Неточные совпадения
«Мы бедны, —
говорила песенка, — но мы рабочие люди, у нас здоровые руки. Мы темны, но мы
не глупы
и хотим света. Будем учиться — знание освободит нас; будем трудиться — труд обогатит нас, — это дело пойдет, — поживем, доживем —
Читатель
не ограничивается такими легкими заключениями, — ведь у мужчины мыслительная способность
и от природы сильнее, да
и развита гораздо больше, чем у женщины; он
говорит, — читательница тоже, вероятно, думает это, но
не считает нужным
говорить,
и потому я
не имею основания спорить с нею, — читатель
говорит: «я знаю, что этот застрелившийся господин
не застрелился».
Я хватаюсь за слово «знаю»
и говорю: ты этого
не знаешь, потому что этого тебе еще
не сказано, а ты знаешь только то, что тебе скажут; сам ты ничего
не знаешь,
не знаешь даже того, что тем, как я начал повесть, я оскорбил, унизил тебя.
Когда я
говорю, что у меня нет ни тени художественного таланта
и что моя повесть очень слаба по исполнению, ты
не вздумай заключить, будто я объясняю тебе, что я хуже тех твоих повествователей, которых ты считаешь великими, а мой роман хуже их сочинений.
По должности он
не имел доходов; по дому — имел, но умеренные: другой получал бы гораздо больше, а Павел Константиныч, как сам
говорил, знал совесть; зато хозяйка была очень довольна им,
и в четырнадцать лет управления он скопил тысяч до десяти капитала.
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику
и дольше обыкновенного стояла у него,
и все
говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену
и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь
и ты много потрудилась»,
и после
не то чтобы драться да ругаться, как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
Платья
не пропали даром: хозяйкин сын повадился ходить к управляющему
и, разумеется, больше
говорил с дочерью, чем с управляющим
и управляющихой, которые тоже, разумеется, носили его на руках. Ну,
и мать делала наставления дочери, все как следует, — этого нечего
и описывать, дело известное.
Только
и сказала Марья Алексевна, больше
не бранила дочь, а это какая же брань? Марья Алексевна только вот уж так
и говорила с Верочкою, а браниться на нее давно перестала,
и бить ни разу
не била с той поры, как прошел слух про начальника отделения.
— Знаю: коли
не о свадьбе, так известно о чем. Да
не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой много
говорить,
и так лишнее наговорила: девушкам
не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего
не понимает. Так будешь с ним
говорить, как я тебе велю?
— Дурак! вот брякнул, — при Верочке-то!
Не рада, что
и расшевелила! правду пословица
говорит:
не тронь дерма,
не воняет! Эко бухнул! Ты
не рассуждай, а скажи: должна дочь слушаться матери?
«Ты,
говорят, нечестная!» Вот
и отец твой, — тебе-то он отец, это Наденьке
не он был отец, — голый дурак, а тоже колет мне глаза, надругается!
Ну, меня
и взяла злость: а когда,
говорю, по — вашему я
не честная, так я
и буду такая!
— Это удивительно! но она великолепна! Почему она
не поступит на сцену? Впрочем, господа, я
говорю только о том, что я видела. Остается вопрос, очень важный: ее нога? Ваш великий поэт Карасен,
говорили мне, сказал, что в целой России нет пяти пар маленьких
и стройных ног.
— Бюст очень хорош, — сказал Сторешников, ободрявшийся выгодными отзывами о предмете его вкуса,
и уже замысливший, что может
говорить комплименты Жюли, чего до сих пор
не смел: — ее бюст очарователен, хотя, конечно, хвалить бюст другой женщины здесь — святотатство.
— Ну, Вера, хорошо. Глаза
не заплаканы. Видно, поняла, что мать
говорит правду, а то все на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо,
не стану
говорить,
не расстраивайся. А я вчера так
и заснула у тебя в комнате, может, наговорила чего лишнего. Я вчера
не в своем виде была. Ты
не верь тому, что я с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь?
не верь.
— Маменька, прежде я только
не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас
и жалко. У вас было много горя,
и оттого вы стали такая. Я прежде
не говорила с вами, а теперь хочу
говорить, только когда вы
не будете сердиться.
Поговорим тогда хорошенько, как прежде
не говорили.
И когда, сообразивши все приметы в театре, решили, что, должно быть, мать этой девушки
не говорит по — французски, Жюли взяла с собою Сержа переводчиком.
Серж сказал, что очень рад вчерашнему случаю
и проч., что у его жены есть племянница
и проч., что его жена
не говорит по — русски
и потому он переводчик.
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах,
и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя
не совсем здорова, — Марья Алексевна
говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала
и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так
и впилась глазами в гостей: —
не знаю, в силах ли будет выйти
и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать, как
говорить с вами, прошу вас, расскажите, как
и зачем вы были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер.
Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с вами можно
говорить, вы имеете характер, —
и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
— Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно только условиться в цене
и, вероятно, мы
не разойдемся из — за этого. Но позвольте мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом. Вы его очень хвалите. А известно ли вам, что он
говорит о своих отношениях к вашему семейству, — например, с какою целью он приглашал нас вчера в вашу ложу?
— Да, ваша мать
не была его сообщницею
и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства
не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха,
и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам
говорю, что это будет
не надолго. Что вам теперь делать? Есть у вас родные в Петербурге?
Жюли протянула руку, но Верочка бросилась к ней на шею,
и целовала,
и плакала,
и опять целовала, А Жюли
и подавно
не выдержала, — ведь она
не была так воздержана на слезы, как Верочка, да
и очень ей трогательна была радость
и гордость, что она делает благородное дело; она пришла в экстаз,
говорила,
говорила, все со слезами
и поцелуями,
и заключила восклицанием...
Кокетство, — я
говорю про настоящее кокетство, а
не про глупые, бездарные подделки под него: они отвратительны, как всякая плохая подделка под хорошую вещь, — кокетство — это ум
и такт в применении к делам женщины с мужчиною.
Что нужно мне будет, я
не знаю; вы
говорите: я молода, неопытна, со временем переменюсь, — ну, что ж, когда переменюсь, тогда
и переменюсь, а теперь
не хочу,
не хочу,
не хочу ничего, чего
не хочу!
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться,
и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела
и обдумывала, как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка
не выходила из своей комнаты, он мог
говорить только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает себе за большую честь, но, как любящая мать, должна узнать мнение дочери
и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
— Ну, молодец девка моя Вера, —
говорила мужу Марья Алексевна, удивленная таким быстрым оборотом дела: — гляди — ко, как она забрала молодца-то в руки! А я думала, думала,
не знала, как
и ум приложить! думала, много хлопот мне будет опять его заманить, думала, испорчено все дело, а она, моя голубушка,
не портила, а к доброму концу вела, — знала, как надо поступать. Ну, хитра, нечего сказать.
— Что ты
говоришь, Вера? — закричал Павел Константиныч; дело было так ясно, что
и он мог кричать,
не осведомившись у жены, как ему поступать.
Часа два продолжалась сцена. Марья Алексевна бесилась, двадцать раз начинала кричать
и сжимала кулаки, но Верочка
говорила: «
не вставайте, или я уйду». Бились, бились, ничего
не могли сделать. Покончилось тем, что вошла Матрена
и спросила, подавать ли обед — пирог уже перестоялся.
— Мы это чувствуем, ваше превосходительство,
и Верочка чувствует. Она так к сказала: я
не смею,
говорит, прогневать их превосходительство.
— Так было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили свое намерение моей жене, а жена сказала им, что я вам, Михаил Иванович, ничего
не скажу до завтрего утра, а мы с женою были намерены, ваше превосходительство, явиться к вам
и доложить обо всем, потому что как в теперешнее позднее время
не осмеливались тревожить ваше превосходительство. А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке,
и она
говорит: я с вами, папенька
и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать
не следует.
— Отлично, матушка; она уж узнала
и говорит: как вы осмеливаетесь? а я
говорю: мы
не осмеливаемся, ваше превосходительство,
и Верочка уж отказала.
Недели через две Анна Петровна опять зашла,
и уже
не выставляла предлогов для посещения, сказала просто, что зашла навестить,
и при Верочке
не говорила колкостей.
Если бы я хотел сочинять эффектные столкновения, я б
и дал этому положению трескучую развязку: но ее
не было на деле; если б я хотел заманивать неизвестностью, я бы
не стал
говорить теперь же, что ничего подобного
не произошло; но я пишу без уловок,
и потому вперед
говорю: трескучего столкновения
не будет, положение развяжется без бурь, без громов
и молний.
Разве Федя
не говорил ей столько, что скучно стало
и слушать?
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно
говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые
и —
и — что такое «
и» — нашла что такое «
и» —
и почему же он
не хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это
не любопытно?
«Как это так скоро, как это так неожиданно, — думает Верочка, одна в своей комнате, по окончании вечера: — в первый раз
говорили и стали так близки! за полчаса вовсе
не знать друг друга
и через час видеть, что стали так близки! как это странно!»
Если бы они это
говорили, я бы знала, что умные
и добрые люди так думают; а то ведь мне все казалось, что это только я так думаю, потому что я глупенькая девочка, что кроме меня, глупенькой, никто так
не думает, никто этого в самом деле
не ждет.
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни,
и написаны другие книги, другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего,
и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить
и почему надобно жить обманом
и обиранием; она хотела
говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет,
и все-таки, лишь опомнится, находит, что она
не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется,
не жить с ее Сергеем,
и добрым,
и деликатным,
и мягким, — а она
говорит все-таки: «
и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
Через два дня учитель пришел на урок. Подали самовар, — это всегда приходилось во время урока. Марья Алексевна вышла в комнату, где учитель занимался с Федею; прежде звала Федю Матрена: учитель хотел остаться на своем месте, потому что ведь он
не пьет чаю,
и просмотрит в это время федину тетрадь, но Марья Алексевна просила его пожаловать посидеть с ними, ей нужно
поговорить с ним. Он пошел, сел за чайный стол.
Что это? учитель уж
и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было сказать «
не имею на примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь какую глупость тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию, да
и вовсе
не нужно было! Ну вот, подите же,
говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто
и не расположено к вредному; ну, подслушала
и поняла, так мне какое дело?
Учитель
и прежде понравился Марье Алексевне тем, что
не пьет чаю; по всему было видно, что он человек солидный, основательный;
говорил он мало — тем лучше,
не вертопрах; но что
говорил, то
говорил хорошо — особенно о деньгах; но с вечера третьего дня она увидела, что учитель даже очень хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками в семействах, где дает уроки: такое полное препятствие редко бывает у таких молодых людей.
Верочка сначала едва удерживалась от слишком заметной улыбки, но постепенно ей стало казаться, — как это ей стало казаться? — нет, это
не так, нет, это так! что Лопухов, хоть отвечал Марье Алексевне, но
говорит не с Марьей Алексевною, а с нею, Верочкою, что над Марьей Алексевною он подшучивает, серьезно же
и правду,
и только правду,
говорит одной ей, Верочке.
А факт был тот, что Верочка, слушавшая Лопухова сначала улыбаясь, потом серьезно, думала, что он
говорит не с Марьей Алексевною, а с нею,
и не шутя, а правду, а Марья Алексевна, с самого начала слушавшая Лопухова серьезно, обратилась к Верочке
и сказала: «друг мой, Верочка, что ты все такой букой сидишь?
— Это было для Верочки
и для Дмитрия Сергеича, — он теперь уж
и в мыслях Марьи Алексевны был
не «учитель», а «Дмитрий Сергеич»; — а для самой Марьи Алексевны слова ее имели третий, самый натуральный
и настоящий смысл: «надо его приласкать; знакомство может впоследствии пригодиться, когда будет богат, шельма»; это был общий смысл слов Марьи Алексевны для Марьи Алексевны, а кроме общего, был в них для нее
и частный смысл: «приласкавши, стану ему
говорить, что мы люди небогатые, что нам тяжело платить по целковому за урок».
Третий результат слов Марьи Алексевны был, разумеется, тот, что Верочка
и Дмитрий Сергеич стали, с ее разрешения
и поощрения, проводить вместе довольно много времени. Кончив урок часов в восемь, Лопухов оставался у Розальских еще часа два — три: игрывал в карты с матерью семейства, отцом семейства
и женихом;
говорил с ними; играл на фортепьяно, а Верочка пела, или Верочка играла, а он слушал; иногда
и разговаривал с Верочкою,
и Марья Алексевна
не мешала,
не косилась, хотя, конечно,
не оставляла без надзора.
Опять, в чем еще замечаются амурные дела? — в любовных словах: никаких любовных слов
не слышно; да
и говорят-то они между собою мало, — он больше
говорит с Марьей Алексевною.
— Люди, говорящие разные пустяки, могут
говорить о нем, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что вы поступили так, как следовало вам поступить; если вы так сделали, значит, такова была ваша личность, что нельзя вам было поступить иначе при таких обстоятельствах, они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно
говоря, вам
и не было другого выбора.
— Видите, какая я хорошая ученица. Теперь этот частный вопрос о поступках, имеющих житейскую важность, кончен. Но в общем вопросе остаются затруднения. Ваша книга
говорит: человек действует по необходимости. Но ведь есть случаи, когда кажется, что от моего произвола зависит поступить так или иначе. Например: я играю
и перевертываю страницы нот; я перевертываю их иногда левою рукою, иногда правою. Положим, теперь я перевернула правою: разве я
не могла перевернуть левою?
не зависит ли это от моего произвола?
И что значит ученый человек: ведь вот я то же самое стану
говорить ей —
не слушает, обижается:
не могу на нее потрафить, потому что
не умею по — ученому
говорить.