. — А супружник ваш? — Тоже,
говорит, русской. — А секты никакой не изволите содержать? — Никакой,
говорит: а вам почему так вздумалось? — Да вот почему, сударыня, барыней ли, барышней ли, не знаю, как вас назвать: вы
с муженьком-то живете ли? — засмеялась; живем,
говорит.
Выехав на свою дорогу, Жюли пустилась болтать о похождениях Адели и других: теперь m-lle Розальская уже дама, следовательно, Жюли не считала нужным сдерживаться; сначала она
говорила рассудительно, потом увлекалась, увлекалась, и стала описывать кутежи
с восторгом, и пошла, и пошла;
Вера Павловна сконфузилась, Жюли ничего не замечала...
— Ах, как вы надоели
с вашею реальностью и фантастичностью! Давно понятно, а они продолжают толковать! —
говорит Вера Павловна.
—
Вера Павловна, вы образованная дама, вы такая чистая и благородная, —
говорит Марья Алексевна, и голос ее дрожит от злобы, — вы такая добрая… как же мне, грубой и злой пьянице, разговаривать
с вами?
Но когда кончился месяц,
Вера Павловна пришла в мастерскую
с какою-то счетною книгою, попросила своих швей прекратить работу и послушать, что она будет
говорить.
— Дмитрий ничего, хорош: еще дня три — четыре будет тяжеловато, но не тяжеле вчерашнего, а потом станет уж и поправляться. Но о вас,
Вера Павловна, я хочу
поговорить с вами серьезно. Вы дурно делаете: зачем не спать по ночам? Ему совершенно не нужна сиделка, да и я не нужен. А себе вы можете повредить, и совершенно без надобности. Ведь у вас и теперь нервы уж довольно расстроены.
Проницательный читатель, — я объясняюсь только
с читателем: читательница слишком умна, чтобы надоедать своей догадливостью, потому я
с нею не объясняюсь,
говорю это раз — навсегда; есть и между читателями немало людей не глупых:
с этими читателями я тоже не объясняюсь; но большинство читателей, в том числе почти все литераторы и литературщики, люди проницательные,
с которыми мне всегда приятно беседовать, — итак, проницательный читатель
говорит: я понимаю, к чему идет дело; в жизни
Веры Павловны начинается новый роман; в нем будет играть роль Кирсанов; и понимаю даже больше: Кирсанов уже давно влюблен в
Веру Павловну, потому-то он и перестал бывать у Лопуховых.
— Сашенька, друг мой, как я рада, что встретила тебя! — девушка все целовала его, и смеялась, и плакала. Опомнившись от радости, она сказала: — нет,
Вера Павловна, о делах уж не буду
говорить теперь. Не могу расстаться
с ним. Пойдем, Сашенька, в мою комнату.
— Я хочу
поговорить с вами о том, что вы вчера видели,
Вера Павловна, — сказала она, — она несколько времени затруднялась, как ей продолжать: — мне не хотелось бы, чтобы вы дурно подумали о нем,
Вера Павловна.
— Нет,
Вера Павловна, у меня другое чувство. Я вам хочу сказать, какой он добрый; мне хочется, чтобы кто-нибудь знал, как я ему обязана, а кому сказать кроме вас? Мне это будет облегчение. Какую жизнь я вела, об этом, разумеется, нечего
говорить, — она у всех таких бедных одинакая. Я хочу сказать только о том, как я
с ним познакомилась. Об нем так приятно
говорить мне; и ведь я переезжаю к нему жить, — надобно же вам знать, почему я бросаю мастерскую.
— Я ходила по Невскому,
Вера Павловна; только еще вышла, было еще рано; идет студент, я привязалась к нему. Он ничего не сказал а перешел на другую сторону улицы. Смотрит, я опять подбегаю к нему, схватила его за руку. «Нет, я
говорю, не отстану от вас, вы такой хорошенький». «А я вас прошу об этом, оставьте меня», он
говорит. «Нет, пойдемте со мной». «Незачем». «Ну, так я
с вами пойду. Вы куда идете? Я уж от вас ни за что не отстану». — Ведь я была такая бесстыдная, хуже других.
Прошло месяца четыре. Заботы о Крюковой, потом воспоминания о ней обманули Кирсанова: ему казалось, что теперь он безопасен от мыслей о
Вере Павловне: он не избегал ее, когда она, навещая Крюкову, встречалась и
говорила с ним, «потом, когда она старалась развлечь его. Пока он грустит, оно и точно, в его сознательных чувствах к
Вере Павловне не было ничего, кроме дружеской признательности за ее участие.
«16 августа», то есть, на другой день после прогулки на острова, ведь она была именно 15–го, думает
Вера Павловна: «миленький все время гулянья
говорил с этим Рахметовым, или, как они в шутку зовут его, ригористом, и
с другими его товарищами.
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора
с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет на
Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи
с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека, не имеющего на душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно
говорит он, — если бы вы были самая злая сплетница и смотрели на него
с величайшим желанием найти что-нибудь не так, вы все-таки не увидели бы в нем ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
— Я не хочу
с ним видеться, я скажу ему, чтобы он перестал бывать у нас, —
говорила Вера Павловна.
— Со мною нельзя так
говорить, —
Вера Павловна встала, — я не позволю
говорить с собою темными словами. Осмелься сказать, что ты хотел сказать!
Генеалогия главных лиц моего рассказа:
Веры Павловны Кирсанова и Лопухова не восходит, по правде
говоря, дальше дедушек
с бабушками, и разве
с большими натяжками можно приставить сверху еще какую-нибудь прабабушку (прадедушка уже неизбежно покрыт мраком забвения, известно только, что он был муж прабабушки и что его звали Кирилом, потому что дедушка был Герасим Кирилыч).
— Ах! — вскрикнула
Вера Павловна: — я не то сказала, зачем? — Да, вы сказали только, что согласны слушать меня. Но уже все равно. Надобно же было когда-нибудь сжечь. —
Говоря эти слова, Рахметов сел. — И притом осталась копия
с записки. Теперь,
Вера Павловна, я вам выражу свое мнение о деле. Я начну
с вас. Вы уезжаете. Почему?
— А, теперь знаю, —
говорит проницательный читатель: — Рахметов выведен затем, чтобы произнесть приговор о
Вере Павловне и Лопухове, он нужен для разговора
с Верою Павловною.
Конечно, Лопухов во второй записке
говорит совершенно справедливо, что ни он Рахметову, ни Рахметов ему ни слова не сказал, каково будет содержание разговора Рахметова
с Верою Павловною; да ведь Лопухов хорошо знал Рахметова, и что Рахметов думает о каком деле, и как Рахметов будет
говорить в каком случае, ведь порядочные люди понимают друг друга, и не объяснившись между собою; Лопухов мог бы вперед чуть не слово в слово написать все, что будет
говорить Рахметов
Вере Павловне, именно потому-то он и просил Рахметова быть посредником.
Это принес кондуктор,
Вера Павловна, приехал
с вечерним поездом:
говорит, как обещался, так и сделал, для скорости взял извозчика».
— Саша, какой милый этот NN (
Вера Павловна назвала фамилию того офицера, через которого хотела познакомиться
с Тамберликом, в своем страшном сне), — он мне привез одну новую поэму, которая еще не скоро будет напечатана, —
говорила Вера Павловна за обедом. — Мы сейчас же после обеда примемся читать, — да? Я ждала тебя, — все
с тобою вместе, Саша. А очень хотелось прочесть.
— Саша, договорим же то, о чем не договорили вчера. Это надобно, потому что я собираюсь ехать
с тобою: надобно же тебе знать зачем, —
говорила Вера Павловна поутру.
Например, нейтральные и ненейтральные комнаты строго различаются; но разрешение на допуск в ненейтральные комнаты установлено раз навсегда для известного времени дня: это потому, что две из трех граней дня перенесены в ненейтральные комнаты; установился обычай пить утренний чай в ее комнате, вечерний чай в его комнате; вечерний чай устраивается без особенных процедур; слуга, все тот же Степан, вносит в комнату Александра самовар и прибор, и только; но
с утренним чаем особая манера: Степан ставит самовар и прибор на стол в той нейтральной комнате, которая ближе к комнате
Веры Павловны, и
говорит Александру Матвеичу, что самовар подан, то есть
говорит, если находит Александра Матвеича в его кабинете; но если не застает?
Поговоривши со мною
с полчаса и увидев, что я, действительно, сочувствую таким вещам,
Вера Павловна повела меня в свою мастерскую, ту, которою она сама занимается (другую, которая была устроена прежде, взяла на себя одна из ее близких знакомых, тоже очень хорошая молодая дама), и я перескажу тебе впечатления моего первого посещения; они были так новы и поразительны, что я тогда же внесла их в свой дневник, который был давно брошен, но теперь возобновился по особенному обстоятельству, о котором, быть может, я расскажу тебе через несколько времени.
Я тут же познакомилась
с некоторыми из девушек;
Вера Павловна сказала цель моего посещения: степень их развития была неодинакова; одни
говорили уже совершенно языком образованного общества, были знакомы
с литературою, как наши барышни, имели порядочные понятия и об истории, и о чужих землях, и обо всем, что составляет обыкновенный круг понятий барышень в нашем обществе; две были даже очень начитаны.
Вера Павловна занималась делами, иногда подходила ко мне, а я
говорила с девушками, и таким образом мы дождались обеда. Он состоит, по будням, из трех блюд. В тот день был рисовый суп, разварная рыба и телятина. После обеда на столе явились чай и кофе. Обед был настолько хорош, что я поела со вкусом и не почла бы большим лишением жить на таком обеде.
Катерина Васильевна стала собирать все свои воспоминания о
Вере Павловне, но в них только и нашлось первое впечатление, которое сделала на нее
Вера Павловна; она очень живо описала ее наружность, манеру
говорить, все что бросается в глаза в минуту встречи
с новым человеком; но дальше, дальше у нее в воспоминаниях уже, действительно, не было почти ничего, относящегося к
Вере Павловне: мастерская, мастерская, мастерская, — и объяснения
Веры Павловны о мастерской; эти объяснения она все понимала, но самой
Веры Павловны во все следующее время, после первых слов встречи, она уж не понимала.
— Он лучше
говорит по — русски, нежели по — английски,
говорили вы? —
с волнением спросила
Вера Павловна.
Начинается так: Катерина Васильевна, возводя глаза к небу и томно вздыхая,
говорит: «Божественный Шиллер, упоение души моей!»
Вера Павловна
с достоинством возражает: «Но прюнелевые ботинки магазина Королева так же прекрасны», — и подвигает вперед ногу.