Неточные совпадения
— Джаваха, Ниночка Джаваха желает изображать покровительницу новенькой… — зашумели
девочки. — Бельская, слышишь? Попробуй-ка «нападать», — поддразнивали
они Бельскую.
Француз отпустил на место
девочку, читавшую
ему все ту же басню, и, переговорив с классной дамой по поводу «новенькой», вызвал наконец и меня, велев прочесть по книге.
А глупые девочки-институтки смеялись надо мной, когда я
им рассказывала про все это.
Девочки с чепчиками на головах, делавших
их чрезвычайно смешными, уже лежали в своих постелях.
Я попробовала последовать ее примеру и не могла. Мама, Вася, няня — все
они, мои дорогие, стояли как живые передо мной. Ясно слышались мне прощальные напутствия моей мамули, звонкий, ребяческий голосок Васи, просивший: «Не уезжай, Люда», — и мне стало так тяжело и больно в этом чужом мне, мрачном дортуаре, между чужими для меня
девочками, что я зарылась в подушку головой и беззвучно зарыдала.
— Э, полно, — отмахнулась она, — нам с тобой доставит удовольствие порадовать других… Если б ты знала, Галочка, как приятно прибежать в класс и вызвать к родным ту или другую
девочку!.. В такие минуты я всегда так живо-живо вспоминаю папу. Что было бы со мной, если бы меня вдруг позвали к
нему! Но постой, вот идет старушка, это мама Нади Федоровой, беги назад и вызови Надю.
Постоянные посетители приема, увидя незнакомую
девочку между всегдашними дежурными, спрашивали фрейлейн — новенькая ли я. Получив утвердительный ответ,
они сочувственно-ласково улыбались мне.
После молитвы, сначала прочитанной, а затем пропетой старшими, мы поднялись в классы, куда швейцар Петр принес целый поднос корзин, коробок и мешочков разных величин, оставленных внизу посетителями. Началось угощение, раздача сластей подругам, даже мена. Мы с Ниной удалились в угол за черную классную доску, чтобы поболтать на свободе. Но
девочки отыскали нас и завалили лакомствами. Общая любимица Нина, гордая и самолюбивая, долго отказывалась, но, не желая обидеть подруг, приняла
их лепту.
Появление швейцара всегда особенно волновало сердца
девочек. Появлялся
он единственно с целью вызвать ту или другую воспитанницу в неприемный час к посетившим ее родственникам. Поэтому один вид красной, расшитой галунами ливреи заставлял замирать ожиданием не одну юную душу.
В девять часов, когда фрейлейн, послав свое обычное «gute Nacht» лежащим в постелях
девочкам, спустила газ и, побродив бесшумно по чуть освещенному дортуару, скрылась из
него, меня охватил страх за Нину, которая еще раз до спуска газа подтвердила свое решение во что бы то ни стало проверить, правду ли говорят о лунатике институтки.
Маме я ничего не писала о случившемся, инстинктивно чувствуя, ведь это сильно огорчит ее, тем более что она, ничего не подозревая, писала мне длинные письма, уделяя в
них по странице на долю «милой
девочки», как она называла мою дорогую, взбалмошную, так незаслуженно огорчившую меня княжну…
Следующий урок был батюшкин. Славный был наш добрый институтский батюшка! Чуть ли не святым прослыл
он в наших юных понятиях за теплое, чисто отеческое отношение к
девочкам.
Всех нас
он знал по именам и вызывал на уроках не иначе как прибавив к фамилии ласкательное имя
девочки...
Лишь только надписи были готовы, Краснушка на весь класс прочла
их. Тут большею частью все надписи носили один характер: «Мы вас любим, любите нас и будьте с нами до выпуска», — и при этом прибавление самых нежных и ласковых наименований, на какие только способны замкнутые в четырех стенах наивные, впечатлительные
девочки.
Мы стояли в дверях и смотрели, как ловкий, оживленный Троцкий составил маленькую кадриль исключительно из младших институток и подходящих
их возрасту кадет и дирижировал
ими. В большой кадрили тоже царило оживление, но не такое, как у младших. «Седьмушки» путали фигуры, бегали, хохотали, суетились — словом, веселились от души. К
ним присоединились и некоторые из учителей, желавшие повеселить
девочек.
Трогательно прелестна была парочка близнецов — детей русского учителя.
Они, мальчик и
девочка по восьмому году, держались за руки и в молчаливом восхищении рассматривали елку.
Близость Монарха,
Его простое, доброе, отеческое отношение, —
Его — великого и могучего, держащего судьбу государства и миллионов людей в этих мощных и крупных руках, — все это заставило содрогнуться от нового ощущения впечатлительную душу маленькой
девочки.
Они милостиво расспрашивали ту или другую
девочку о ее родителях, успехах или здоровье.
Далекая от всякого подозрения, Арно кивком головы отпустила лукавую
девочку. Лишь только Кира выскользнула из класса, она бегом пустилась по коридору, спустилась по лестнице и заглянула в швейцарскую. Там кроме швейцара Петра и
его помощника Сидора сидел маленький, сморщенный, но бодрый и подвижный младший сторож, старик Гаврилыч.
Юркими маленькими глазками следил
он за каждым движением своего начальства, очевидно, заметя приход Киры, и лишь только Петр вышел зачем-то из швейцарской, Гаврилыч опрометью бросился к
девочке.
Нина выдвинулась вперед и дрожащим от волнения голосом начала свое признание. Добрая
девочка боялась не за себя. Назвать Гаврилыча — значило подвергнуть
его всевозможным случайностям, не назвать — было очень трудно.
Княгиня снова подняла на Нину неумолимо строгие глаза, и взоры
их скрестились. Вероятно, справедливая и добрая Maman поняла мучения бедной
девочки, потому что лицо ее разом смягчилось, и она произнесла уже менее строго...
В наше отсутствие, оказывается, приходила инспектриса и наказала троих вышеупомянутых воспитанниц, сняв с
них передники и оставив без шнурка, но о выключении не было и речи, так как догадливый Пугач пронюхал, что Джаваха у Maman, стало быть, она виноватая. К тому же, когда имя Нины произнесено было в классе,
девочки неловко смолкли, не решаясь взвести напрасное обвинение на
их самоотверженную спасительницу.
И вдруг мой мозг прорезала острая как нож мысль: я забыла один грех! Да, положительно забыла. И быстро встав с колен, я подошла к прежнему месту на амвоне и попросила стоявших там
девочек пустить меня еще раз, не в очередь, за ширмы.
Они дали свое согласие, и я более твердо и спокойно, нежели в первый раз, вошла туда.
До экзамена оставалось полчаса. Волновавшиеся донельзя
девочки (учитель географии Алексей Иванович не отличался снисходительностью) побежали к сторожу Сидору просить
его открыть церковные двери, желая помолиться перед экзаменом.
Он охотно исполнил наше желание, и я вместе с подругами вошла под знакомые своды.
Однако, по мере того как я пристально и внимательно вглядывалась в строгие черты святого, я уже не находила в
нем того выражения суровости, которое поразило меня вначале. Казалось, глаза угодника ласково и серьезно спрашивали: «Что надо этой маленькой
девочке, преклонившей перед
ним колена?»
После обедни нас повели завтракать… Старшие, особенно шумно и нервно настроенные, не касались подаваемых
им в «последний раз» казенных блюд. Обычную молитву перед завтраком
они пропели дрожащими голосами. После завтрака весь институт, имея во главе начальство, опекунов, почетных попечителей, собрался в зале. Сюда же толпой хлынули родные, приехавшие за своими ненаглядными
девочками, отлученными от родного дома на целых семь лет, а иногда и больше.
Где она, милая, чернокудрая
девочка? Где
он, маленький джигит с оживленным личиком? Где ты, моя Нина, мой прозрачный эльф с золотыми крылышками?..
Действительно, это был
он, мой пятилетний братишка, миниатюрный, как
девочка, с отросшими за зиму новыми кудрями, делавшими
его похожим на херувима. В один миг я бросилась вперед, схватила
его на руки, так, что щегольские желтые сапожки замелькали в воздухе да белая матроска далеко отлетела с головы…
— Я пришел по поручению моего племянника, генерала князя Джавахи, — начал
он. — Князь Джаваха просил меня передать вам, милая
девочка,
его глубокую и сердечную благодарность за вашу привязанность к
его незабвенной Нине. Она часто и много писала отцу про вашу дружбу… Князь во время своего пребывания в Петербурге был так расстроен смертью дочери, что не мог лично поблагодарить вас и поручил это сделать мне… Спасибо вам, милая
девочка, сердечное спасибо…