Неточные совпадения
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику и дольше обыкновенного стояла у него, и все
говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь и ты
много потрудилась», и после не то чтобы драться да ругаться, как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
Сели и уселись, и
много шептались между собою, все больше хозяйкин сын со статским, а военный
говорил мало.
— Знаю: коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой
много говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь с ним
говорить, как я тебе велю?
— Маменька, прежде я только не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас и жалко. У вас было
много горя, и оттого вы стали такая. Я прежде не
говорила с вами, а теперь хочу
говорить, только когда вы не будете сердиться.
Поговорим тогда хорошенько, как прежде не
говорили.
— Ну, молодец девка моя Вера, —
говорила мужу Марья Алексевна, удивленная таким быстрым оборотом дела: — гляди — ко, как она забрала молодца-то в руки! А я думала, думала, не знала, как и ум приложить! думала,
много хлопот мне будет опять его заманить, думала, испорчено все дело, а она, моя голубушка, не портила, а к доброму концу вела, — знала, как надо поступать. Ну, хитра, нечего сказать.
— Да что об этом
говорить, довольно того, что очень
много.
Третий результат слов Марьи Алексевны был, разумеется, тот, что Верочка и Дмитрий Сергеич стали, с ее разрешения и поощрения, проводить вместе довольно
много времени. Кончив урок часов в восемь, Лопухов оставался у Розальских еще часа два — три: игрывал в карты с матерью семейства, отцом семейства и женихом;
говорил с ними; играл на фортепьяно, а Верочка пела, или Верочка играла, а он слушал; иногда и разговаривал с Верочкою, и Марья Алексевна не мешала, не косилась, хотя, конечно, не оставляла без надзора.
Лопухов возвратился с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее слушать, пока он доскажет то, что начнет, а ее речь будет впереди, и начал
говорить, сильно возвышая голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел до конца свою речь, которая состояла в том, что развенчать их нельзя, потому дело со (Сторешниковым — дело пропащее, как вы сами знаете, стало быть, и утруждать себя вам будет напрасно, а впрочем, как хотите: коли лишние деньги есть, то даже советую попробовать; да что, и огорчаться-то не из чего, потому что ведь Верочка никогда не хотела идти за Сторешникова, стало быть, это дело всегда было несбыточное, как вы и сами видели, Марья Алексевна, а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж, а это дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое, да и свадьба, сама по себе,
много денег стоит, а главное, приданое; стало быть, еще надобно вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить дочь, что она вышла замуж без всяких убытков для вас!
Добрые люди
говорят, что можно завести такие швейные мастерские, чтобы швеям было работать в них
много выгоднее, чем в тех мастерских, которые мы все знаем.
Добрые и умные люди написали
много книг о том, как надобно жить на свете, чтобы всем было хорошо; и тут самое главное, —
говорят они, — в том, чтобы мастерские завести по новому порядку.
Было бы слишком длинно и сухо
говорить о других сторонах порядка мастерской так же подробно, как о разделе и употреблении прибыли; о
многом придется вовсе не
говорить, чтобы не наскучить, о другом лишь слегка упомянуть; например, что мастерская завела свое агентство продажи готовых вещей, работанных во время, не занятое заказами, — отдельного магазина она еще не могла иметь, но вошла в сделку с одною из лавок Гостиного двора, завела маленькую лавочку в Толкучем рынке, — две из старух были приказчицами в лавочке.
Отправились домой в 11 часов. Старухи и дети так и заснули в лодках; хорошо, что запасено было
много теплой одежды, зато остальные
говорили безумолку, и на всех шести яликах не было перерыва шуткам и смеху.
Долго он урезонивал Веру Павловну, но без всякого толку. «Никак» и «ни за что», и «я сама рада бы, да не могу», т. е. спать по ночам и оставлять мужа без караула. Наконец, она сказала: — «да ведь все, что вы мне
говорите, он мне уже
говорил, и
много раз, ведь вы знаете. Конечно, я скорее бы послушалась его, чем вас, — значит, не могу».
— Нет, Настасья Борисовна, вы не имеете права так
говорить о себе. Мы знаем вас год; да и прежде вас знали
многие из нашего общества.
— Настасья Борисовна, я имела такие разговоры, какой вы хотите начать. И той, которая
говорит, и той, которая слушает, — обеим тяжело. Я вас буду уважать не меньше, скорее больше прежнего, когда знаю теперь, что вы иного перенесли, но я понимаю все, и не слышав. Не будем
говорить об этом: передо мною не нужно объясняться. У меня самой
много лет прошло тоже в больших огорчениях; я стараюсь не думать о них и не люблю
говорить о них, — это тяжело.
Он опять слушал, сказал, что расстроена больше прежнего,
много говорил; да и грудь-то у меня болела, — я и расчувствовалась, заплакала: ведь умирать-то не хотелось, а он все чахоткой пугал.
Ведь не все же время он работает, он и сам
говорит, что далеко не все время, что без отдыха невозможно работать, что он
много отдыхает, думает о чем-нибудь только для отдыха, зачем же он думает один, зачем не со мною?»
Об этом тяжело
много говорить, а тебе слушать еще тяжеле.
Мы с тобой успеем
много раз подумать и
поговорить об этом спокойно, как о деле важном для нас.
— Да, Саша, это так. Мы слабы потому, что считаем себя слабыми. Но мне кажется, что есть еще другая причина. Я хочу
говорить о себе и о тебе. Скажи, мой милый: я очень
много переменилась тогда в две недели, которые ты меня не видел? Ты тогда был слишком взволнован. Тебе могло показаться больше, нежели было, или, в самом деле, перемена была сильна, — как ты теперь вспоминаешь?
Эти разговоры постоянны, но вовсе не часты. Коротки и очень не часты. В самом деле, что об этом
много и часто
говорить?
Но я, кроме того, замечаю еще вот что: женщина в пять минут услышит от проницательного читателя больше сальностей, очень благоприличных, чем найдет во всем Боккаччио, и уж, конечно, не услышит от него ни одной светлой, свежей, чистой мысли, которых у Боккаччио так
много): ты правду
говорил, мой милый, что у него громадный талант.
— «Да везде, где тепло и хорошо, —
говорит старшая сестра: — на лето, когда здесь
много работы и хорошо, приезжает сюда множество всяких гостей с юга; мы были в доме, где вся компания из одних вас; но множество домов построено для гостей, в других и разноплеменные гости и хозяева поселяются вместе, кому как нравится, такую компанию и выбирает.
«Где другие? —
говорит светлая царица, — они везде;
многие в театре, одни актерами, другие музыкантами, третьи зрителями, как нравится кому; иные рассеялись по аудиториям, музеям, сидят в библиотеке; иные в аллеях сада, иные в своих комнатах или чтобы отдохнуть наедине, или с своими детьми, но больше, больше всего — это моя тайна.
Мы прошли 6 или 7 комнат, в которых живут девушки (я все
говорю про первое мое посещение); меблировка этих комнат тоже очень порядочная, красного дерева или ореховая; в некоторых есть стоячие зеркала, в других — очень хорошие трюмо;
много кресел, диванов хорошей работы.
P.S. Я совсем забыла
говорить о другой мастерской, — но уж так и быть, в другой раз. Теперь скажу только, что старшая швейная развилась больше и потому во всех отношениях выше той, которую я тебе описывала. В подробностях устройства между ними
много разницы, потому что все применяется к обстоятельствам.
Полозова
говорила в письме к подруге, что
много обязана была мужу Веры Павловны. Чтобы объяснить это, надобно сказать, что за человек был ее отец.
Поэтому Катерина Васильевна была заинтересована, когда в числе ее поклонников появился настоящий светский человек, совершенно хорошего тона: он держал себя так
много изящнее всех других,
говорил так
много умнее и занимательнее их.
Он рассыпался резкими жалобами на Полозова, которого назвал интригующим против него;
говорил Катерине Васильевне, что она дает отцу слишком
много власти над собою, боится его, действует теперь по его приказанию.
— Превосходно. Я ж вам
говорила, что пустяки: устала, потому что
много дурачилась. Теперь буду солиднее.