Неточные совпадения
— Мсье Сторешни́к! — Сторешников возликовал: француженка обращалась к нему в третий раз во время ужина: — мсье Сторешни́к!
вы позвольте мне так называть
вас, это приятнее звучит и легче выговаривается, — я не думала, что я буду одна
дама в вашем обществе; я надеялась увидеть здесь Адель, — это было бы приятно, я ее так редко ежу.
— Ты напрасно думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты, как в вашей. Да и у
вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых, как финны («Да, да, финны», заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, — это татары, монголы («Да, монголы, знаю», заметила для себя француженка), — они все
дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь, только один из местных типов, — самый распространенный, но не господствующий.
— Я говорю с
вами, как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть,
вы еще не до конца испорчены. Если так, я прошу
вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу
вам вашу клевету. Если
вы согласны,
дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.
— Хорошо — с; ну, а вот это
вы назовете сплетнями. — Он стал рассказывать историю ужина. Марья Алексевна не
дала ему докончить: как только произнес он первое слово о пари, она вскочила и с бешенством закричала, совершенно забывши важность гостей...
— Да, вот еще счастливая мысль:
дайте мне бумаги, я напишу этому негодяю письмо, чтобы взять его в руки. — Жюли написала: «Мсье Сторешников,
вы теперь, вероятно, в большом затруднении; если хотите избавиться от него, будьте у меня в 7 часов. М. Ле-Теллье». — Теперь прощайте!
—
Вы, которая вчера сказали мне: лучше умереть, чем
дать поцелуй без любви?
— Я и не употребляла б их, если бы полагала, что она будет вашею женою. Но я и начала с тою целью, чтобы объяснить
вам, что этого не будет и почему не будет.
Дайте же мне докончить. Тогда
вы можете свободно порицать меня за те выражения, которые тогда останутся неуместны по вашему мнению, но теперь
дайте мне докончить. Я хочу сказать, что ваша любовница, это существо без имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила
вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…
— Но если так, я прошу у
вас одной пощады:
вы теперь еще слишком живо чувствуете, как я оскорбил
вас… не
давайте мне теперь ответа, оставьте мне время заслужить ваше прощение! Я кажусь
вам низок, подл, но посмотрите, быть может, я исправлюсь, я употреблю все силы на то, чтоб исправиться! Помогите мне, не отталкивайте меня теперь,
дайте мне время, я буду во всем слушаться
вас!
Вы увидите, как я покорен; быть может,
вы увидите во мне и что-нибудь хорошее,
дайте мне время.
— Нет, Вера Павловна; если
вы перевертываете, не думая ничего о том, какою рукою перевернуть,
вы перевертываете тою рукою, которою удобнее, произвола нет; если
вы подумали: «
дай переверну правою рукою» —
вы перевернете под влиянием этой мысли, но эта мысль явилась не от вашего произвола; она необходимо родилась от других…
—
Вы не хотели этого сказать, Вера Павловна, — отнимите у меня это имя, если жалеете, что
дали его.
— Выговоры?
Вы смеете
давать мне выговоры? Я не хочу
вас слушать.
— Не слушаю и ухожу. — Вернулась. — Говорите скорее, не буду перебивать. Ах, боже мой, если б
вы знали, как
вы меня обрадовали!
Дайте вашу руку. Видите, как крепко, крепко жму.
— Как долго! Нет, у меня не достанет терпенья. И что ж я узнаю из письма? Только «да» — и потом ждать до среды! Это мученье! Если «да», я как можно скорее уеду к этой
даме. Я хочу знать тотчас же. Как же это сделать? Я сделаю вот что: я буду ждать
вас на улице, когда
вы пойдете от этой
дамы.
— Она согласна; она уполномочила меня согласиться за нее. Но теперь, когда мы решили, я должен сказать
вам то, о чем напрасно было бы говорить прежде, чем сошлись мы. Эта девушка мне не родственница. Она дочь чиновника, у которого я
даю уроки. Кроме меня, она не имела человека, которому могла бы поручить хлопоты. Но я совершенно посторонний человек ей.
— Нет, останьтесь.
Дайте же мне хоть сколько-нибудь оправдаться перед
вами. Боже мой, как дурна должна я казаться в ваших глазах? То, что должно заставлять каждого порядочного человека сочувствовать, защищать, — это самое останавливает меня. О, какие мы жалкие люди!
— Пойдемте домой, мой друг, я
вас провожу. Поговорим. Я через несколько минут скажу, в чем неудача. А теперь
дайте подумать. Я все еще не собрался с мыслями. Надобно придумать что-нибудь новое. Не будем унывать, придумаем. — Он уже прибодрился на последних словах, но очень плохо.
— Друг мой,
вы несете что-то, —
дайте, я возьму.
— Друг мой, видите, до чего мы договорились с этой
дамой:
вам нельзя уйти из дому без воли Марьи Алексевны. Это нельзя — нет, нет, пойдем под руку, а то я боюсь за
вас.
— Здравствуй, Алеша. Мои все тебе кланяются, здравствуйте, Лопухов: давно мы с
вами не виделись. Что
вы тут говорите про жену? Все у
вас жены виноваты, — сказала возвратившаяся от родных
дама лет 17, хорошенькая и бойкая блондинка.
—
Вы знаете, старых друзей не вспоминают иначе, как тогда, когда имеют в них надобность. У меня к
вам большая просьба. Я завожу швейную мастерскую.
Давайте мне заказы и рекомендуйте меня вашим знакомым. Я сама хорошо шью, и помощницы у меня хорошие, — да
вы знаете одну из них.
— Да полноте
вам толковать о своих анализах, тожествах и антропологизмах, пожалуйста, господа, что-нибудь другое, чтоб и я могла участвовать в разговоре, или лучше
давайте играть.
—
Давайте играть, — говорит Алексей Петрович, —
давайте исповедываться. —
Давайте,
давайте, это будет очень весело, — говорит Вера Павловна: — но
вы подали мысль,
вы покажите и пример исполнения.
— Вера Павловна,
вы образованная
дама,
вы такая чистая и благородная, — говорит Марья Алексевна, и голос ее дрожит от злобы, —
вы такая добрая… как же мне, грубой и злой пьянице, разговаривать с
вами?
Вдруг
дама вздумала, что каталог не нужен, вошла в библиотеку и говорит: «не трудитесь больше, я передумала; а вот
вам за ваши труды», и подала Кирсанову 10 р. — «Я ваше ***,
даму назвал по титулу, сделал уже больше половины работы: из 17 шкапов переписал 10».
«Нет, говорит, вина я
вам не
дам, а чай пить, пожалуй,
давайте».
Дайте — ка, я
вас осмотрю».
Я начал: — он-то и просил меня провести этот вечер у
вас, зная, что
вы будете огорчены, и
дал мне к
вам поручение.
— Где ж она?
Давайте ее! И
вы могли сидеть здесь целый день, не отдавая мне ее?
— Нет. Именно я потому и выбран, что всякий другой на моем месте отдал бы. Она не может остаться в ваших руках, потому что, по чрезвычайной важности ее содержания, характер которого мы определили, она не должна остаться ни в чьих руках. А
вы захотели бы сохранить ее, если б я отдал ее. Потому, чтобы не быть принуждену отнимать ее у
вас силою, я
вам не отдам ее, а только покажу. Но я покажу ее только тогда, когда
вы сядете, сложите на колена ваши руки и
дадите слово не поднимать их.
«Куда ты, Верочка?» Но она ничего не отвечает, она уж в кухне и торопливо, весело говорит Степану: — «Скорее
давайте обед, на два прибора, — скорее! где тарелки и все,
давайте, я сама возьму и накрою стол, а
вы несите кушанье.
Угодно
вам на этом условии
дать мне средство узнать, действительно ли ваше положение так безвыходно, как
вам кажется?
— Нет, не странный, а только не похожий на обманщика. Я прямо сказал, как думаю. Но это лишь мое предположение. Может быть, я и ошибаюсь.
Дайте мне возможность узнать это. Назовите мне человека, к которому
вы чувствуете расположение. Тогда, — но опять, только если
вы позволите, — я поговорю о нем с вашим батюшкою.
Наскоро
дав им аттестацию, Кирсанов пошел сказать больной, что дело удалось. Она при первых его словах схватила его руку, и он едва успел вырвать, чтоб она не поцеловала ее. «Но я не скоро пущу к
вам вашего батюшку объявить
вам то же самое, — сказал он: — он у меня прежде прослушает лекцию о том, как ему держать себя». Он сказал ей, что он будет внушать ее отцу и что не отстанет от него, пока не внушит ему этого основательно.
— Неужели
вы в самом деле
дали бы ей смертельный прием?
—
Дайте же мне совет:
вы видите, мои мысли колеблются.
— Петр,
дайте стакан.
Вы видите, что здоров; следовательно, пустяки. Вот что: был на заводе с мистером Лотером, да, объясняя ему что-то, не остерегся, положил руку на винт, а он повернулся и оцарапал руку сквозь рукав. И нельзя было ни третьего дня, ни вчера надеть сюртука.
— Хорошо… ребяческое чувство, которое не
дает никакой гарантии. Это годится для того, чтобы шутить, вспоминая, и грустить, если хотите, потому что здесь есть очень прискорбная сторона.
Вы спаслись только благодаря особенному, редкому случаю, что дело попало в руки такого человека, как Александр.
— Здравствуйте, mesdames и messieurs, мы очень, очень рады снова видеть
вас, — говорит она с площадки заводского подъезда: — господа, помогите же
дамам выйти из саней, — прибавляет она, обращаясь к своим спутникам.
— Здравствуйте, старикашка! Да он у
вас вовсе еще не старик! Катерина Васильевна, что это
вы наговорили мне про него, будто он старик? он еще будет волочиться за мною. Будете, милый старикашка? — говорит
дама буйных саней.
— Я
вас буду часто просить петь, — сказала
дама в трауре.