Неточные совпадения
Он долго не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее
в руки, но не видел, что берет ее. Он
был как пьяный; наконец понял, что это под
рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел
в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся — Вера Павловна бросилась ему на шею, обняла, крепко поцеловала.
— Нет, маменька. Я уж давно сказала вам, что не
буду целовать вашей
руки. А теперь отпустите меня. Я,
в самом деле, чувствую себя дурно.
Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним
в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не могла стоять перед зеркалом, а опустилась
в изнеможении на стул, как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла
в постель,
в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором
была большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
— Я говорю с вами, как с человеком,
в котором нет ни искры чести. Но, может
быть, вы еще не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу
руку, — она протянула ему
руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.
— Если вы
будете выламывать дверь, я разобью окно и стану звать на помощь. А вам не дамся
в руки живая.
— Да, вот еще счастливая мысль: дайте мне бумаги, я напишу этому негодяю письмо, чтобы взять его
в руки. — Жюли написала: «Мсье Сторешников, вы теперь, вероятно,
в большом затруднении; если хотите избавиться от него,
будьте у меня
в 7 часов. М. Ле-Теллье». — Теперь прощайте!
Жюли протянула
руку, но Верочка бросилась к ней на шею, и целовала, и плакала, и опять целовала, А Жюли и подавно не выдержала, — ведь она не
была так воздержана на слезы, как Верочка, да и очень ей трогательна
была радость и гордость, что она делает благородное дело; она пришла
в экстаз, говорила, говорила, все со слезами и поцелуями, и заключила восклицанием...
Вы человек слабого характера и рискуете попасться
в руки дурной женщины, которая
будет мучить вас и играть вами.
Но историки и психологи говорят, что
в каждом частном факте общая причина «индивидуализируется» (по их выражению) местными, временными, племенными и личными элементами, и будто бы они-то, особенные-то элементы, и важны, — то
есть, что все ложки хотя и ложки, но каждый хлебает суп или щи тою ложкою, которая у него, именно вот у него
в руке, и что именно вот эту-то ложку надобно рассматривать.
— Ну, молодец девка моя Вера, — говорила мужу Марья Алексевна, удивленная таким быстрым оборотом дела: — гляди — ко, как она забрала молодца-то
в руки! А я думала, думала, не знала, как и ум приложить! думала, много хлопот мне
будет опять его заманить, думала, испорчено все дело, а она, моя голубушка, не портила, а к доброму концу вела, — знала, как надо поступать. Ну, хитра, нечего сказать.
Впрочем, мы знаем пока только, что это
было натурально со стороны Верочки: она не стояла на той степени развития, чтобы стараться «побеждать дикарей» и «сделать этого медведя ручным», — да и не до того ей
было: она рада
была, что ее оставляют
в покое; она
была разбитый, измученный человек, которому как-то посчастливилось прилечь так, что сломанная
рука затихла, и боль
в боку не слышна, и который боится пошевельнуться, чтоб не возобновилась прежняя ломота во всех суставах.
— Все равно, как не осталось бы на свете ни одного бедного, если б исполнилось задушевное желание каждого бедного. Видите, как же не жалки женщины! Столько же жалки, как и бедные. Кому приятно видеть бедных? Вот точно так же неприятно мне видеть женщин с той поры, как я узнал их тайну. А она
была мне открыта моею ревнивою невестою
в самый день обручения. До той поры я очень любил бывать
в обществе женщин; после того, — как
рукою сняло. Невеста вылечила.
У одного окна, с одного конца стола, сидела Верочка и вязала шерстяной нагрудник отцу, свято исполняя заказ Марьи Алексевны; у другого окна, с другого конца стола, сидел Лопухов; локтем одной
руки оперся на стол, и
в этой
руке была сигара, а другая
рука у него
была засунута
в карман; расстояние между ним и Верочкою
было аршина два, если не больше.
— Видите, какая я хорошая ученица. Теперь этот частный вопрос о поступках, имеющих житейскую важность, кончен. Но
в общем вопросе остаются затруднения. Ваша книга говорит: человек действует по необходимости. Но ведь
есть случаи, когда кажется, что от моего произвола зависит поступить так или иначе. Например: я играю и перевертываю страницы нот; я перевертываю их иногда левою
рукою, иногда правою. Положим, теперь я перевернула правою: разве я не могла перевернуть левою? не зависит ли это от моего произвола?
Но вот вам примета: я
буду держать
в руке сверток нот.
— Очень дурно. — Лопухов стал рассказывать то, что нужно
было знать г-же Б., чтобы
в разговорах с Верою избегать предметов, которые напоминали бы девушке ее прошлые неприятности. Г-жа Б. слушала с участием, наконец, пожала
руку Лопухову...
— Разумеется, г-жа Б. не
была права
в том безусловном смысле,
в каком правы люди, доказывающие ребятишкам, что месяца нельзя достать
рукою.
При ее положении
в обществе, при довольно важных должностных связях ее мужа, очень вероятно, даже несомненно, что если бы она уж непременно захотела, чтобы Верочка жила у нее, то Марья Алексевна не могла бы ни вырвать Верочку из ее
рук, ни сделать серьезных неприятностей ни ей, ни ее мужу, который
был бы официальным ответчиком по процессу и за которого она боялась.
Вот, как смешно
будет: входят
в комнату — ничего не видно, только угарно, и воздух зеленый; испугались: что такое? где Верочка? маменька кричит на папеньку: что ты стоишь, выбей окно! — выбили окно, и видят: я сижу у туалета и опустила голову на туалет, а лицо закрыла
руками.
— Да, милая Верочка, шутки шутками, а ведь
в самом деле лучше всего жить, как ты говоришь. Только откуда ты набралась таких мыслей? Я-то их знаю, да я помню, откуда я их вычитал. А ведь до ваших
рук эти книги не доходят.
В тех, которые я тебе давал, таких частностей не
было. Слышать? — не от кого
было. Ведь едва ли не первого меня ты встретила из порядочных людей.
Знала Вера Павловна, что это гадкое поветрие еще неотвратимо носится по городам и селам и хватает жертвы даже из самых заботливых
рук; — но ведь это еще плохое утешение, когда знаешь только, что «я
в твоей беде не виновата, и ты, мой друг,
в ней не виновата»; все-таки каждая из этих обыкновенных историй приносила Вере Павловне много огорчения, а еще гораздо больше дела: иногда нужно бывало искать, чтобы помочь; чаще искать не
было нужды, надобно
было только помогать: успокоить, восстановлять бодрость, восстановлять гордость, вразумлять, что «перестань плакать, — как перестанешь, так и не о чем
будет плакать».
К Вере Павловне они питают беспредельное благоговение, она даже дает им целовать свою
руку, не чувствуя себе унижения, и держит себя с ними, как будто пятнадцатью годами старше их, то
есть держит себя так, когда не дурачится, но, по правде сказать, большею частью дурачится, бегает, шалит с ними, и они
в восторге, и тут бывает довольно много галопированья и вальсированья, довольно много простой беготни, много игры на фортепьяно, много болтовни и хохотни, и чуть ли не больше всего пения; но беготня, хохотня и все нисколько не мешает этой молодежи совершенно, безусловно и безгранично благоговеть перед Верою Павловною, уважать ее так, как дай бог уважать старшую сестру, как не всегда уважается мать, даже хорошая.
Проходили два мужика, заглянули, похвалили; проходил чиновник, заглянул, не похвалил, но сладко улыбнулся; проезжали экипажи, — из них не заглядывали: не
было видно, что лежит
в канаве; постоял Лопухов, опять взял некоего, не
в охапку, а за
руку, поднял, вывел на шоссе, и говорит: «Ах, милостивый государь, как это вы изволили оступиться?
И говорил, что я стала хорошенькая и скромная и стал ласкать меня, — и как же ласкать? взял
руку и положил на свою, и стал гладить другою
рукою; и смотрит на мою
руку; а точно,
руки у меня
в это время уж
были белые, нежные…
Уж на что, когда он меня
в первый раз поцеловал: у меня даже голова закружилась, я так и опустилась к нему на
руки, кажется, сладкое должно
быть чувство, но не то, все не то.
Поэтому только половину вечеров проводят они втроем, но эти вечера уже почти без перерыва втроем; правда, когда у Лопуховых нет никого, кроме Кирсанова, диван часто оттягивает Лопухова из зала, где рояль; рояль теперь передвинут из комнаты Веры Павловны
в зал, но это мало спасает Дмитрия Сергеича: через четверть часа, много через полчаса Кирсанов и Вера Павловна тоже бросили рояль и сидят подле его дивана; впрочем, Вера Павловна недолго сидит подле дивана; она скоро устраивается полуприлечь на диване, так, однако, что мужу все-таки просторно сидеть: ведь диван широкий; то
есть не совсем уж просторно, но она обняла мужа одною
рукою, поэтому сидеть ему все-таки ловко.
И действительно, он исполнил его удачно: не выдал своего намерения ни одним недомолвленным или перемолвленным словом, ни одним взглядом; по-прежнему он
был свободен и шутлив с Верою Павловною, по-прежнему
было видно, что ему приятно
в ее обществе; только стали встречаться разные помехи ему бывать у Лопуховых так часто, как прежде, оставаться у них целый вечер, как прежде, да как-то выходило, что чаще прежнего Лопухов хватал его за
руку, а то и за лацкан сюртука со словами: «нет, дружище, ты от этого спора не уйдешь так вот сейчас» — так что все большую и большую долю времени, проводимого у Лопуховых, Кирсанову приводилось просиживать у дивана приятеля.
Вера Павловна раскрывает полог, чтобы подать
руку Бозио, но певица хохочет, да ведь это не Бозио, а скорее де-Мерик
в роли цыганки
в «Риголетто», но только веселость хохота де-Мерик, а голос Бозио, и отбегает, и прячется за пологом; как досадно, этот полог прячет ее, и ведь прежде его не
было, откуда он взялся.
— Изволь, мой милый. Мне снялось, что я скучаю оттого, что не поехала
в оперу, что я думаю о ней, о Бозио; ко мне пришла какая-то женщина, которую я сначала приняла за Бозио и которая все пряталась от меня; она заставила меня читать мой дневник; там
было написано все только о том, как мы с тобою любим друг друга, а когда она дотрогивалась
рукою до страниц, на них показывались новые слова, говорившие, что я не люблю тебя.
Она бросалась
в постель, закрывала лицо
руками и через четверть часа вскакивала, ходила по комнате, падала
в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась
в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро побежала с ним
в комнату мужа, бросила его да стол, и бросилась
в свою комнату, упала
в кресла, сидела неподвижно, закрыв лицо
руками; полчаса, может
быть, час, и вот звонок — это он, она побежала
в кабинет схватить письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
Он не пошел за ней, а прямо
в кабинет; холодно, медленно осмотрел стол, место подле стола; да, уж он несколько дней ждал чего-нибудь подобного, разговора или письма, ну, вот оно, письмо, без адреса, но ее печать; ну, конечно, ведь она или искала его, чтоб уничтожить, или только что бросила, нет, искала: бумаги
в беспорядке, но где ж ей било найти его, когда она, еще бросая его,
была в такой судорожной тревоге, что оно, порывисто брошенное, как уголь, жегший
руку, проскользнуло через весь стол и упало на окно за столом.
А главное
в том, что он порядком установился у фирмы, как человек дельный и оборотливый, и постепенно забрал дела
в свои
руки, так что заключение рассказа и главная вкусность
в нем для Лопухова вышло вот что: он получает место помощника управляющего заводом, управляющий
будет только почетное лицо, из товарищей фирмы, с почетным жалованьем; а управлять
будет он; товарищ фирмы только на этом условии и взял место управляющего, «я, говорит, не могу, куда мне», — да вы только место занимайте, чтобы сидел на нем честный человек, а
в дело нечего вам мешаться, я
буду делать», — «а если так, то можно, возьму место», но ведь и не
в этом важность, что власть, а
в том, что он получает 3500 руб. жалованья, почти на 1000 руб. больше, чем прежде получал всего и от случайной черной литературной работы, и от уроков, и от прежнего места на заводе, стало
быть, теперь можно бросить все, кроме завода, — и превосходно.
Услуги его могли бы пригодиться, пожалуй, хоть сейчас же: помогать Вере Павловне
в разборке вещей. Всякий другой на месте Рахметова
в одну и ту же секунду и
был бы приглашен, и сам вызвался бы заняться этим. Но он не вызвался и не
был приглашен; Вера Павловна только пожала ему
руку и с искренним чувством сказала, что очень благодарна ему за внимательность.
Рахметов отпер дверь с мрачною широкою улыбкою, и посетитель увидел вещь, от которой и не Аграфена Антоновна могла развести
руками: спина и бока всего белья Рахметова (он
был в одном белье)
были облиты кровью, под кроватью
была кровь, войлок, на котором он спал, также
в крови;
в войлоке
были натыканы сотни мелких гвоздей шляпками с — исподи, остриями вверх, они высовывались из войлока чуть не на полвершка...
— Нет. Именно я потому и выбран, что всякий другой на моем месте отдал бы. Она не может остаться
в ваших
руках, потому что, по чрезвычайной важности ее содержания, характер которого мы определили, она не должна остаться ни
в чьих
руках. А вы захотели бы сохранить ее, если б я отдал ее. Потому, чтобы не
быть принуждену отнимать ее у вас силою, я вам не отдам ее, а только покажу. Но я покажу ее только тогда, когда вы сядете, сложите на колена ваши
руки и дадите слово не поднимать их.
Едва Вера Павловна бросила на них взгляд, она
в тот же миг, вспыхнув, забывши всякие клятвы, вскочила; как молния мелькнула ее
рука, чтобы схватить записку, но записка
была уж далеко,
в поднятой
руке Рахметова.
И сколько его слез упало на мои
руки, которые
были тогда так бледны, — вот этою теперь уж, конечно, нет;
в самом деле,
руки у меня хороши, он говорит правду».
— Еще бы! — сказала Вера Павловна. Они прочли два раза маленькую поэму, которая, благодаря их знакомству с одним из знакомых автора, попала им
в руки года за три раньше, чем
была напечатана.
Да, теперь Вера Павловна нашла себе дело, о котором не могла бы она думать прежде:
рука ее Александра
была постоянно
в ее
руке, и потому идти
было легко.
Она всегда
была уверена, что
в каком бы случае ни понадобилось ей опереться на его
руку, его
рука, вместе с его головою,
в ее распоряжении.
Но только вместе с головою, своей головы он не пожалел бы для нее, точно так же не поленился бы и протянуть
руку; то
есть в важных случаях,
в критические моменты его
рука так же готова и так же надежна, как
рука Кирсанова, — и он слишком хорошо доказывал это своею женитьбою, когда пожертвовал для нее всеми любимыми тогдашними мыслями о своей ученой карьере и не побоялся рискнуть на голод.
Просыпаясь, она нежится
в своей теплой постельке, ей лень вставать, она и думает и не думает, и полудремлет и не дремлет; думает, — это, значит, думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот день, это, конечно, не дремота; но, кроме того,
есть еще два предмета, года через три после свадьбы явился и третий, который тут
в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно,
в честь друга Дмитрия; а два другие предмета, один — сладкая мысль о занятии, которое дает ей полную самостоятельность
в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему, о чем думается, потому что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна
в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна
в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или Не спится? глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
И все сама, без служанки, и одевается сама, — это гораздо лучше. Сама, то
есть, когда не продремлет срока, а если пропустит? тогда уж нельзя отделаться — да к чему ж и отделываться? — от того, чтобы Саша не исполнял должность горничной! Саша ужасно смешной! и может
быть, даже прикосновение
руки шепчущей гостьи — певицы не заставит появиться
в воображаемом дневнике слова: «А ведь это даже обидно!» А, во всяком случае, милый взял на себя неизменную обязанность хозяйничать за утренним чаем.
Эти комнаты,
в которых живут, имеют такой вид, как
в квартирах чиновничьих семейств средней
руки,
в семействах старых начальников отделения или молодых столоначальников, которые скоро
будут начальниками отделения.
Но Катя читала и мечтала, а искатели
руки оставались
в отчаянии. А Кате уж
было 17 лет. Так, читала и мечтала, и не влюблялась, но только стала она вдруг худеть, бледнеть и слегла.
Знаменитости сильно рассердились бы, если б имели время рассердиться, то
есть, переглянувшись, увидеть, что, дескать, моим товарищам тоже, как и мне, понятно, что я
был куклою
в руках этого мальчишки, но Кирсанов не дал никому заняться этим наблюдением того, «как другие на меня смотрят».
Завод не мог идти при жалком финансовом и административном состоянии своего акционерного общества; но
в руках сильной фирмы он должен
был дать большие выгоды: затратив на него 500–600 тысяч, она могла рассчитывать на 100 000 руб. дохода.
— Хорошо… ребяческое чувство, которое не дает никакой гарантии. Это годится для того, чтобы шутить, вспоминая, и грустить, если хотите, потому что здесь
есть очень прискорбная сторона. Вы спаслись только благодаря особенному, редкому случаю, что дело попало
в руки такого человека, как Александр.
— На вопрос, который не
был предложен? Но разве я так мало знаю вас, чтобы мне нужно
было думать три дня? — Катерина Васильевна остановилась, положила
руку на шею Бьюмонту, нагнула его голову к себе и поцеловала его
в лоб.
—
В Пассаж! — сказала дама
в трауре, только теперь она
была уже не
в трауре: яркое розовое платье, розовая шляпа, белая мантилья,
в руке букет. Ехала она не одна с Мосоловым; Мосолов с Никитиным сидели на передней лавочке коляски, на козлах торчал еще третий юноша; а рядом с дамою сидел мужчина лет тридцати. Сколько лет
было даме? Неужели 25, как она говорила, а не 20? Но это дело ее совести, если прибавляет.