Неточные совпадения
А
своего адреса уж, конечно, никак не мог Лопухов выставить в объявлении: что
подумали бы
о девушке,
о которой некому позаботиться, кроме как студенту!
— Все, что вы говорили в
свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить вас
подумать, что я виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я не слушал вас.
О, если бы я не знал, что вы правы! Да, как это было бы хорошо, если б вы не были правы. Я сказал бы ей, что мы не сошлись в условиях или что вы не понравились мне! — и только, и мы с нею стали бы надеяться встретить другой случай избавления. А теперь, что я ей скажу?
А теперь, покончив
свое (как эгоист, всегда прежде всего думающий
о себе, и
о других лишь тогда, когда уже нечего
думать о себе), он мог приняться и за чужое, то есть за ее раздумье.
— Не в том смысле я говорил. Я такой обиды не нанесу тебе, чтоб
думать, что ты можешь почесть меня за вора.
Свою голову я отдал бы в твои руки без раздумья. Надеюсь, имею право ждать этого и от тебя. Но
о чем я
думаю, то мне знать. А ты делай, и только.
На другой день, когда ехали в оперу в извозничьей карете (это ведь дешевле, чем два извозчика), между другим разговором сказали несколько слов и
о Мерцаловых, у которых были накануне, похвалили их согласную жизнь, заметили, что это редкость; это говорили все, в том числе Кирсанов сказал: «да, в Мерцалове очень хорошо и то, что жена может свободно раскрывать ему
свою душу», только и сказал Кирсанов, каждый из них троих
думал сказать то же самое, но случилось сказать Кирсанову, однако, зачем он сказал это?
И вот, однажды после обеда, Вера Павловна сидела в
своей комнате, шила и
думала, и
думала очень спокойно, и
думала вовсе не
о том, а так, об разной разности и по хозяйству, и по мастерской, и по
своим урокам, и постепенно, постепенно мысли склонялись к тому,
о чем, неизвестно почему, все чаще и чаще ей думалось; явились воспоминания, вопросы мелкие, немногие, росли, умножались, и вот они тысячами роятся в ее мыслях, и все растут, растут, и все сливаются в один вопрос, форма которого все проясняется: что ж это такое со мною?
о чем я
думаю, что я чувствую?
В глазах Веры Павловны стало выражаться недоумение; ей все яснее думалось: «я не знаю, что это? что же мне
думать?»
О, Рахметов, при всей видимой нелепости
своей обстоятельной манеры изложения, был мастер, великий мастер вести дело! Он был великий психолог, он знал и умел выполнять законы постепенного подготовления.
Неужели ты
думаешь, что сама Вера Павловна, когда на досуге, через несколько дней, стала бы вспоминать прошлую сумятицу, не осудила бы
свою забывчивость
о мастерской точно так же, как осудил Рахметов?
Видишь ли, государь мой, проницательный читатель, какие хитрецы благородные-то люди, и как играет в них эгоизм-то: не так, как в тебе, государь мой, потому что удовольствие-то находят они не в том, в чем ты, государь мой; они, видишь ли, высшее
свое наслаждение находят в том, чтобы люди, которых они уважают,
думали о них, как
о благородных людях, и для этого, государь мой, они хлопочут и придумывают всякие штуки не менее усердно, чем ты для
своих целей, только цели-то у вас различные, потому и штуки придумываются неодинаковые тобою и ими: ты придумываешь дрянные, вредные для других, а они придумывают честные, полезные для других.
Просыпаясь, она нежится в
своей теплой постельке, ей лень вставать, она и
думает и не
думает, и полудремлет и не дремлет;
думает, — это, значит,
думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот день, это, конечно, не дремота; но, кроме того, есть еще два предмета, года через три после свадьбы явился и третий, который тут в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь друга Дмитрия; а два другие предмета, один — сладкая мысль
о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему,
о чем думается, потому что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или Не спится? глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
Катерина Васильевна любила отца, привыкла уважать его мнение: он никогда не стеснял ее; она знала, что он говорит единственно по любви к ней; а главное, у ней был такой характер больше
думать о желании тех, кто любит ее, чем
о своих прихотях, она была из тех, которые любят говорить
своим близким: «как вы
думаете, так я и сделаю».
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и не
подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще: увезти девушку из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами человека, которого она любила. При
своих понятиях
о неразрывности жены с мужем она стала бы держаться за дрянного человека, когда бы уж и увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем убить. Потому и оставалось одно средство — убить или дать возможность образумиться.