Неточные совпадения
Однажды, — Вера Павловна была еще тогда маленькая; при взрослой дочери Марья Алексевна не стала бы делать этого, а тогда почему было не сделать? ребенок ведь не понимает! и точно, сама Верочка не поняла бы,
да, спасибо, кухарка растолковала очень вразумительно;
да и кухарка не стала бы толковать, потому что дитяти этого знать не следует, но так
уже случилось, что душа не стерпела после одной из сильных потасовок от Марьи Алексевны за гульбу с любовником (впрочем, глаз у Матрены был всегда подбитый, не от Марьи Алексевны, а от любовника, — а это и хорошо, потому что кухарка с подбитым глазом дешевле!).
— Верочка, одевайся,
да получше. Я тебе приготовила суприз — поедем в оперу, я во втором ярусе взяла билет, где все генеральши бывают. Все для тебя, дурочка. Последних денег не жалею. У отца-то, от расходов на тебя,
уж все животы подвело. В один пансион мадаме сколько переплатили, а фортопьянщику-то сколько! Ты этого ничего не чувствуешь, неблагодарная, нет, видно, души-то в тебе, бесчувственная ты этакая!
—
Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у вас дело еще не кончено, а ты
уж наговорил, что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас.
Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то, чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за неделю до нынешнего дня, так через неделю после нынешнего дня, — это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше, чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так другой, все равно.
Да вот, посмотри, Жан
уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
—
Да еще успеете, Михаил Иваныч. — Но Михаил Иваныч был
уже за дверями.
Конечно, не очень-то приняла к сердцу эти слова Марья Алексевна; но утомленные нервы просят отдыха, и у Марьи Алексевны стало рождаться раздумье: не лучше ли вступить в переговоры с дочерью, когда она, мерзавка,
уж совсем отбивается от рук? Ведь без нее ничего нельзя сделать, ведь не женишь же без ней на ней Мишку дурака!
Да ведь еще и неизвестно, что она ему сказала, — ведь они руки пожали друг другу, — что ж это значит?
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать, как говорить с вами, прошу вас, расскажите, как и зачем вы были вчера в театре? Я
уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер. Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: —
Да, с вами можно говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
— То-то, батюшка, я
уж и сначала догадывалась, что вы что-нибудь неспросту приехали, что уроки-то уроками, а цель у вас другая,
да я не то полагала; я думала, у вас ему другая невеста приготовлена, вы его у нас отбить хотите, — погрешила на вас, окаянная, простите великодушно.
И учитель узнал от Феди все, что требовалось узнать о сестрице; он останавливал Федю от болтовни о семейных делах,
да как вы помешаете девятилетнему ребенку выболтать вам все, если не запугаете его? на пятом слове вы успеваете перервать его, но
уж поздно, — ведь дети начинают без приступа, прямо с сущности дела; и в перемежку с другими объяснениями всяких других семейных дел учитель слышал такие начала речей: «А у сестрицы жених-то богатый!
Куда
уж ей пускаться в новые знакомства,
да еще с молодыми людьми?
— «
Да я
уж и сам хотел,
да неловко было!».
Что это? учитель
уж и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было сказать «не имею на примете», но вспомнил: «ах,
да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь какую глупость тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию,
да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне какое дело?
Но на этом слове Марья Алексевна
уже прекратила свое слушание: «ну, теперь занялись ученостью, — не по моей части,
да и не нужно.
— Друг мой,
да это было бы еще неосторожнее, чем мне приехать к вам. Нет,
уже лучше я приеду.
—
Да, это дело очень серьезное, мсье Лопухов. Уехать из дома против воли родных, — это, конечно,
уже значит вызывать сильную ссору. Но это, как я вам говорила, было бы еще ничего. Если бы она бежала только от грубости и тиранства их, с ними было бы можно уладить так или иначе, — в крайнем случае, несколько лишних денег, и они удовлетворены. Это ничего. Но… такая мать навязывает ей жениха; значит, жених богатый, очень выгодный.
На нее в самом деле было жалко смотреть: она не прикидывалась. Ей было в самом деле больно. Довольно долго ее слова были бессвязны, — так она была сконфужена за себя; потом мысли ее пришли в порядок, но и бессвязные, и в порядке, они
уже не говорили Лопухову ничего нового.
Да и сам он был также расстроен. Он был так занят открытием, которое она сделала ему, что не мог заниматься ее объяснениями по случаю этого открытия. Давши ей наговориться вволю, он сказал...
—
Да что же такое, Дмитрий Сергеич?
Уж не с невестой ли какая размолвка?
— Тонкая бестия, шельма этакий! схапал у невесты
уж не одну тысячу, — а родные-то проведали, что он карман-то понабил,
да и приступили; а он им: нет, батюшка и матушка, как сын, я вас готов уважать, а денег у меня для вас нет.
— Как мы довольны вами, Дмитрий Сергеич, — говорит Марья Алексевна по окончании обеда; —
уж как довольны! у нас же
да нас же угостили; — вот
уж, можно сказать, праздник сделали! — Глаза ее смотрят
уже более приятно, нежели бодро.
— Э,
да ведь теперь
уж я знаю, к чему этот Кирсанов! Не скажу.
Нынешнего числа
уж нечего считать, — остается только пять часов его; в апреле остается 2 дня; май — 31
да 2, 33; июнь — 30
да 33, 63; из июля 10 дней, — всего только 73 дня, — много ли это, только 73 дня? и тогда свободна!
— Так теперь мне осталось сидеть в подвале только 72 дня,
да нынешний вечер. Я один день
уж вычеркнула, — ведь я сделала табличку, как делают пансионерки и школьники, и вычеркиваю дни. Как весело вычеркивать!
— Миленькая моя Верочка, миленькая моя.
Да,
уж недолго тебе тосковать здесь, два с половиною месяца пройдут скоро, и будешь свободна.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала других извозчиков, и бросалась в разные стороны на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее
уже стояло человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного двора; парни любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай
да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
— Нашел чему приравнять! Между братом
да сестрой никакой церемонности нет, а у них как? Он встанет, пальто наденет и сидит, ждет, покуда самовар принесешь. Сделает чай, кликнет ее, она тоже
уж одета выходит. Какие тут брат с сестрой? А ты так скажи: вот бывает тоже, что небогатые люди, по бедности, живут два семейства в одной квартире, — вот этому можно приравнять.
— Так о чем же грустить?
Да ты
уж и не грустишь.
— Верочка!
Да я разбудил тебя? впрочем,
уж чай готов. Я было испугался: слышу, ты стонешь, вошел, ты
уже поешь.
Долгие разговоры были возбуждены этими необыкновенными словами. Но доверие было
уже приобретено Верою Павловною;
да и говорила она просто, не заходя далеко вперед, не рисуя никаких особенно заманчивых перспектив, которые после минутного восторга рождают недоверие. Потому девушки не сочли ее помешанною, а только и было нужно, чтобы не сочли помешанною. Дело пошло понемногу.
Теперь кто пострадает от оспы, так
уже виноват сам, а гораздо больше его близкие: а прежде было не то: некого было винить, кроме гадкого поветрия или гадкого города, села,
да разве еще того человека, который, страдая оспою, прикоснулся к другому, а не заперся в карантин, пока выздоровеет.
Да все было радость, кроме огорчений; а ведь огорчения были только отдельными,
да и редкими случаями: ныне, через полгода, огорчишься за одну, а в то же время радуешься за всех других; а пройдет две — три недели, и за эту одну тоже
уж можно опять радоваться.
Вера Павловна, проснувшись, долго нежится в постели; она любит нежиться, и немножко будто дремлет, и не дремлет, а думает, что надобно сделать; и так полежит, не дремлет, и не думает — нет, думает: «как тепло, мягко, хорошо, славно нежиться поутру»; так и нежится, пока из нейтральной комнаты, — нет, надобно сказать: одной из нейтральных комнат, теперь
уже две их, ведь это
уже четвертый год замужества, — муж, то есть «миленький», говорит: «Верочка, проснулась?» — «
Да, миленький».
Он вознегодовал на какого-то модерантиста, чуть ли не на меня даже, хоть меня тут и не было, и зная, что предмету его гнева
уж немало лет, он воскликнул: «
да что вы о нем говорите? я приведу вам слова, сказанные мне на днях одним порядочным человеком, очень умной женщиной: только до 25 лет человек может сохранять честный образ мыслей».
— Дмитрий ничего, хорош: еще дня три — четыре будет тяжеловато, но не тяжеле вчерашнего, а потом станет
уж и поправляться. Но о вас, Вера Павловна, я хочу поговорить с вами серьезно. Вы дурно делаете: зачем не спать по ночам? Ему совершенно не нужна сиделка,
да и я не нужен. А себе вы можете повредить, и совершенно без надобности. Ведь у вас и теперь нервы
уж довольно расстроены.
Долго он урезонивал Веру Павловну, но без всякого толку. «Никак» и «ни за что», и «я сама рада бы,
да не могу», т. е. спать по ночам и оставлять мужа без караула. Наконец, она сказала: — «
да ведь все, что вы мне говорите, он мне
уже говорил, и много раз, ведь вы знаете. Конечно, я скорее бы послушалась его, чем вас, — значит, не могу».
В самом деле Кирсанов
уже больше двух лет почти вовсе не бывал у Лопуховых. Читатель не замечал его имени между их обыкновенными гостями,
да и между редкими посетителями он давно стал самым редким.
У Кирсанова было иначе: он немецкому языку учился по разным книгам с лексиконом, как Лопухов французскому, а по — французски выучился другим манером, по одной книге, без лексикона: евангелие — книга очень знакомая; вот он достал Новый Завет в женевском переводе,
да и прочел его восемь раз; на девятый
уже все понимал, — значит, готово.
А на стороне Лопухова то неизмеримое преимущество, что он
уже заслужил любовь,
да, заслужил ее, что он
уже вполне приобрел сердце.
Поправьте одежду-то,
да поговорим хорошенько!» А у меня, точно, грудь
уж начинала болеть.
Уж я и в самом деле думала: пойду к нему, увижусь еще раз с ним
да пойду после того и утоплюсь.
Крюкова не хотела быть причиною семейного раздора,
да если б и хотела,
уж не имела спокойной жизни на прежней должности, и бросила ее.
Чувство, несогласное с ее нынешними отношениями,
уже, вероятно, —
да чего тут, вероятно, проще говоря: без всякого сомнения, — возникло в ней, только она еще не замечает его.
Вера Павловна, слушая такие звуки, смотря на такое лицо, стала думать, не вовсе, а несколько, нет не несколько, а почти вовсе думать, что важного ничего нет, что она приняла за сильную страсть просто мечту, которая рассеется в несколько дней, не оставив следа, или она думала, что нет, не думает этого, что чувствует, что это не так?
да, это не так, нет, так, так, все тверже она думала, что думает это, —
да вот
уж она и в самом деле вовсе думает это,
да и как не думать, слушая этот тихий, ровный голос, все говорящий, что нет ничего важного?
Он не пошел за ней, а прямо в кабинет; холодно, медленно осмотрел стол, место подле стола;
да,
уж он несколько дней ждал чего-нибудь подобного, разговора или письма, ну, вот оно, письмо, без адреса, но ее печать; ну, конечно, ведь она или искала его, чтоб уничтожить, или только что бросила, нет, искала: бумаги в беспорядке, но где ж ей било найти его, когда она, еще бросая его, была в такой судорожной тревоге, что оно, порывисто брошенное, как уголь, жегший руку, проскользнуло через весь стол и упало на окно за столом.
А он все толкует про свои заводские дела, как они хороши,
да о том, как будут радоваться ему его старики,
да про то, что все на свете вздор, кроме здоровья, и надобно ей беречь здоровье, и в самую минуту прощанья,
уже через балюстраду, сказал: — Ты вчера написала, что еще никогда не была так привязана ко мне, как теперь — это правда, моя милая Верочка.
—
Да, должно быть, ворочусь
уж поздно вечером. Много дела.
Поместья были, однако ж, не очень велики, всего душ тысячи две с половиною, а детей на деревенском досуге явилось много, человек 8; наш Рахметов был предпоследний, моложе его была одна сестра; потому наш Рахметов был
уже человек не с богатым наследством: он получил около 400 душ
да 7 000 десятин земли.
Только она и давала некоторую возможность отбиваться от него: если
уж начнет слишком доезжать своими обличениями, доезжаемый скажет ему: «
да ведь совершенство невозможно — ты же куришь», — тогда Рахметов приходил в двойную силу обличения, но большую половину укоризн обращал
уже на себя, обличаемому все-таки доставалось меньше, хоть он не вовсе забывал его из — за себя.
Ну,
да это ничего, пройдет», прибавлял
уже я слишком много расшевелил его насмешками, даже позднею осенью, все еще вызвал я из него эти слова.
— Ах! — вскрикнула Вера Павловна: — я не то сказала, зачем? —
Да, вы сказали только, что согласны слушать меня. Но
уже все равно. Надобно же было когда-нибудь сжечь. — Говоря эти слова, Рахметов сел. — И притом осталась копия с записки. Теперь, Вера Павловна, я вам выражу свое мнение о деле. Я начну с вас. Вы уезжаете. Почему?
—
Да, есть; вижу, что есть и очень даже, когда вы напомнили, — сказала Вера Павловна,
уж вовсе смеясь.