Неточные совпадения
Когда выплывало солнце, белые зайчики бегали по стене избушки, а отец Дуни, чернобородый мужик с добрыми
глазами, подходил к лежанке, подхватывал
девочку своими огромными руками с мозолями на ладонях и, высоко подкидывая ее над головою, приговаривал весело...
— Проснись,
девочка, проснись. Спать не время! — уже у самого своего уха услышала Дуня и сразу открыла
глаза.
Девочка хотела сказать, что боится, но, взглянув в лучистые
глаза, робко промолвила против собственной воли...
Действительно «все» было готово очень быстро. Машинка для стрижки с удивительной быстротой заработала вокруг Луниной головки, и из-под нее посыпались жиденькие косицы светлых и мягких, как лен, волос. Вскоре голова
девочки, лишенная растительности, стала похожа на гладкий шарик, и еще рельефнее выступили теперь среди загорелого личика ребенка серьезные голубые, не по-детски задумчивые
глаза.
Девочка лет девяти, с живыми, бойкими карими
глазами и вздернутым носиком поспешила исполнить приказание горбуньи. Она взяла со стола кусок белого коленкора, разорвала его на две ровные части и, приложив одну часть к другой, придвинула работу близко к лицу Дуни, показывая, как надо сшивать края.
Елена Дмитриевна в первую минуту своего появления в зале не заметила наказанную. Но вот ее теплые лучистые
глаза разглядели
девочку у печки.
Павла Артемьевна говорила с плохо скрытым раздражением в голосе, причем птичьи
глаза ее поминутно сердито скашивались в сторону наказанной
девочки.
— Полно тебе, Сидорова! Не тронь новенькую! — вступилась беленькая, как снежинка, подросток-девочка лет тринадцати с черными, как коринки,
глазами.
— Бежим, девоньки! Не то набредут еще на котяток наших, — испуганно прошептала Соня Кузьменко, небольшая девятилетняя
девочка с недетски серьезным, скуластым и смуглым личиком и крошечными, как мушки,
глазами, та самая, что останавливала от божбы Дуню.
Богатырь доктор посмотрел на эту группу добродушно-насмешливым взором, потом прищурил один
глаз, прищелкнул языком и, скроив уморительную гримасу, крикнул толпившимся перед его столиком
девочкам...
Николай Николаевич удивленными
глазами обвел толпившихся вокруг него
девочек.
— Глупая
девочка! Истеричка какая-то! Все романы тишком читает, на днях ее поймала, — желчно заговорила горбунья, и длинное лицо ее и прекрасные лучистые
глаза приняли сердитое, неприятное выражение.
Тот тщательно выслушал ей грудь, сердце. Осмотрел горло,
глаза, причем страшный предмет, испугавший на первых порах
девочку и оказавшийся докторской трубкой для выслушивания, теперь уже не страшил ее. Покончив с освидетельствованием новенькой, Николай Николаевич сказал...
— Что такое? Зачем вы пугаете
девочку? — сдвинув брови и сверкнув
глазами, накинулась на учителя Елена Дмитриевна.
Щечки разгорелись у обеих
девочек.
Глаза заблестели. Они и не заметили, как пробежало время до ужина.
В столовой
глаза Дуни слипались, точно в них песком насыпало. Сквозь непреодолимую дремоту слышала
девочка, как пропели хором вечерние молитвы, видела, как в тумане, беспокойно снующую фигуру эконома, перелетавшего как на крыльях с одного конца столовой на другой.
— Раздевайся скорее и ложись… Уж бог с тобою, мыться не надо.
Глаза не смотрят, вижу, — произнесла Елена Дмитриевна и, собственноручно раздев сморившуюся Дуню, уложила
девочку в постель.
Обе
девочки попали сюда впервые. По странному капризу Павлы Артемьевны ее «квартиру», как назывались крошечные помещения надзирательниц на языке приюток, убирала любимица Пашки Женя Памфилова. Стрижкам никогда не приходилось заглядывать сюда. Вот почему широко раскрытыми, блестящими любопытством и восхищением
глазами Дорушка и Дуня впились в непривычную для них обстановку.
На стенах картины и портреты.
Глаза у
девочек разбегались во все стороны при виде всей этой непостижимой для них роскоши.
Дуня поднялась для чего-то на цыпочки и замерла от восторга. Прямо против нее на высокой тумбочке стояла прелестная, закинутая назад головка какой-то красавицы из зеленого, крашеного гипса. Прелестный точеный носик, полуоткрытые губки, сонной негой подернутые
глаза, все это непонятно взволновало
девочку своим красивым видом.
Зеленая статуэтка, казалось, улыбалась Дуне. Ее суженные
глаза и запрокинутая назад головка влекли к себе
девочку.
Зеленая комната ходуном заходила в
глазах Дорушки… Волнение
девочки было ей не под силу. Дорушка зашаталась, голова у нее закружилась, наполнилась туманом Ноги подкашивались. Непривычка лгать, отвращение ко всему лживому, к малейшей фальши глубоко претила честной натуре Дорушки, и в то же время страх за Дуню, ее любимую глупенькую еще малютку-подружку заставляли покривить душой благородную чуткую Дорушку.
Потом, обводя классную
глазами, батюшка остановил их на маленькой, толстенькой и совершенно белой, без кровинки в лице
девочке, с тупыми и вялыми движениями и отсутствием мысли на сонном лице.
Маленьких узников выпускали из ящика только в часы прогулок. За это время они могли бегать и резвиться вволю.
Девочки караулили «своих «деток», как они называли котят, чтобы последние не попались на
глаза надзирательницам или, еще того хуже, «самой» (начальнице приюта), так как присутствие домашних животных, как переносителей заразы, всевозможных болезней (так было написано в приютском уставе), строго воспрещалось здесь.
— Хи-хи-хи! Эвона командирша-то! — засмеялась Васса. — Небось нос тебе не откусит тетя Леля. Ишь ты, сама не идет и Дуню не пущает! Куды, как ладно! Дунюшка, — смягчая до нежности свой резкий голос, обратилась к
девочке Васса, — пойдешь с нами, я тебе сахарцу дам? — и она заискивающе глянула в
глаза Дуне. Голубые глазки не то испуганно, не то недоверчиво поднялись на Вассу.
— Паланя, — обратилась она затем к высокой, вертлявой, похожей на цыганку
девочке с бойко поглядывающими на всех цыганскими же
глазами. — Паланя! Ты им погадаешь? А?
Одна только Васса не разделяла общего веселья. В оскорбленной, недоброй душе
девочки глубоко-глубоко затаилась обида. Простая шутка получила в
глазах Вассы какую-то неприятную окраску.
Крепко стиснув зубы, нахмурив брови и блестя загоревшимися
глазами,
девочка с ненавистью перевела
глаза на небрежно брошенную вышивку Палани, и самый образ Палани, насмешливый и торжествующий, как живой встал в ее воображении.
— Где ты была, Васюта? — обратилась она к
девочке, глядя на нее своими добрыми лучистыми
глазами. На мгновенье дух захватило в груди Вассы.
Хвостик был любимцем
девочки. Оля считалась Хвостиковой мамой… Слезы градом посыпались из ее
глаз… Простирая покрасневшие от холода пальчики по направлению к забору, Оля опустилась на колени прямо на низенький сугроб наметенного снега и залепетала...
На правом клиросе в «дискантах» стоит Васса и
глаз не сводит со священника… А сердечко
девочки стучит да стучит… Перед мысленным взором Вассы всплывает снова вчерашняя картина… Горящая печь и в пламени ее извивающаяся змеею Паланина вышивка.
Испуганно вскинула
девочка глазами и замерла на месте…
И как ее снедала злость против «цыганки», и как она возненавидела Паланю, и как завидовала вдобавок ей за то, что работа ее была много лучше ее, Вассиной, работы. Рассказав все без утайки,
девочка смолкла и робко покосилась на тетю Лелю. Прекрасные
глаза горбуньи были полны слез.
Сам Жилинский взглянул было сердитыми
глазами на Дуню, подозревая насмешку, но, увидя крошечную
девочку с добрым кротким личиком, улыбающуюся ему милыми голубыми глазенками, смягчился сразу.
— Ну, дитятко милое, говори мне, твоему отцу духовному, какие грехи за собой помнишь? — звучит над ее склоненной головкой добрый, мягкий задушевный голос. Робко поднимает
глаза на говорившего
девочка и едва сдерживает радостный крик, готовый вырваться из груди.
Над одной из лоханок наклонилась худенькая белокурая
девочка с жидкой косичкой совершенно льняных волос. Голубые
глаза, несколько широкий нос, тонкие темноватые брови и длинные лучи ресниц на бледном личике — все в ней чрезвычайно привлекательно и мило. Что-то робкое, пугливое в каждом движении тоненького тела, в каждом взгляде кротких, по-детски ясных голубых
глаз, что-то стремительное и покорное в одно и то же время.
Темнокудрая
девочка сделала еще несколько кругов и остановилась на месте, сияя своими лучезарными
глазами, сверкая необыкновенно красивой улыбкой.
— Какой душонок! Картинка! Прелесть! Красавинька! — вспыхивая до ушей, прошептала Феничка, влюбленными
глазами глядя на
девочку. — Я выбираю ее своим предметом, девицы. Слышите? — неожиданно обратилась она ко всем.
Большой дом генерала Маковецкого стоит в самом центре обширной усадьбы «Восходного»… А рядом, между сараями и конюшнями, другой домик… Это кучерская. Там родилась малютка Наташа с черными
глазами, с пушистыми черными волосиками на круглой головенке, точная маленькая копия с ее красавца-отца. Отец Наташи, Андрей, служил уже девять лет в кучерах у генерала Маковецкого… Женился на горничной генеральши и схоронил ее через два месяца после рождения
Девочки.
— Хорошо ли, дочка? — оглядываясь на
девочку, кричит кучер, и его
глаза, такие же черные, яркие и сверкающие, как у Наташи, любовно сияют навстречу восхищенному взору ребенка.
Этот кошмар в
глазах испуганной недоумевающей
девочки сгустился и надвинулся еще страшнее, когда сраженная ударом генеральша через две недели после похорон лежала в том же самом зале, среди завешанных зеркал и тропических растений, где полмесяца тому назад покоился в парчовом гробу ее муж.
Ни один мускул не дрогнул в лице
девочки. Только черные
глаза ответили надзирательнице долгим, пристальным взглядом, а побелевшие губы произнесли чуть слышно...
Когда
девочка начинала рассказывать обо всем пережитом ею в ее недавнем таком богатом впечатлениями прошлом, лицо ее менялось сразу, делалось старше и строже, осмысленнее как-то с первых же слов… Черные
глаза уходили вовнутрь, глубоко, и в них мгновенно гасли их игривые насмешливые огоньки, а глухая красивая печаль мерцала из темной пропасти этих
глаз, таких грустных и прекрасных!
С захватывающим интересом разливался рассказ Наташи… Затаив дыхание, слушали его
девочки… Ярко блестели
глаза на их побледневших лицах… Все это было так ново, так прекрасно, так упоительно-интересно для них!
Черные ресницы
девочки поднялись в ту же минуту, и
глаза усталым, тусклым взглядом посмотрели в лицо начальницы. «Ах, делайте со мной, что хотите, мне все равно!» — казалось, говорил этот взгляд.
За две недели болезни
девочка вытянулась и похудела до неузнаваемости. Казенное платье висело на ней, как на вешалке. Неровно остриженные волосы чуть-чуть отросли и делали ее похожей на мальчика. Подурневшее до неузнаваемости лицо, слишком большой рот, обострившийся нос, болезненный цвет кожи, без тени былого румянца, и эти
глаза, ставшие огромными и потерявшие их обычный насмешливый блеск!
Девочки не отрывали
глаз от ее блестящей зеркальной глади. Тетя Леля, дежурившая нынче на прогулке, сама не могла налюбоваться вдоволь на тысячи раз уже виденную ею картину. Блестящими
глазами смотрела она на реку, на синее небо, на гранитные берега Невы.
Но тут молодой бездельник смолк внезапно и попятился назад. Перед ним стояла высокая
девочка в белой косынке и в форменном пальтеце воспитанницы ремесленного приюта. Из-под косынки сверкали злые черные
глаза… Побелевшие губы дрожали… По совершенно бледным, как известь, щекам пробегали змейкой нервные конвульсии.
Тетя Леля смолкла… Но
глаза ее продолжали говорить… говорить о бесконечной любви ее к детям… Затихли и
девочки… Стояли умиленные, непривычно серьезные, с милыми одухотворенными личиками. А в тайниках души в эти торжественные минуты каждая из них давала себе мысленно слово быть такой же доброй и милосердной, такой незлобивой и сердечной, как эта милая, кроткая, отдавшая всю свою жизнь для блага других горбунья.
Девочка помимо собственной воли проронила эту фразу и теперь, краснея до ушей, не знала, куда девать
глаза от стыда и страха.